Ахилла

Текст анонимного автора из нашего проекта «исповедь ухожанина».

Духовные люди — особые люди.

Их сервируют в отдельной посуде.

У них другая длина волны,

И даже хвост у них с другой стороны.

БГ

Детство

Мои родители пришли к вере в конце 80-х — начале 90-х годов. Первые мои религиозные опыты в 5-6 лет — это совместная молитва дома и присутствие на литургии. Одно из ярких воспоминаний: на службе сильно болели ноги из-за плоскостопия, а как хорошо известно всем по-настоящему воцерковленным людям, сидеть во время длинных служб можно, только когда царские врата закрыты, даже если ты ребенок. Хорошо, что мои родители чуть позже узнали, что также нельзя сидеть во время литургии верных, даже если врата закрыты. Но как ребенок я просто присутствовал на службах, у меня не было какого-то отвращения или сопротивления, постепенно я стал воспринимать это как часть жизни.

Помимо посещения служб отец с матерью начали активно соблюдать посты, праздники, читать книжки, посещать воскресную школу для взрослых. Наверное, им было интересно, и, возможно, тот извод религии начала 90-х давал ответы на вопросы, которые они так долго искали. Мне, как человеку, который был в религии с самого детства, трудно понять ощущение человека, который до этого жил в серой советской действительности конца перестройки, а потом внезапно попал в «настоящую церковную» реальность с иконами, службами, постами, чудесами, святыми, богом, в конце концов. Наверное, это как оказаться в настоящей сказке или в Зазеркалье. Проблема в том, что вся эта сказочная церковная реальность тянула за собой соответствующие мировоззренческие установки, которые было трудно сочетать с нормальной человеческой жизнью.

«Чернота»

Во-первых, помимо понятия бога и прекрасной религиозной «милоты» в жизнь церковного человека того времени входила и всяческая чернота: дьявол, бесы, соблазны, искушения, порча, сглаз, посмертные мучения, ад и т.д. Религиозное сознание было глубоко раздвоенным: постепенно жизнь и все вокруг становилось черно-белым, обо всем можно было мыслить только в категориях богова и дьяволова. И граница между священным и профанным должна была проходить очень четко, рассекать абсолютно все до самой последней мелочи. Например, в церкви нельзя было класть руки в карманы, это было неправильно (сейчас даже не помню почему). Не только в церкви, но и дома нельзя было сидеть, скрестив ноги, так как эта «горделивая» поза, а к чему гордость приводит, сами знаете. Мой самый любимый запрет: нельзя упирать руку в бок, потому что «через нее бесы летают». Нельзя колоть хлеб вилкой, потому что хлеб — это образ тела Христова, а таким образом я как бы причиняю страдания самому Христу. Это примеры, как «трансцендентное зло» ощутимым образом входило в жизнь верующего человека.

Но и «трансцендентное добро» также было очень материально в представлении неофита: причастие, святая вода, иконы, мощи, ладан, и благодать перехлестывает и начинает просто бить ключом у человека, который сподобился ее получить. Например, в моем детстве существовал запрет на мытье посуды после причастников и, простите, плевки в день причастия, так как тело и кровь Христа коснулись рта и находятся внутри причастившегося, поэтому после еды причастники должны были не мыть посуду до заката солнца. А запрет на плевки меня реально напрягал. Припоминаю, что даже в исповеди как-то писал, что я «плевал после причастия».

Проблема в том, что, будучи ребенком, я более ярко воспринимал черноту, а не «милоту», потому что чернота, если хотите, более зрима и больше захватывает воображение. Бог, святые и все такое где-то далеко, а вот демоны, как меня учили и как я вычитал из книжек, стерегут каждый мой шаг и следят за каждой моей мыслью. Все эти разговоры о том, что бог ко мне ближе, чем рубашка к телу, — это абстракция для ребенка. В итоге получалось как в песне у Константина Никольского, когда «зло старается пуще добра».

В связи с этим интересна тема порчи, сглаза и влияния темных сил, хотя в нашей семье это расцвело уже в пору моей юности, а не детства. Но даже в детстве было очень страшно потерять нательный крестик во время игр на улице, потому что мать говорила, что «посмотрит какая-нибудь бабка и наведет сглаз». С течением времени «какая-нибудь бабка» превратилась в «каждую бабку», то есть буквально каждая пожилая женщина превращалась в глазах матери (и моих) в ведьму или колдунью, способную нанести непоправимый вред. Все знакомые пенсионерки по соседству подпадали под эту категорию. С одной стороны, это доказывает магический и исключительно материалистический характер народного православия, и наша семья была не единственной жертвой этой паранойи, а с другой стороны, само понятие порчи и сглаза — это отличный инструмент для снятия с себя абсолютно любой ответственности за все в жизни: нет денег — навели порчу на деньги, нет работы — порча на работу, болезнь — сглаз или порча от соседей и так до бесконечности.

Конец света

Другим немаловажным аспектом было ожидание конца света. Нет, мои родители не были членами «истинных православных церквей» и другими эсхатоложниками, которые уходили в подвалы, чтобы спастись от антихриста. Они были в церковном мейнстриме, но церковный мейнстрим был тогда именно таким. Уже позже я прочитал книжку «Россия перед вторым пришествием» и понял, что русские ожидали конца света постоянно, но тогда мне казалось, что зарево настоящего эсхатологического пожара озаряло мир именно в ту эпоху: развалился Советский Союз, политические нестроения в России, войны на территории бывших республик и в Чечне, в мире тоже творится непонятно что. Это ли не предвестие грядущего конца? В воскресной школе для взрослых молодой священник рассказывал родителям про близкий апокалипсис и вообще всячески пугал распространенными тогда православными пугалками. Однажды я спросил у матери, когда наступит этот самый конец света, а она ответила, что осталось лет 20. Мне тогда было где-то лет 7. В моей голове очень сильно отложилось, что до 27 лет я вряд ли доживу, и это эсхатологическое зарево горело во мне на протяжении всей моей долгой религиозной жизни.

Книги

Также отдельно стоит рассказать про книги. На неокрепшие и голодные умы бывших советских граждан полился огромный поток информации, среди которого была струйка «церковного возрождения» в виде репринтных изданий многочисленной и разнообразной православной литературы XIX века. В нашем доме этот поток превратился в большое болото, в котором оседало почти все, что продавалось в те времена в церковной лавке, включая книги, иконы, аудиокассеты и неизменные церковные календари с портретом патриарха Алексия II. Оцерковливание шло со всех сторон — визуальной (родители записывали на видеомагнитофон православные службы и передачи, которые транслировали по телевизору, плюс в доме было много икон, горели свечи и лампады) и звуковой (нормативные церковные песнопения плюс знаменитые унылые «духовные» песни под гитару иеромонаха Романа и иже с ним).

А так как я с детства любил читать, то перечитал многое из того, что тогда предлагали церковные издательства (фактически я прочитал все, просто толстые репринтные издания «Путей русского богословия» Флоровского, «Аскетические опыты» Брянчанинова и другие «умные» книжки я прочитал позже). В детстве же мне нравилось читать тонкие книжицы с яркими обложками про древних святых или старцев эпохи революции и советских времен. Истории про новых святых XX века тогда только-только стали появляться, мне очень нравились сборники «Православные чудеса XX века». Я верил всему до последнего слова. Там описывались чудеса совсем недавнего времени, и это еще раз доказывало явное участие трансцендентных сил в нашем мире. Причем, если взять, например, знаменитое жизнеописание Матронушки (я помню обложку первого издания с березками) и большинство остальных историй, то там описывались почти исключительно темные трансцендентные силы, и это весьма характерно. Составители этих сборников с большим удовольствием постулировали присутствие демонов в нашем мире, потому что с их точки зрения демоны безусловно доказывали существование бога, и истории про них помогали делить мир на святое и бесовское.

Насколько я понимаю, именно через переиздания старых книг (и составление новых, конечно) в православный мейнстрим изначально проникли те идеи, которые сейчас так уродливо расцветают в государственно-церковном официозе. Помню, что много читал белоэмигрантской литературы, пропитанной монархическим духом, сожалением о былых прекрасных временах «святой Руси» и надеждой на их возврат. Тогда же стали набирать обороты эсхатоложнические опусы про грядущего антихриста, ИНН, последние времена и т.д. Особенно поразило мое воображение книга «Число зверя. На пороге третьего тысячелетия» с характерным подзаголовком «Записки современного врача-священника об экстрасенсах, колдунах, влиянии телевидения и оккультных наук на наше здоровье». Запомнилась наводящая ужас красно-черная обложка с темным бесом в центре. Вполне себе духовное чтиво для настоящего православного ребенка.

Другие книжки были того же духа. Причем все это было хорошо сдобрено русской идеей. Постоянно транслировалось, что русские — народ-богоносец, и если не будет русских, то по предсказаниям многочисленных старцев придет антихрист, ну и кранты тогда полные всем. Тогда только начала подниматься тема жидомасонского заговора, в огромных количествах издавался Сергей Нилус, и я взахлеб читал «Протоколы сионских мудрецов». Все это прекрасно вписывается в черно-белую картинку, где православные русские — хорошие, все остальные — враги, пытаются поработить наш богоизбранный народ, любая война русских — за православие и бога, любое выступление против русских — против бога, за дьявола. Потрясающая сосредоточенность на себе и обожествление своей национальности.

Это то, что касалось преломления современности в церковном мировоззрении. Но еще ведь была «золотая эпоха» церковного предания, накопленный за столетия опыт, который вылился в творения отцов и жития святых. Жития прекрасны как агиографические памятники, но ужасны, если воспринимать эти художественные мифы как руководство к действию. Очень яркое впечатление на мое детское сознание производили рассказы о мучениках. Теперь я прихожу к выводу, что не только мое сознание было детским в то время. С тех самых пор в течение почти 30 лет я бессчетное количество раз слышал, как с амвонов священники торжественно-грустным голосом вопрошали: «А способны ли мы так же воспринять страдания за Христа, как это делали мученики?» Истории про колесования отроков и отроковиц, про сдирание заживо кожи, утопление в раскаленной смоле, четвертование, раздирание животными на аренах приводили в священный ужас. С детства я начал понимать, что вопрос про страдания за Христа не праздный, и настоящему верующему не получится пройти по жизни легко.

Тема литературы 90-х годов очень важна потому, что на ней воспитывали детей, как это было со мной, ее читали и впитывали ее идеи взрослые, в том числе и сами священники, которые потом передавали все это прихожанам в проповедях, разговорах, исповедях, а затем это транслировали одни прихожане другим и так до бесконечности. Полностью описать хотя бы основные установки того времени не представляется возможным, поэтому перечислю просто то, что больше всего повлияло на меня: единственно верное мировоззрение — религиозное; единственное верное религиозное мировоззрение — православное; мир вокруг во зле лежит, и лучший выход — монастырь; надо себя во всем винить и беспрекословно слушаться пастырей; конец света близок и надо «спасаться»; таинства и жизнь в церкви — ответы абсолютно на все вопросы; русская вера — самая правильная; спастись можно только через страдания; молиться можно только на церковнославянском; те, кто живет по новому стилю, подлежат анафеме; радости на этой земле не будет, но будет радость на небесах, если не попадешь в ад, но попасть на небеса очень трудно, поэтому вероятность попадания в ад чрезмерно велика; спасаются единицы из миллионов, поэтому вряд ли вообще в рай попадешь; все, что говорится в церкви — истина в последней инстанции. Интересно, что в этих установках про бога нет ничего. Каждое из этих убеждений стало частью меня. Ни одно из них я не мог поставить под сомнение: у ребенка нет эффективной защиты против того бреда, который несут взрослые.

Старец

Одна из наших знакомых окормлялась у старца, к которому нужно было ездить в другой город. Через какое-то время родители тоже стали его духовными чадами. Иногда старец приезжал в наш город, и тогда я тоже его посещал, чтобы получить благословение. Это был действительно бескорыстный и тонкий человек, который внимательно общался со своими духовными детьми, и большинство людей, которые посещали его, говорят о том, что от него шла настоящая любовь к человеку. Возможно, многие вообще впервые в жизни получили опыт любви к себе именно от него. В его манере общения не было никакой авторитарности и безапелляционности, если кто-то спрашивал совета, почти всегда он говорил «возможно», «следует», «было бы хорошо». Сам себя старцем он никогда не называл. Люди приезжали к нему сами, так как чувствовали, что от него исходит какая-то духовная мудрость и любовь. Думаю, что многие святые были людьми именно такого плана — у них была нравственная, религиозная и духовная одаренность (или, скорее всего, гениальность), и это не заслуга самого человека, как и музыкальная гениальность. Да, нужны усердие и труд, но уровня Моцарта или Баха достигают единицы именно из-за редкости сочетания врожденной гениальности и соответствующих внешних условий. В этом, кстати, одна из проблем русского православия: если в музыкальной школе или консерватории от пианиста не требуют быть Чайковским или Рахманиновым, то в религии человек должен быть «святым» если не уровня «преподобных», то на худой конец хотя бы «блаженных». И обычный церковный человек мучается все время и корит себя, что он «не такой», хотя все это так же абсурдно, как если бы выпускник музыкальной школы до конца своих дней корил бы себя, что он не достиг и толики гениальности Ференца Листа.

На дворе была середина 90-х, жизнь была несладкой для всех. Старцу давали деньги обеспеченные чада, а он потом их раздавал или в виде еды или финансовой помощи всем остальным. Наша семья также получала подобную помощь. Очевидно, что тяжело было и эмоционально, и многие искали утешения и совета от старца, который всех выслушивал. Думаю, это действительно был подвиг. Про психологов тогда никто не знал, люди шли решать не только духовные, но и психологические и житейские проблемы, просили «благословения» на какие-то дела. Кроме того, шла молва о прозорливости, поэтому часто приходили и с деловыми вопросами.

Все это очень интересные явления духовной и социальной жизни церкви. Ведь получив на что-то «благословение», человек получал с определенной точки зрения «визу бога» на какое-то дело, обретал уверенность. С одной стороны, это облегчало жизнь, с другой, возникала зависимость от этого постоянного облегчения. Можно было постоянно скидывать бремя решения проблем на кого-то и совершенно сложить ответственность за свою жизнь, так развивалась духовная созависимость и инфантильность. Возможно, для многих духовных чад старец был неосознаваемой «заменой бога». Люди постепенно отказывались думать самостоятельно и уже даже самые мелкие дела делали только «по благословению» (съездить куда-то по делам, сделать какую-то бытовую покупку). И естественно, что в головах чад логическая цепочка «благословение старца равно воле бога» приводила к тому, что «нарушать» благословение нельзя, это значило идти против воли бога.

Среди его чад ходили устрашающие рассказы о том, как кто-то или нарушил благословение или не спросил его на какое-то важное дело, и почти немедленно подвергся или смертельной опасности или каким-то серьезным «искушениям». Вокруг создавался определенный свод легенд, правил, норм, моделей поведения, которые передавались через соответствующие рассказы и укреплялись тем, что вычитывалось в книжках про «послушание».

В каком-то смысле, быть духовным чадом старца или просто религиозным человеком — это такая интересная игра. И если ты взрослый человек, то можно играть в нее сколько хочется. Но когда правила этой сказочной игры передаются ребенку как истина в последней инстанции, возникают проблемы. Например, помню, что в детстве я неплохо играл в шахматы, выступал за клуб, но с определенного момента мне запретили это делать, так как в шахматах присутствует «азарт», а «азарт от дьявола» (эта логическая цепочка напоминает мне другую, которую на полном серьезе вывел один мой верующий знакомый: церковные песнопения хорошие? — Хорошие. — Музыка Pink Floyd похожа на церковную? — Похожа. — Значит, курить траву хорошо, потому что Pink Floyd курили, когда сочиняли свою музыку).

Также необходимо учитывать, что старец был человеком своего времени и социального круга (советское православие, члены которого чувствовали себя в осажденной крепости, окруженной сплошными врагами), поэтому разговоры о конце света все-таки были (хотя и не совсем радикальные, а в духе «если не придет в ближайшее время православный царь, то придет антихрист»). И советы он давал, исходя из своего опыта, в том числе и церковного, что достаточно сильно повлияло на мою жизнь.

Депрессия

Несмотря на пламенную религиозность, мой отец не мог справиться со своим алкоголизмом и скатывался в болезнь все дальше. Он становился все агрессивнее, жить с ним было опасно, денег дома почти не было. Мать хотела от него уйти, но «старец не благословлял», насколько я понимаю, именно из-за общецерковного представления о том, что женщина должна терпеть и, наверное, таким образом «зарабатывать себе венец» в семейной жизни. Частично благодаря этому мое детство было буквально адом с постоянными запоями, скандалами, ужасом, побегами матери от разъяренного отца и возвращением к нему, и я тоже «заработал себе венец», но другого плана.

Венцом алкоголизма и фанатичной религиозности в семье для меня стала депрессия. Я тогда еще так это не называл, но состояния тоски, отчаяния, безысходности и бессмысленности в 13-14 лет стали занимать очень большую часть моего времени. Я видел, что с другими такого не происходит, они могут жить и чувствовать себя иначе, я же не мог ничего поделать со своим состоянием. Как известно, по-церковному это называется «грех уныния». И с этим надо было что-то делать. Я знал только один выход — религиозный.

Так как до этого я уже читал «Откровенные рассказы странника» и пытался делать то, что там написано, плюс знал о современных исихастах (читал мемуары монаха Меркурия «В горах Кавказа»), то у меня сложилось убеждение, что Иисусова молитва — это ответ на все внутренние вопросы и нестроения. Я стал ее активно практиковать. Не помню, сколько прошло недель или месяцев, но это сработало. Однажды я шел по улице, читал молитву и вдруг понял, что «уныние» мое ушло. Стало как-то легко и радостно. В семье был жуткий кавардак, но внутри у меня было хорошо благодаря молитве, поэтому я решил, что религия — это действительно решение всех проблем.

Духовная жизнь

Это один из поворотных пунктов в моей жизни. С тех пор в течение последующих 20 лет я свято верил в то, что в случае любых проблем единственный правильный выход — более глубокий уход в религию. Благодаря этому убеждению, когда в моей жизни возникали кризисы, и я фактически опускался на дно, религия всегда помогала мне это дно пробить и опуститься еще ниже.

Но тогда я думал, что нашел волшебное средство, поэтому удвоил свои усилия. И до этого момента мы строго соблюдали все праздники, раз в месяц причащались, постились в пламенном неофитском духе: если слышали, что сверху хлебный батон мажут яйцом, то в пост его не ели, а если в шоколадке в составе не было молока и яичного порошка, тогда ее можно было и в пост есть. А тут я решил причащаться каждые две недели (с благословения старца). И если церковные люди постятся все 4 больших поста, плюс по средам и пятницам почти круглый год, то по традиции перед причастием надо было поститься еще и в субботу.

Тема причастия и исповеди в жизни православных особая, и подход к ней особый. Самое главное — подготовка, которая заключается уже в упомянутом посте, посещении вечернего богослужения и вычитывании достаточно большого правила перед причастием. По идее, надо прочитать последование ко причащению, каноны покаянный, Богородице и ангелу-хранителю. Вместе с полными утренними и вечерними молитвами и вечерней службой все это занимает точно больше половины дня (если читать внимательно).

Из забавного помню, что утром в воскресенье нельзя было чистить зубы, чтобы, проглотив зубной пасты, не нарушить евхаристический пост.

Ну и конечно абсурд исключительно русского православия XX-XXI веков — обязательная исповедь перед причастием. Я всегда готовился по «Восьми главным страстям» Игнатия Брянчанинова, так как это было первое пособие «в помощь кающемуся» в нашей семье. Как и остальные писания Брянчанинова, эту брошюру отличал возвышенный стиль и наличие таких грехов, как скоктание, малакия и тайноядение. Собственно, каждый раз вместо метанойи, которая вроде бы должна была быть (ну хоть когда-нибудь!), у меня получался отчет о проделанных грехах, который за все годы религиозной жизни никак не изменился по составу, разве что за исключением того, что к концу исчез пункт «не слушался родителей».

Некоторых это заставило бы задуматься о методах, которые предлагало мне православие (молись, кайся, причащайся — вот ответы на все вопросы), но не меня. У меня в голове не было и мысли о возможных сомнениях относительно методов и обрядов, ведь я все религиозное воспринимал как божественное откровение. При этом «благодать» после причастия ощущалась сильнее, если «больше нагрешил», то есть были какие-нибудь «тяжелые грехи» (особенно блудные), и ее было меньше, если грехов было меньше. Это были такие психологические качели между виной, стыдом и облегчением: чем сильнее качнешь в сторону вины и стыда, тем сильнее облегчение и «прощение» от бога. Тогда я так этого не понимал, но если было мало «грехов», вместо того, чтобы радоваться, я начинал выискивать в себе что-нибудь. Помню, написал в исповеди, что «пел песни, противоречащие евангелию», разумея под этим безобидные «Прогулки по воде» Nautilus Pompilius.

Таким образом эта широко распространенная духовная практика частой исповеди закладывала привычку к постоянному самобичеванию, слежке за собой, самообвинению. Фактически, это была основа «духовной жизни», как ее сегодня понимают в церкви, и вся она заключалась просто в раскачивании психологических качелей вины и магической веры в абсолютную силу причастия, которое способно «спасти» человека. Главным тезисом было — «перед смертью причаститься любой ценой», а так как смерть могла застать в любой момент, надо было причащаться как можно чаще. Ты мог прожить какую угодно жизнь, но если перед смертью ты причастишься — ты спасен, а также верен и обратный тезис — если ты прожил «духовную» жизнь, но перед смертью не причастился, тут уж никто не знает, что тебя ждет за гробом в этом случае. Сам виноват, как говорится. Все это прекрасно выразил иеромонах Роман в своих унылых песнях: «Что еще искать мне в жизни этой? Дай мне православным умереть». Эти слова стали девизом всей моей последующей религиозной жизни.

В итоге набор духовных средств включал следующее: причастие плюс исповедь, ежедневные утренние и вечерние молитвы, ежедневное чтение евангелия и апостола, чтение молитв до и после еды, регулярное посещение богослужений, посты, редкие посещения старца, чтение духовной литературы, чтение Иисусовой молитвы, «блюдение помыслов». Все остальные типы духовности, которые не практиковались в церкви, были запрещены. Также были запрещены и виды духовности, которые в церкви практиковались, но могли привести к «прелести». За это отдельное спасибо Брянчанинову и его популяризатору Алексею Осипову. Их тезис: «высокая» духовность не для всех, а только для подвижников, мирянам же главное — ви́дение своих грехов. Если ты отступаешь от протоптанной дорожки, то ты находишься в «прелести», а это верная гибель. Отсюда отсутствие творческого подхода, подавленность, необходимость следовать единственно правильному «духовному» пути, скука. Скучно становилось из-за того, что вся твоя религиозно-духовная жизнь была расписана практически до конца жизни. Если отступишь от этого — можешь потерять спасение, а если, не дай господь, что-то сам начнешь выдумывать — то и погибнуть можешь, попав в лапы сатаны.

Я строго следовал по этому пути и не мог помыслить об ином. Свято верил в то, что существует единственно правильная «духовная жизнь», и пытался понять, «как на нее настроиться». На фоне семейного ада религия давала успокоение и какую-то основу в жизни, хотя и требовала взамен больших жертв. Я подчинил свою жизнь жесткой системе, которая в обмен на определенные ортопраксические и мировоззренческие установки обещала решить все мои проблемы. Существенный минус этой системы — невозможность проверить ее результативность. В качестве успешных примеров приводили художественно обработанные мифические жития святых, примеру которых надо было следовать. При этом проверить действенность других систем (неважно каких, религиозных, мировоззренческих, духовных) было нельзя, так как православные говорили — только у нас истина, адепты других взглядов попадают в ад. Получалось, что если ты ошибешься и решишь выбрать какую-нибудь другую систему, то ты 100% погибнешь. В итоге у меня в голове выстроилась четкая логическая цепочка: цена ошибки — вечная смерть. Тут уж явно не место для какого-либо творчества или поиска.

Также получалось, что если система не работает для тебя, то проблема не в самой системе и ее методах, а в тебе самом. Все эти установки почти идентичны так называемой «вере в справедливый мир», который описывал М. Лернер, или «Великий план», как его называет Дороти Роу. Согласно этой идее, мир устроен справедливо, и люди в жизни получают то, что заслуживают в соответствии со своими личными качествами и поступками: хорошие люди награждаются, а плохие — наказываются. Иными словами, с хорошими людьми происходят хорошие вещи, а с плохими людьми происходят плохие вещи. Так маленький ребенок из алкогольной или другой неблагополучной семьи, вокруг которого происходят семейные скандалы и избиения, начинает считать с младенчества, что он плохой. И если со мной в религии происходят «плохие» вещи, значит я «плохой». Виноват именно человек, а не система.

А «плохие» вещи со мной происходили — временами я «впадал в блуд», и возвращалось состояние (или «грех») «уныния». Я жил в иллюзии, что «настроюсь» на правильную «духовную жизнь», но реальность была другой. Я был обычным человеком со своими отрицательными и положительными чертами, только если другие обычные люди в целом принимали себя такими, какими они были, я принять свои отрицательные черты («грехи») не мог, потому что они «лишали меня спасения». На дворе была середина 2000-х, а я жил под лозунгом неофитских 90-х: все или ничего, православие или смерть. В итоге обо́житься и стать святым у меня не получилось, но мне было трудно это признать.

Я ушел в жертву и стал «страдать». Мерой моего страдания была пропасть между моим представлением об обязательной святости для того, кто хочет спастись, и моей реальной жизнью. Снова вернулась вина, только многократно усиленная религиозностью, ведь теперь я знал «путь спасения», но не следовал по нему, так как прекратил приступать к таинствам. И чтобы себя не уничтожить и ничего не чувствовать, мое сознание снова погрузилось в депрессию.

В это время я уже заканчивал один светский вуз, куда поступил по благословению старца, и так как я понял, что мне ничего не поможет, сознательно «погружался в пучину греха», как мне казалось. Я начал курить, употреблять алкоголь и легкие наркотики, распутничать, в целом, жил обычной студенческой жизнью, но для меня это было «падение». Причем если мои товарищи просто получали от этого кайф и наслаждались жизнью, то с моей стороны всегда прибавлялось сознание морального падения, что-то в стиле героя «Записок из подполья» Достоевского, который вроде бы хотел чего-то хорошего, но в конце концов стремился к тому, чтобы все было еще гаже. Теперь я понимаю, что просто наслаждаться жизнью мне мешал внутренний инквизитор, который прочно поселился во мне после стольких лет религиозности. Я не мог полностью отдаться настоящему моменту, инквизитор всегда оценивал внутри меня мои действия и все окружающее и осуждал.

Окончание следует

Для иллюстрации использована картина Владимира Малаковского

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: