Ахилла

У Петра был друг, Иван. Оба были из одного села на юге России. Оба попали в Америку случайно. Только Иван в восемьдесят восьмом, молодым еще, их тогда из Союза выперли: пятидесятники были, упертые; а Петра, как овдовел, дети сюда перевезли.

Еще пацанами они дружили. И постоянно дрались. Ну ни в чем промеж ними согласия не было. Вечно им за то от матерей попадало. Те истории они часто потом вспоминали, и все хохотали друг над дружкой. И, замечал я, так и не наладилось между ними. Седые уж совсем, старые, а сойдутся вместе, и все между ними подколки да подначки. А то и впрямь подерутся.

Помню, нахлестывает Петр Ивана в бане березовым веником и чуть не орет во весь голос: «А Ходору этому говорили: в политику не лезь, а он все туда, вот и получил свою десятку. Правильно, чтобы неповадно было!»

«Как это не лезь? Как это „неповадно“? — орал в ответ избиваемый веником Иван. — У него бизнес, предприятия, люди. От политики и зависит, как это все пойдет. А если в политике совсем дурак сидит, или, того хуже, бандит, что к своей кодле все только и подгребает? На это что, смотреть просто прикажешь? Политика она на что? Чтобы всем хорошо жилось. А тут… Да полегче ты, старый черт!»

И всегда так вот меж ними. Казалось, терпеть друг дружку не могли, а не разлей вода. И на рыбалку, как и в детстве, вместе. И дома друг дружке строить помогали, и на работе в одной бригаде. По мелочам цапались постоянно. Особенно, когда выпьют. То есть Петр не очень-то напивался, так, компанию поддерживал. Он все курил одну за одной. В табачном дыме его забвение было, а вот Иван водкою наливался, бывало, до чертей, что так и напоминали ему бывшие обиды. И тогда накопившаяся на дружка злоба так Ивана меняла, что на себя похож не был. Будто черт какой в него вселялся.

Иван умер. Просто так, не болея, за рулем. Ехал с работы, остановился на светофоре. Зажегся зеленый, а он стоит. Человек сзади вышел из машины, постучал ему в окошко, а Иван уж и не дышит. Передача на паркинге. Видно, почуял, что неладно что-то, и ушел в мир иной. Рассказывали на поминках, что в последние свои дни он сторониться всех стал, не понравилось ему вдруг, что сома жареного приятели ели. Чешуи на этой рыбе нет, нельзя в пищу употреблять, Писание возбраняет. Сам-то сколько уж сомов этих умял, а тут как прозрел. И всякое такое… А потом взял, да и помер.

Петр, после смерти дружка своего, смурной стал. Неулыбчатый. Мелочный. Зазовет, как прежде, мужиков к себе в баню, а после того обронит как бы невзначай в другой компании: «Квасу бы хоть принесли. А иной и без полотенца своего придет». Раз такое было. Другой. Ну и перестали к нему в гости ходить. А бывало, человек до пятнадцати набьются. Парятся, разговоры ведут, потом выпивают вместе. Хорошая баня у Петра. Иван ее вагонкой и обшивал. Теперь вот пустует.

Да и другая беда совсем уж мужика подкосила. Оштрафовали его. Пока работал Петр на большую компанию, та налоги за него платила с каждой получки. Да так, что он потом еще и хороший возврат получал. А как перешел он на вольные хлеба, в субподрядчики, налогами его уж некому было заниматься. Чек-то в конце недели получался хороший. А налоги надо в конце года платить. Охота была! Он и не платил. Несколько лет не платил. А потом налоговая служба его проверила и не только все взыскала, но еще и штраф будь здоров наложила.

Стал Петр совсем злой. Только со мной и общался. И то, потому что надо ж кому-то высказать, что на душе. Я слушал. Он подливал еще по полстаканчика, и дальше эту Америку ругал.

Когда его жалобы стали повторяться, я общения с ним стал избегать. А других друзей у него и вовсе не осталось. Жил он одиноко, лишь дочь за ним присматривала. Ладно б пил, было б как-то понятнее, чем он занят. Но нет, не пил. Как он свои одинокие вечера проводил? Бог ведает.

Уж около года прошло, как я с ним не виделся. В середине октября обломилось лето. Отпустила оклахомская жара, задули злые холодные ветры, полетела вдоль улиц опадающая листва. Темнеть стало рано, зарядили дожди.

В один из таких темных вечеров раздался телефонный звонок. Я подивился — надо же, Петр.

Возбужденно, с неприятной дрожью в голосе он сказал, нет, прокричал даже: «Приезжай, слушай, тут ко мне черт какой-то заявился! Уселся, не уходит». Позади Петра кто-то проорал во весь голос: «И коньяку пусть привезет! А то у тебя ни дьявола нет». Опять голос Петра: «Слышь, привези какой-нибудь ханки ему, а то… А! Чтоб его!» — я услышал, что там что-то упало, и разговор оборвался. Петр рванул что-то такое спасать, что черт тот попортил.

Ехать мне никуда не хотелось, я уж зевал, спать было пора, но испуг в голосе Петра был такой натуральный, что я собрался и отправился к нему. Початый галлон Столичной, что стоял с давних пор в шкафчике позади всякой моей бакалеи, я все же прихватил.

«Вот он сидит, посмотри на него!» — воскликнул Петр, едва открыв мне дверь. Я заметил, что густая шевелюра на рыжей голове Петра еще больше поседела, он заметно похудел и как-то даже вытянулся в рост. Или это я по-старчески усох? Не успев о том как следует поразмыслить, я открыл от изумления рот: в старом потертом кресле под светящим торшером, правда, сидел волосатый черт. Ноги его были козлиные, пальцы рук костистые, с длинными когтями, курносый нос переходил в свиной пятак, а на голове торчали короткие, чуть гнутые рога. Я застыл в изумлении, понимая, что это не маскарад. Вспомнились вдруг подделки под снежного человека. Ни одна из них не походила на ту знаменитую, начальную киносъемку.

Черт, увидев пузырь водки в моей руке, поднялся и широко ко мне шагнул. Осклабился острыми зубами, протянул руку для пожатия. У меня мороз пробежал по коже. Зазвенело в голове, и все вокруг как-то нехорошо поехало. «Ну вот еще!» — подумал я и овладел собой. Водку я поставил на тумбочку у зеркала, поднял руку и перекрестился, промолвив свое обычное, только на этот раз твердо с нажимом: «Господь, Отец мой и Бог». А еще добавил, по ситуации: «Укрепи меня, Господи, вооружи силою Своею против нечисти всякой».

Все это я проделал, твердо глядя черту в глаза. Глаза его были с кровяными прожилками в белках, зеленые и злые. Ему явно не понравилась моя короткая молитва. Я пристально смотрел на его поросячьи рыжие ресницы, на морщинки по углам глаз и понимал, что где-то я эти вот злые зенки уже встречал. Нет, не мог сразу так вспомнить… Статью он был сухощав, в плечах широк, в бедрах узок, и если бы ему захотелось сигануть по-козлиному, то улетел бы далеко. Только вот не до того ему было. Когтистая его рука тянулась к Столичной, но я взял бутыль и убрал за спину.

«У тебя какие-нибудь трусы для него есть?» — спросил я Петра. Черт, смутившись вдруг, оглядел себя ниже пояса и тоже уставился на Петра. Вопросительно.

«Вот еще! Трусы ему! — ответил Петр зло. — Хотя, подожди. Есть трусы. Как раз для него». Он прошел в спальню и тут же появился вновь, неся широкие баскетбольные трусы. Шелковые, расцветки флага конфедератов.

«О, это я люблю! Наш флаг!» — обрадовался нечистый, у него даже рожа посветлела. Одним движением когтя он распорол крепкую ткань, проделав дыру для хвоста, и влез в трусы так ловко, будто каждый день в таких ходил. В поясе трусы оказались очень широки, но он враз нашел в них какую-то тесемку, подтянул, и теперь хоть на Хэллоуин вечеринку можно было с ним отправляться. Посмотрелся в большое зеркало, хрюкнул от удовольствия и хвостом игранул так, что скамеечка для одевания обуви позади него отлетела.

«Да тише ты, рогатый, ты мне все в доме переломаешь!» — возмутился Петр.

«А ты, не ссы, стаканы тащи. Сейчас махнем, другое дело будет».

Петр хотел было опять возмутиться, но я ему рукой чуть махнул: never mind. Не обращай, мол, внимания. Вслух сказал лишь: «Ладно, давай стаканы. Интересно даже. Нам с тобой воды, или кваса, если есть. Вот еще, водку с ним жрать».

Рогатый, услышав, лишь хохотнул — ему больше достанется. С галлоном Столичной в костистых лапах он совсем уж был счастлив. Поигрывал бутылью, даже на свет сквозь нее посмотрел и поцеловал, родимую. «Огурцов солененьких поставь, и хлебца давай!» — крикнул Петру, что возился у шкафчика в кухне.

«Может, тебе еще и баб позвать?» — проворчал тот.

«Хорошо бы, но баб на этот раз мне не дозволено».

«Интересно, кем это ему не дозволено?» — подумал я. Вспомнилась Пиковая Дама: «Я пришла к тебе против своей воли…» Не те же ли самые и ему начальство?

Не подумайте, однако, что я к этому так вот спокойно отнесся. Конечно, мне ох как не по себе было, да только хрен я ему свой мандраж выкажу. И вообще: чертей бояться — Христа предавать. С нами крестная сила и Слово Господне. Не убоюсь зла!

Рогатый не стал дожидаться, когда мы с Петром усядемся и свой квас по стаканам разольем. Он сам себе набулькал, выхватил длинным когтем маринованный огурчик из банки, и, оттопырив мизинец, влил в себя зелье. Закатил глаза, удобно откинулся в кресле, захрустел огурцом и, дожевав, всласть рыгнул. «Еще по одной, вдогоночку!» — заорал. Снова забулькала в стакан водка.

«Ты, Петр, видно, святой человек. Это ж только святым бесы да черти какие есть являются. Не маскируясь», — сказал я.

«Хорош святой! — загоготал рогатый. — Каждый вечер сидит тут один, курит, курит и все одно твердит: „Черт, черт, черт“. А сегодня уж совсем в крик. Ну меня сюда и пнули, раз просил».

«Да я разве тебя тут поминал? — Петр аж подскочил. — Я ж про Байдена орал, чтоб ему!»

«А Байден точно черт, — согласился рогатый и снова залил в себя водку. — Такой черт, нашим только учись. Надо ж, как Вована провел!»

«Какого Вована? — удивился я. — Путина, что ли? Как это Байден его провел?»

«Еще как! Такую комедию с выходом из Афгана устроил! И потом, когда встречался с ним, вышел и мямлит: „Надо соблюдать Минские соглашения“. Все сделал, чтобы Володька наш поверил, что слаб Запад, мешать не будет. А потом вон как все повернул! Тут только учись. Такая лиса!»

«Да что ты несешь?» — возмутился я, но Петр меня тут же и перебил: «Не, погоди, вот в этом он прав! Ну-ка, плесни и мне. Счас поговорим. Ты за Трампа?»

«Ё-моё! — затосковал я. — Начинается, блин. Ну, попал я!»

Да, это было куда пострашнее самого рогатого черта. С тем хоть знаешь, как справиться. А тут…

Оказалось, Трамп — лучший президент со времен Джорджа Вашингтона. Он очень любит Америку, черных и латинос, а больше всего любит Россию и Путина. Если не Трамп, тогда в несколько недель США станут коммунистическим Китаем, Federal Reserve упразднят, банковская система рухнет, всех загонят на работу, и пайку будут выдавать по выполнению нормы выработки, как в китайской тюряге. Америке придет кирдык, а Иран развяжет ядерную войну, в которой сгорит нахрен и Израиль, и Иран, и половина России.

Камалу рогатый лично знал, еще в девяностые с ней общался, сидел он тогда в одном яром активисте — тот был white supremaсist (представитель движения, считающего «белых» высшей расой — прим. ред.). Камала эта была разбитная (тут он ее очень нехорошо назвал) и за пару коктейлей всегда готовая на… Это старый лис Байден опять дураком прикинулся, ее подставил, как Путин Медведева, а рулить будет сам. И не успокоится, пока всю нашу «гебуху» не изведет. Ему Россия нужна покладистая, чтобы ее доить спокойно, а не воевать с ней и не договариваться. Он, черт этот, Байден, с молодых еще лет такую пакость замыслил.

Петру это все очень понравилось. Он хлопнул черта по плечу и налил себе полный стакан. И рогатому тоже. Они радостно чокнулись, разливая водку, и жадно выпили. «Сейчас друг мой налижется», — подумал я, но снова не встрял. Даже интересно стало — такой сумасшедший дом! Тут даже таксисты подивились бы.

«А вся ошибка случилась, что наши Зеленского проморгали, — разглагольствовал дальше рогатый. — Думали: так, жиденок, а он, оказалось, еврей. Настоящий, такой как уж за свое вцепится, насмерть будет стоять! Его первого надо было кокнуть, да только наши на то не пошли, думали, прогнется. Теперь вона чего! Теперь за него уж вписались».

Они снова наливали, снова пили, хрустели огурцами, Петр пускал клубы табачного дыма, рогатый весело рыгал, ругали Байдена и демократов, согласились, что мир надо поделить, чтоб на каждой половинке свой царь. Тут Трамп, там Путин. Ну и китаец этот, ладно уж, кто ж еще с ними справится?

«Ты знаешь, — вспомнил вдруг совсем уж поддатый Петр, — а я в Бога верю. Пускай Он это все и разруливает. Как говорится, воля Его да будет!»

«И я верю… — ответил Рогатый, поежившись. — И все верят. Хоть и не признаются. И Вован верит».

«Ну, это уж врешь! — расхохотался Петр. — В чертей, в вас он верит, Богу лишь свечки на камеру ставит».

«Нет, тут уж ни капельки не вру, — посерьезнел черт. — Он-то и есть самый настоящий православный. Какой храм поставил! Тут понимать надо. Давай-ка, за него. Наливай».

«А что… давай и за Путина выпьем. Чтобы и на него Божья воля».

Снова заглотнули по стакану. Тут уж ждать больше было нельзя. Петру явно было уже достаточно.

«Петр, — сказал я, — ты что, не видишь, кто это?»

«Кто?» — Петр уставился на меня ошарашенно. Глаза у него были совсем уж косые.

«Это ж тот самый черт, что в Иване появлялся, когда вы дрались. Это он тебя поленом по голове приложил. У тебя тогда еще шишка целый месяц торчала».

Петр обратился взглядом куда-то в себя, припоминая, потом взглянул на Рогатого исподлобья, с напрягом. «Ты?» — спросил.

Тот лишь плечами пожал, ответил спокойно: «Я».

«Как он там, Иван наш?» — спросил Петр.

«Ничего. Считай, на полочке лежит. Отдыхает».

«А ты, значит, шляешься? Меня, вон, проведать решил. С моим чертом пообщаться… — Петр даже как-то протрезвел. Подумав, сказал: — А знаешь, забирай ты его с собой. Достал он меня. Вон человек, — тут Петр кивнул на меня, — живет без чертей годами, и у него все в порядке».

«Ты что, правда, без чертей?» — насмешливо взглянул на меня рогатый.

«Да как знать… — ответил я, не отводя от его морды глаз. (Ну точно Иван вылитый, когда в драке.) — Я вот вчера в церкви был. Мне поп наш грехи отпустил. Причастился я. А новых грехов нахватать еще не успел. Ни в действиях, ни в мыслях. Можно даже проверить. Если есть черт во мне, то тебе ничего не сделается. То есть, если я тебя перекрещу и молитву „Да воскреснет Бог“ прочту. А вот если нет во мне черта, то, с Божьей помощью, Именем Спасителя нашего Иисуса, отправлю я тебя в такие тар-тара-ры, что тебе оттуда уж и не выбраться. Попробуем?»

Рогатый помрачнел. Потянулся к бутылке, там еще оставалось на донышке, дохлебал из горлышка.

«Где у вас тут поссать?» — спросил.

«По коридору, вторая дверка», — откликнулся Петр.

Колыхая широкими трусами, балансируя хвостом, черт отправился в туалет. Едва закрылась за ним дверь, раздался вдруг страшный грохот. Даже не грохот, я такой звук слышал у огромного водопада, будто тонны воды враз свалились, аж дом содрогнулся.

«Чего это еще?!» — Соскочил с места совсем уж протрезвевший Петр и бросился в туалет.

Оказалось — ничего. В туалете все было на месте, и никакого потопа. Лишь шумел тихонько унитаз, наполняя бачок свежей водичкой, и на полу валялись широченные баскетбольные трусы расцветки флага конфедератов.