Ахилла

Из книги «От крестин до похорон — один день» (2010 г.).

6 октября

О. Арсений все еще не вернулся из поездки. Старушка, которая прибирает в храме, пояснила: «Их шесть человек послали с нашей епархии. Мы думаем, небось, в Афон-город». Старушка разговорчивая, мы стоим с ней в очереди за маслом. Про отца Арсения рассказывает.

— Кажный день купаться бегает. Смотрю, летит! Быстрый такой! Я ему говорю: «Отец Арсений, вы, наверное, автобус можете перегнать». А он отвечает: «Не знаю, не пробовал». Скорый такой, ну прямо самолет.

Снова санэпидстанция. Бригада женщин морильщиков всякой нечисти. Сидят за своими рабочими столами, и все как одна смачно хрупают, и чавкают, и жамкают яблоки.

— Не действует ваш яд, — говорю им.

Они, как на давно известный факт, понимающе молчат, а одна советует: «Вы возьмите лампочку электрическую, мелко-мелко ее растолките и в яд насыпьте». Я смеюсь: «Так это можно и без яда стекла натолочь, без вашей эпидстанции».

«Ну, нет, в яду лампочка лучше разъест им кишечник». А другая обреченно подхватывает: «Отопьюца! Вон сейчас воды сколько…»

Женщина на рынке: «А он меня матюгами, да матюгами. А мне что, матюги в плечах не болят». То есть моральная сфера руганью не затрагивается. Ее и нет, моральной сферы. Тоже и другая пословица, давным-давно выуженная мной из Елецкой деревни: «Брань на вороту не виснет». То, что физически — рукой, плечом, шеей не ощущает человек, того не существует, того как бы нет. Уродство человеческих отношений не замечается, если оно, уродство, не травмирует физически: не сворачивает набок нос, не вышибает зубы. Впрочем, привыкают и к этому. О вырванном глазе я слышал в Якутии, среди бичей: «Хорошо вчера погуляли, весело было. Кольке глаз выбили». Да зачем в Якутию тянуться, когда и в нашей деревне точно так веселятся…

Еще картинка. Сидит на лавке старуха. Обвязанная двумя платками, один из-под другого виден. Много на ней всего накручено-надевано. А поверх всего напялена могучая телогрейка, с одного боку измазанная глиной. Ноги, вставленные прямо и плотно в кирзовые сапоги. Личико старухи алым пятнышком выглядывает из пестрых платков. Алой тряпочкой ротик, малиновые щечки.

Она села, сняла с себя переметные сумки, подняла высоко плечо и левой рукой полезла в карман, измаранный засохшей глиной. За чем же она полезла?.. За пирожным! В этот момент на лавку рухнул вдребезину пьяный мужик. И стал почему-то бабку ругать теми самыми матюгами, которые в плечах не болят и на вороту не виснут. Старуха ему: «Я не слышу». И сама поспешно обеими глиняными ручищами эклер между щечек тырк да тырк. Облизала пальцы, все пять, и теперь уже полезла правой рукой в другой карман. Ну, думаю, сейчас второе пирожное вытянет, а то чего и позаковыристей, ананас, например. Ничего подобного. В руке ее забелел, а точнее, зачернел носовой платок. Какой-никакой, и у других бывает не чище, однако старуха в хозяйстве своем глиняном держит и носовой платок. Но неисповедим русский характер. Платок ей нужен для другой цели. Отрывает от платка полоску и перевязывает целлофановый мешочек с помидорами. Перевязывает очень ловко, сминая одной рукой в свиное ухо устье мешка, а другой мгновенно обматывая тесемкой. Отработанный прием — на скольких тысячах колхозных мешков за свою жизнь?.. Теперь в руках ее оказался шитый бисером кошелек. Опростала его в горсть себе и говорит справа сидящему школьнику: «Отсчитай, сынок, 30 копеек». Сынок ей отсчитал. Остальные спустила в кошелек, сграбастала свою переметную кладь и пошла к ларьку с мороженым.

Подошел автобус. Грянули одновременно Ледовое побоище и Куликовская битва. Женщина в оттопыренном пальто придерживает под платьем что-то живое, остроугольное, молчащее. Ей удалось вырваться из поля боя одной из первых и захватить сидячее место. Автобус тронулся, и из-под вздыбленного платья рванулся режущий поросячий визг.

7 октября

Банный день. Сергей Матвеевич стоит под моими окнами, зазывает: «Пойдем, Алексан Иваныч, похвощемся!»

У его зятя, который жену-учительницу гоняет, была большая семья. Мать-героиня наплодила десятерых. Родители пили без просыпу, и все дети выросли алкоголиками.

Мать после пятого вызвали в район, наградили орденом и денежной премией. Плоди, мать-героиня, матери России алкоголиков, чтобы они ее скорее пропили и спустили в канаву.

8 октября

Бруснику в лесу подморозило. На каждой ягодке стеклянная, застывшая уголочком книзу капелька. Вчерашний снег порушил папоротник. Совсем недавно он стоял рыжими зарослями, а теперь он изломан и повален, как войско русичей на картине Аполлинария Васнецова.

Лужи в острых и длинных перьях льда. А вчера вечером, когда я шел полем, летела надо мной длинная зыбкая стая гусей. Грустно, слабо покрикивали. Я перекрестил их, вспомнив ту несчастную стаю из рассказа Жоржа Блона. Да не разбросает буран этих птиц в долгом пути.

А ночью ясное небо — великое, — по которому вышел на край деревни к почтовому ящику. Сапоги стучат по мерзлой ископыченной земле, как по каменьям.

Кого в лесу ночном бояться, в чистом поле?.. Все кувырком, вверх дном — отвыкли жить на воле.

Когда вокруг простор, в душе просторней тоже. Но суеверный вздор силен — мороз по коже.

Походишь по лесам, подышишь вольной кроной, почувствуешь, что сам в себе закрепощенный.

Пугает темнота в неведомом, в нелепом… Чего бояться-то под благосклонным небом,

когда со всех сторон тебе, сияя, рады и Лев, и Орион, и Овен, и Плеяды.

9 октября

День рождения Цветаевой. Да облегчит Господь ее участь на том свете, на этом она безмерно страдала и страданием своим многих спасла через свои стихи.

Для рыцарей и певчих птиц в кустах запрятанная ловко, растянутая вдоль границ, долгим-долгошенька веревка.

Та петелька на полземли накинутая, шелохнулась под окнами любой семьи. На ней — в Елабуге стянулась.

Утром сильно подморозило, яснота и синь. Но вот солнышко стало подниматься и слизывать иней, который еще держится в тени телеграфных столбов, домов и заборов. В густом лесу инея нет, здесь теплее. А в редком бору есть. В сквозном, пронизанном солнцем, которое перебирает серебряные струны-паутины, протянутые от ствола к стволу.

В замерзших лужах каждый день новый рисунок. Вчера были орлиные перья, сегодня отполированные малахитовые кольца. Все опушки в инее. Мох хрустит под ногами и оставляет след, четкий, как в незастывшем асфальте. На ладони оттаивают мерзлые кровинки брусничин.

Приснилась Настенька. Осваиваем с ней азбуку сравнительного мышления. «Настенька, на что похож этот кубик»? — «На крылечко», — метко отвечает Настя и спрашивает сама: «А ремешок на полу»? — «На тропинку в поле», — говорю я. — «А яблоко, на что похоже яблоко»? Настенька задумалась… Сколько еще пройдет времени, когда она сможет сравнить яблоко с планетой…

11 октября

Угли в печке, когда их шуруешь кочергой, позвякивают, как елочные игрушки.

Представляю Пушкина в своем родном заточении, в теплом недушном кабинете с камином, с регулярной почтой. Надо полагать, чистую рубашку надевал каждый день, и крыс не морил, и в подпол не лазил в поисках дохлой твари. А если бы неподалеку от его дома брехала собака и мешала ему?..

Гнусная действительность рождает соответствующие афоризмы: «Птицу видно по полету, крысу видно по помету». Яд наконец подействовал, и вечером под крыльцом, возле лужи, я нашел первую жертву. Наверное, выползла отпиться. Омерзение меня не покидает. Однако американец Генри Торо не содрогнулся бы.

В канаве, у обочины дороги, лежит корова. Было совсем темно, и ее черно-белый силуэт возник внезапно, когда я с ней поравнялся. Она залегла в канаву от сильного ветра. Пьяные пастухи забыли ее где-нибудь в кустах. Я хотел ее поднять, потянул за рога, помахал перед мордой веткой, лежит, как каменная, и только слабо-слабо и жалобно помыкивает. Или она понимает, что я не пастух, и не боится меня, и просит по-своему, по-коровьи: отойди от меня… Или объелась чего-нибудь: раздутый живот. А может, настала пора рожать? Эта корова колхозная. Никто ее, сиротиночки, не хватится. Пустует стойло. Доярка подумает: «Мне меньше работы. Да и где ж ее, паскуду, ночью сыщешь!» А она лежит в канаве и жалобно мычит.

Душа в момент смерти вылетает из тела, как птица из гнезда.

1979

12 апреля

Зима прошла без происшествий, если не считать волчьих набегов. Сожрали за зиму пятерых собак. Одну возле клуба, когда там гремела музыка и танцы. Замечали и около моего дома много волчьих следов.

14 апреля

9 апреля Матрена-наставница. Чибис прилетел, на хвосте воду принес. И правда, приветствуют меня на дороге. А один подошел под окна. Султан колышется на ветру, перламутровое перо. Красивый и важный, как голливудская кинозвезда.

А сегодня Мария-зажги снега. Проглянули проталины, по-здешнему пеженки. Пегая курица, пегая корова. И снежные поля, прожженные проталинами, тоже пегие.

Зимние волчьи налеты свежи в памяти. «В лес идете, берите топорик, все отмахнетесь», — советует Евгения Матвеевна.

В Бойневе было. Идет мужик по деревне. Привязалась к нему собака. Он ее шугает, а она не отстает да норовит цапнуть. Мужик изловчился, огрел ее палкой. Она скакнула в сторону и угодила прямо в колодец, что оказался рядом. Мужик побежал за веревкой, колодец-то питьевой. Подошли соседи, стали вытаскивать из колодца собаку, вытащили и обомлели — оказалось, здоровущая волчица.

Что волки! Меня мухи одолели. Вылезают из всех щелей в натопленную избу. То ли умереть от холода — не топить, то ли от омерзения.

Он мух газетой побивал, побивал. Чугунной «Правдой» наповал, наповал. Гигиенически неистов,

Считал, что лупит коммунистов.

Сидит на поле заяц. Увидел меня, встал на задние лапы, постриг ушами и прыснул во все лопатки.

23 апреля

Сергей Матвеевич зимой не успел вывезти из леса сено, накошенное в прошлом году. Хватило ближнего. Но вывезти надо, на подстилку скотине, а то и продать. Не гнить же сену в лесу. Собрался сегодня. Я вызвался помочь. Поехали на тракторе, втиснулись в кабинку. За трактором на тросе тащится большой стальной лист — противень, пена. Почему, спрашиваю, пена? А потому что он снег пенит. В лесу еще много снега. На пене и приволокли огромную скирду, очень немного рассорив по дороге.

Сегодня чудесный день — мягкий, пасмурный. Снег не тает, а как бы улетучивается, растворяется в воздухе, который его облегает теплою шапкой. Сугроб под крыльцом совсем истоньшился, стал похож на грязный половичок.

Лешка с банкой и топором направился к березе. Я предложил ему стамеску вместо топора, чтобы рана у дерева была небольшая. Сок струится быстро. Я тоже поставил под свою березоньку, что растет на бугре. Ранки потом замажем землей.

Проснулся в 5.10. Разбудили строчки, готовые, из образа… Пытался заснуть снова, но — тщетно. Сила образа размыкает веки, и я, сжимая их в полусне, чувствую, как они распахиваются навстречу всему стихотворению.

Спать не хочется. Юный рассвет сыплет в окна мне алые розы. Ровным заревом залитый свет, под санями звенит, как из бронзы.

Шорох слышен. Мужик за селом нагружает на розвальни сено. И сливается с юным теплом сладкий запах цветочного тлена.

Лешкина банка наполнилась березовым соком к вечеру, а я поставил ведро: банки дома не нашел. Быстро, бисерно зацокали капли по звонкому донышку. Сияет новенькое ведерко под березой, что стоит у дороги задумчиво и тихо. К утру набежало с три четверти ведра.

Токуют тетерева. Их рокот накатывает из лесу — тугой и ровный. Будто шары скатываются по наклонному полю, по гулкому желобу к моему крыльцу.

Занимаясь дровами под навесом, слышу, остановилась поблизости машина. Кажется, солдаты. Передают из рук в руки ведерко, подолгу прикладываясь к нему. Наверно, в лесу где-нибудь с вечера поставили под березу, а сейчас, по дороге, захватили… Привольно им жить в этих лесах. Вот водитель еще раз припал к ведерку, передал его в кузов, браво поправил китель под ремнем и полез в кабину.

Вчера Сергей Матвеевич мне посоветовал: «Вы бы сменили ведерко на банку, возьмите у нас в пчельнике. А то в оцинкованном сок окисляется, нехорошо».

Я вспомнил совет С.М. и принес из пчельника две трехлитровые банки. В них наверняка доживет сок до лета, до знойных июльских полдней. Подхожу к березе, ведра нет. Палка, которою оно было подперто, стоит, а ведра нет. Сок покорно капает на землю…

Неужели солдаты опростали! Вот мазурики! И ведра не оставили… Пригодится в кузове ведро-то: бензин перелить или тавотом где-нибудь так же на шару заправиться. Сладко угостились! Ну, как же не остановиться! Какой-то дачник, пинжак, поставил у самой дороги. Само в рот прыгает.

Ну, что ж, на здоровье. И весь день, сидя за столом, поглядывал на дорогу, не едут ли обратно…

Укрепил под березкой стеклянную банку. К вечеру набежало почти до краев. Хотел отлучиться на озеро, проверить подходы. Нет, думаю, банку надо убирать, а то ведь опять выдуют. Поднял за горлышко, она у меня в руках и рассыпалась. Была треснутая, не выдержала тяжести.

Далеко-далеко слышны журавлиные поклики. Журавлиная стая над лесом полощется волнообразно, перетекая в клинья, в паруса, в долгую нить, в широкую подкову. И вот уже плещут над моей головой, тревожно курлыча.

Целый день в зыбком мареве блеет бекас — Божий барашек. Этот чудной звук создается перьями хвоста, тормозящими о воздух, когда бекас срывается вниз из своей невидимой высоты. Носятся трясогузки, хлопочут воробьи, по обочинам дорог высыпали веснушки мать-и-мачехи.

25 апреля

Что же, так и остаться нам без березового сока?.. Попытаю счастья еще раз. Нашел в лесу два деревца. «Березушки, красавицы, дайте Настеньке своего соку, чтобы она росла такой же чистой и спокойной, как вы». И они поделились своим богатством, хотя и не так щедро, потому что весенний паводок сошел, потому что всему свое время.

Вчера я остановил военную машину и пожаловался лейтенанту, нехорошо, мол: солдаты ваши мародерствуют. А не исключено, что именно он и сидел в кабине. Вечером ведро стояло на месте. Не доходя до березы несколько шагов, я учуял грубый запах бензина, который исходил от ведра… Не ошибся я в своих догадках.

Слышно, как шумит вода на плотине. Словно где-то далеко идет и идет бесконечный товарный состав. Тоскливо кричат чибисы. Прокрякала потревоженная утка. Раздалось еще несколько птичьих голосов, которых я не умею определить. И за всем этим разноголосьем, вбирая его в себя, как в сферу, не смолкает плотный и широченный рокот лягушек. Так рокочет стадион или приложенная к уху океанская раковина.

Полночь. Луна в золотом ореоле — к перемене погоды. Марс и Сатурн заметно сблизились за сегодняшний день.

26 апреля

Сергей Матвеевич видя, как я обливаюсь холодной водой из ведра, говорит внуку, который воды боится: «Вон, дяа Саша, из ключа ведро принесет, цап!»

Огороды голые, но не за горами посевная. Евгения Матвеевна советует: «Наносите торфу, пробороните, у вас урожай дернет ой-ей!»

— Приходи, Марья, аборну чистить, — зовет Сергей Матвеевич идущую мимо цыганку.

— С кем связываешься? — встревает жена, — закопай в землю, дак…

— Самое удобрение, — не соглашается Сергей Матвеевич, — пока картошку не сеяли. Вырастет с колесо. А меня самого сблюет. Да, видать, придется. Купить бутылку да вычистить. Свое, как говорится, родное, а все равно сблюю.

Так оно и вышло. Назавтра неверными движениями он принялся за черную работу. В окошко мне видно, как рвало его и выворачивало. Ничто, даже водка неспособна заглушить брезгливость. Вдруг завернул холод. Порошит снег. Не хочется выходить из теплой избы. Но в лесу не хуже, хотя он пустой и грязный. Мои березки обросли наледями, сталактитовыми наростами. Хотя я ранки крепко запечатал замазкой. Все же вода дырочку найдет, и ранки как бы кровоточат. Капли застыли на морозе, как воск на свече, — причудливо и горбато.

И рядом белкина столовая: широченный пень, как столешница, завален шелухой и шишечными кочерыжками.

Гроза утром

Вдруг абажуром ажурным поле накрыло и лес.

Дождь с нарастающим шумом шел, как по рельсам экспресс.

Вот уж по шиферным крышам шпарит. Как стрелочник вышел я с фонарем на крыльцо. Обдало паром лицо.

В ливне металась береза. Листья летели в овраг. Словно бежала с откоса броситься под колеса. Да не решалась никак.

Разом отгрохотало всюду — и прочь пронеслось. Только береза шептала что-то… и сумрак глотала, вся голубая от слез.

11 мая

Настенькины ходунки на колесиках. Непонятное недоверие к ним. Как будто кроется в них какой-то подвох. Так и есть. Разучилась падать. Научилась ходить с четырехколесным костылем. Без костыля ни шагу. Боится упасть. Движение в этом возрасте сопровождается падениями. Они стимулируют движение. Без падений не бывает взлетов. Из бездны позитивистских догм к высотам свободного духа. Тельце ребенка само учится падать. Группируется, складывается и мягко опускается на попку. В жизни предстоит много падений. Для этого нужно уметь вставать. Надо учиться падать и вставать.

10 июля

Вдоль дороги высокие заросли Иван-чая, между прочим, вполне пригодного для заварки.

Ветки сильно пахнущего на кочках черники свинюшника. Пойдут бабы на болото, наберут полные ведра черники, а вечером жалуются на головную боль: ой, я свинюшника нанюхалася.

Тракторист Федя сдержал слово, приволок из лесу на своем трелевочном четыре хлыста. Получилось восемь бревнушек по 6 метров (два венца), и остатки тоже на что-нибудь сгодятся. Сегодня я их окорил, здесь говорят: окорзал. Солнышко. От них веет теплым лесным духом. Семья воробышков, что живет над окном, за верхним наличником, слетелась на бревна и подбирает белеющих в траве короедов. Сладкая и обильная трапеза. Малыши-то, наверное, впервые едят такой деликатес.

Нюра пасет телят. Один отбился, забежал за ограду в посевы, и она, несчастная, гонялась за ним часа полтора. Одолела все-таки, догнала. Идут мимо; впереди, подпрыгивая, теленок. Я сочувствующе:

— Измучил, окаянный…

— У, падла, у него-то четыре ноги, — отвечает Нюра.

Современный человек — человек наркотический. Отравлен весь и живет только наркотиками разного действия: чревоугодие, секс, опьянение, всякого рода искусства, не просветленные религиозным сознанием. Лена, приславшая мне на днях письмо из Питера, — человек среды. Какова среда, такова и Лена. У нее нет своего характера.

Натюрморт — род утонченного пантеизма.

Дожди перемежаются солнцепеком. Раскаленные бревна шипят и «дымятся» под дождем. Надо бы заказать колпак на трубу… Ехать в Валдай, искать мастерскую. И не гарантия, что сделают, как надо. Попробую сам. Вырезал из бумаги выкройку, слазил на крышу, примерил к трубе. Хорошо, что купил кровельные ножницы, взамен украденных. Вот и пригодились. Кусок жести нашел на чердаке, и за два вечера склепал классный колпак. Теперь не будет сочиться в дом по отводному рукаву черная и вонькая сажа.

Брошенная изба

Дятел на крыше сидит. Долотом деловито долбит. Дому хребет расщепляет. Гвозди на землю роняет.

Подхватывают скворцы их расторопно и бойко. Где-то, видать, у них стройка. Ай да скворцы-молодцы!

А этот сидит в одиночку и в крышу дубасит, как в бочку.

Кыш! Бестолковая птица! Это тебе не сосна. Сумрак сквозь дыры сочится. Пряжу прядет тишина.

Изредка торкнется в дверь ветер… а может быть, зверь… И месяц блуждающим оком в избу заглянет, как в кокон.

16 сентября

Автостанция. Утро. У кассы толчется народ, белым днем горит белый неоновый свет, нещадно трещат ламповые трубки. Стены и потолок облеплены мухами. На бетонном полу ничком валяется человек. Одна штанина, задранная до колена, обнажила иссиня-белую ногу. Пьяный, а может, мертвый…

— Жив ли человек, с вечера упавший? — интересуется старуха и трогает человека за ногу.

Закончил книгу переводов и отослал в издательство. Переключиться сразу на свое невозможно. Месяц, не меньше, буду отходить от механического стихописания.

Стихи, свои, в какие-то моменты сами себя пишут. Переводы — никогда. Их всегда надо поверять общим и локальным замыслом.

Перевод исключает свободу в творчестве. Решение задано. Как арифметическая задача с тремя вопросами и одним ответом. Задано в целой вещи, в строфе, в строке. Переводчик скован беспощадным регламентом. Просится созвучие — нельзя, отбрасывай; парная, тройная, сквозная рифма — не смей. Схема подлинника непреложна. Дар импровизации — генератор творчества — гасится и в конце концов атрофируется. И поэт становится послушным ремесленником. Он уже не смеет, боится отступить в сторону, он уже разучился самостоятельно ходить, и ему нужна схема-поводырь.

Уже убраны поля, вспаханы, редко зеленеет озимь. Рыжие, красные, изумрудные холмы. В скирды собрана солома. И над скирдами, как над вулканами, струится пар. Мужик в автобусе: «Глянь, солома горит». «Ага, — подхватывает баба, — они в дождь метаны». «И вон», — увидел мужик вторую дымящуюся скирду. «Ага, все кучи горят», — соглашается баба.

19 сентября

Несколько дней гостила мама. Трогательно и грустно расставаться с ней. Вчера ходили в лес за дровами. Я несу на спине две крепко увязанных ремнем лесины, она еле поспевает сзади с топором, в резиновых сапогах, боится перейти вброд лужу.

Перед поездом в Валдае зашли к отцу Арсению. Мама была потрясена: грамотный, вразумительный монах, знает иностранные языки, с пола до потолка книжные полки… Она с детства запомнила других священников: грозных, с хоругвями, впереди толпы погромщиков…

21 сентября

Рождество Богородицы. Проводил маму, вернулся из города, затопил печь. Увидев меня, прибежал от соседей кот — мурлыка и ласкун. Я беру его иногда постращать в доме грызунов — больших и малых. А тут он сам пожаловал, за что и получил блюдечко лапши. Растянулся сытый на чистой и теплой половице.

Солнышко нет-нет да пробьет стеганую вату облаков. И радостно становится на душе. И не верится, что все это может длиться без каверзных осложнений.

«Вайкинг-1» на Марсе! Под поверхностью Марса может быть трехметровый слой льда. Температура — 30 по Цельсию. Синее небо, у горизонта бледно-голубое. Пустыня. Дюны. Плоскогорье. Песок желто-бурый, камни серые. Окись железа. Все эти скудные цветовые и предметные сведения я жадно впитываю из «вражьего» голоса.

Продолжение следует

Фото автора