Ахилла

Из цикла «Письма из Америки».

Филипп остановил машину рядом со старинным ржавым «понтиаком», у которого из заднего бампера росла трава, и подмигнул мне:

— А дальше только пешком.

Дорога завершалась полянкой, украшенной кривым столбиком с рукодельным почтовым ящиком в виде бревенчатого домика. Я задрал голову. Лес круто взбирался на холм, и между могучими стволами терялась уходящая вверх тропа. Мы взвалили на плечи тяжелые рюкзаки, взяли в руки по круглой пластиковой канистре с керосином и начали восхождение. Уже через пару шагов я проклял чертову канистру. Она цеплялась за корни и перекрученные винтом лианы, нещадно воняла, к тому же ручка больно резала ладонь, но явиться в гости без керосина было никак невозможно.

Мы специально заехали по пути в местный магазин «Генеральные товары». Генеральные значит основные, а не товары для генералов, как я раньше думал. В тесном амбаре продавалось все — от овса до телевизоров. Под навесом у входа в кресле-качалке тощий старик в рабочем комбинезоне и с кокетливо повязанным на шее платком строгал палочку. Не мастерил что-то, а просто строгал перочинным ножом. Я даже споткнулся, когда это увидел. Повеяло чем-то древним, забытым, чем-то глубинным, истинно народным и, следовательно, совершенно бессмысленным.

Когда мы расплатились, продавщица крикнула в распахнутую настежь дверь:

— Джо! Десять галлонов!

Старик медленно убрал палочку в нагрудный карман, туда же отправился еще медленнее сложенный перочинный ножик. Потом старик поднялся и неспешно зашкандыбал за угол, а мы двинулись за ним по пятам. По дороге Джо сделал остановку для отдыха. Он стоял и, ни слова не говоря, равнодушно разглядывал меня и Филиппа бесцветными маленькими глазками, словно мы были не люди, а два знакомых до винтика старых трактора. У бочки с керосином молча ткнул пальцем в рычаг ручного насоса, приделанного к крышке. Я качал, Филипп подставлял тару. Потом мы поменялись. Когда мы отъезжали от магазина, Джо уже снова восседал в своем законном кресле, методично сводя на нет бедную палочку. Вслед нам он не смотрел.

На вершине холма, куда мы, пыхтя и ругаясь, наконец вскарабкались, стоял обычный старый дом, облицованный потемневшими от времени деревянными плашками. Я. конечно, догадывался, что в конце пути должно оказаться какое-то человеческое жилище, но что это будет этакая махина — даже и не подозревал. Крытая толем крыша возносилась к кронам вековых стволов, обступавших небольшую прогалину, отвоеванную у дикого леса для постройки. Из второго этажа выпирало подобие балкона, толстенными перилами и подпорками наводившее на мысль, что внутри дома живут бегемоты. Для равнинной Америки такой домишко, ясное дело, был бы совершенно заурядным, но здесь… Здесь дом выглядел настоящим чудом. Это ж какой колоссальный труд — втащить на гору буквально все, от строительных материалов до флюгера в виде гордого петуха.

На балкон вышел невысокий полный дядька в дурацкой широкополой соломенной шляпе и ярко-красных подтяжках и гостеприимно раскинул руки:

— Добро пожаловать в мое королевство!

Немедленно под балконом образовалась толпа из дюжины куриц-пеструшек, взявшихся неведомо откуда.

— Дядюшка Пол! — радостно заулыбался Филл.

— Дуры, — обратился король к птичьему народу, — вам лишь бы пожрать.

Никаким дядей белый Пол для черного Филиппа не был, просто все знакомые так его звали — дядюшка Пол. Сдружились они в Нью-Йорке, в «бриллиантовом квартале», что расположился в районе сорок четвертой улицы Манхэттена. Там, среди множества магазинов, оптовых и розничных контор по продаже бриллиантов и ювелирных украшений высилось ничем не примечательное кирпичное здание. Однако для знающего человека это был Клондайк. Все четыре этажа немаленького здания занимали ювелиры. Их верстаки теснились плотно, как сцепленные кубики Лего, оставляя лишь узкие замысловатые проходы. Кое-где верстаки сбивались в стайки, огораживая себя разномастными перегородками, — тогда они именовались ювелирной компанией. Впрочем, большинство золотых дел мастеров, как и Филипп, мнили себя независимыми бизнесменами, арендуя два квадратных метра личного пространства. Работы хватало всем, и пусть твой локоть касается локтя соседа, да ведь поди найди такое место, где, не вставая со стула, можно мгновенно купить, например, моток серебряной проволоки для ожерелья или быстро продать не выкупленный заказчиком браслет.

В этом волшебном здании можно, не выходя на улицу, купить по дешевке немного золота в одном месте, приличной чистоты бриллиантик в другом, отдать все в работу свободному мастеру и затем продать готовый перстень на выходе из подъезда. При условии, что тебя знают.

Дядюшку Пола знали все. Специализировался он на бриллиантах, не чураясь, правда, всего остального, а офисом ему служил обыкновенный лифт. День напролет, если не бродил между верстаками, Пол катался вверх-вниз в скрипучей железной кабине, попутно умудряясь продавать камушки. Пожилой лифт скоростью не отличался, поэтому Пол успевал на первом этаже достать из кармана пластиковый пакетик с бриллиантом и предъявить его попутному пассажиру. Со второго по третий этаж Пол расхваливал товар, а на четвертом сделка успешно завершалась. Потом дядюшка Пол ехал вниз, и процесс повторялся с новыми попутчиками. Только не надо думать, что кто угодно может зайти в этот золотой лифт и у него сразу начнут покупать камни или ювелирные украшения. Не начнут. Для этого надо быть своим. А чтобы стать своим, нужны всего две вещи: время и честность. Дядюшка Пол торговал много лет и никогда никого не обманывал. Если он говорил, что камушек весит полкарата и содержит три маленьких вкрапления, то можете смело биться об заклад хоть на сто долларов — так оно и есть.

Когда разразилась ковидная пандемия, кирпичное здание ожидаемо опустело. По непривычно малолюдному Манхэттену ветер гонял обрывки листовок Департамента здравоохранения. Знакомые улицы вдруг стали чужими и опасными, особенно после вакханалии черных протестов, жизнь сносная явно норовила перетечь в несносную. И нью-йоркцы — те, кто мог это себе позволить — потянулись прочь из города, внезапно превратившегося в каменную ловушку. Уехал и Пол, благо было куда. И похоже, после городской круговерти ему понравилось независимое житье в лесной глухомани — говоря по-английски, «в середине ничего». По крайней мере, пока.

Принял нас дядюшка Пол весьма радушно. Показал свои неказистые владения, похвастал недособранной моделью звероголового парусного драккара, извинился за отсутствие электричества. Ну, мы еще перед поездкой знали об этом. Дом достался Полу в наследство от родителей, проживших здесь чуть не всю жизнь, так что Пол воспринимал дикое по меркам двадцать первого века неудобство как данность. Вот есть нора суслика под поваленным буком, есть ключ чистой воды за оврагом, иногда есть юный солнечный лучик из трещинки в дождевой туче над лесом, и есть дом без электричества. Предки так жили, и мы проживем. А генератор шуметь будет, и бензина в горку не натаскаешься. Отчасти я дядюшку Пола понимал: тишина вокруг стояла оглушительная. Если бы не подрагивание смартфона в моем кармане да рокот далекого самолета, то я бы решил, что мы перенеслись на тысячи лет назад в прекрасный первобытный мир, что домик этот вырос сам собой вместе с деревьями и травой, взошел от утерянных нынче особых домовых семян.

На обед Пол, предварительно порывшись в курятнике, сварганил в гигантской сковороде поистине царскую яичницу с бэконом и свежими овощами. К яичнице прилагалась миска салата. Свою долю гастрономической рапсодии я съесть не сумел, и Пол на пару с Филиппом участливо покачали головами. На юге, в Джорджии, уверены, что если кто не съел завтрак из пяти блюд или обед, рассчитанный на медведя гризли, то человек тяжело болен, практически при смерти.

Потом вдруг Пол всполошился, глянул время, я машинально определил часы на его запястье — Ролекс Эксплорер — и снова нырнул в курятник. Вышел он оттуда довольный, с перьями на шляпе, с фанерной коробкой, полной яиц. Коробку почему-то протянул мне:

— Ты же, почитай, и не обедал вовсе, легкий аки пушинка. Сделай одолжение, слетай вниз, пока не стемнело, там человек подойти должен. Если залезешь на ветку повыше, то увидишь его на дороге. Пожалуйста.

— Если я залезу повыше, то упаду.

— Ну ты же падал в детстве с дерева.

— Падал.

— И правильно. Разве можно вырасти приличным человеком, ни разу не упав с дерева?

Внизу на полянке меня ждал керосиновый Джо. Ничуть не удивившись моему явлению с небес, он левой рукой сноровисто достал из нагрудного кармана плоскую бутылочку виски и маленькую воронку, а правой — сдвинул шейный платок. В горле у Джо оказалась дырка. Он вставил воронку в короткую трубку, торчавшую из горла, и влил в себя полбутылочки. Потом сунул склянку обратно в карман, взял одно яйцо и, ловко разбив о край коробки, отправил содержимое вслед за виски. Закусил, так сказать. Затем спрятал воронку в свой универсальный карман, поправил ковбойский платок и забрал у меня яйцехранилище. За все время процедуры Джо не сводил с меня глаз, а я стоял ошеломленный, не зная, как себя вести, и в конце концов глупо выдавил из себя два слова:

— Приятного аппетита.

Неожиданно лицо Джо преобразилось. Блеклые глаза наполнились ослепительной синевой, он широко улыбнулся, седая щетина на щеках исчезла. Джо подмигнул мне, и ноги его отбили замысловатую чечетку под не слышную мне танцевальную музыку кантри. И я увидел его молодым и красивым, смелым и великодушным, которому сам черт не брат и удача — его второе имя.

Я долго смотрел ему в спину, пока он не скрылся за поворотом дороги — медленно, на прямых, плохо гнущихся ногах уходившего обратно из прошлого в настоящее.

Вечером, когда золотое солнце скатилось за окоем, а в агатово-черном небе зажглись бриллиантовые звезды, мы сидели втроем у костра, и Пол объяснял:

— Звезды не приносят денег. За то их и люблю, — он помолчал. — Я должен Джо. Все в этом городке должны Джо. Он у нас вроде Бэтмена на пенсии. Не знаю почему, но Джо всегда кого-нибудь спасал. Судьба, верно, такая ему назначена. То мальчишку из пруда вытянет, то лошадь из горящего амбара. Стариков моих разок спас: отравились по дурости целебными листьями якобы гамелиса. Хорошо, что родителей моих Джо вовремя нашел и врача наверх затащил, а то б пили они свой отвар в краях предвечных. Фермеру Йохансону дождь вызвал. И фермеру из заречья тоже. Пошепчет что-то, станцует по-своему — и нате вам, хлещет как из ведра. Пил много, это да. Теперь страдает.

Он подвинул к свету керосиновой лампы большой ящик, который только что выволок из дома, и стал вдумчиво перебирать разное барахло, скармливая огню какие-то конверты и бумажки.

— Хочешь узнать, почему я его заприметил? — спросил меня Пол, кивнув в сторону Филиппа. — Потому что я никогда не видел несчастливого ювелира. Под Рождество ведь как бывало? У всех рожи довольные, заказы рекой льются, карманы от денег пухнут, а этот грустит, бедный и несчастный, словно мул на мельнице. Работает, конечно, но без счастья.

Филипп смущенно отмахнулся и поглубже натянул на уши зелено-черно-желтую, в цветах ямайского флага, вязаную шапку. Он иногда любит косить под Боба Марли.

— Влюбился он! — Пол подбросил несколько листков в костер. — В разносчицу со второго этажа. Я и поспособствовал, донес до нее известие. В любви, мистеры, как и во всем остальном, главное — информация. Три года они уже вместе. По-моему, жить надо даже ради курицы, а умирать исключительно из-за любви. Как Индия, поет?

Индия была не страна, а жена Филиппа — женщина невероятной африканской красоты и дивная певунья кантри. Внезапно Филл буквально вырвал из рук Пола какой-то рулон:

— Это же Декларация Независимости!

Пол скептически ухмыльнулся:

— Куплена в Вашингтоне во время школьной экскурсии. А этот зонтик я честно украл там же. Их много натыкано в специальных бочках на перекрестках — для бесплатного пользования, — и Пол раскрыл над головой черный ребристый круг.

— Бесплатное воровать скучно и неинтересно, — ввернул я.

— Похожа на настоящую, — Филипп потер витиеватую надпись «Мы, народ…». — Точно настоящая.

Пол выхватил у него свиток и моментально сунул его в огонь — костер сразу ярко вспыхнул. Филипп только горестно вздохнул:

— Представляешь, сколько она стоит?

— Независимость? — уточнил Пол. — Ничего не стоит. Потому что ее не существует. Даже если жить как чеснок в огороде — тихо и достойно, — Пол отбросил зонтик и вытянул из ящика настоящее банджо, на круглом белом корпусе отразилось пламя, струны загадочно прозвенели в полутьме. Пол ласково погладил гриф:

— Раньше у нас были надежные вещи, на которые можно было положиться, а не современные пластиковые предатели. Лучше спой нам, Филл.

— Я не умею, — сказал Филипп, — я же не Индия. Я даже слов не знаю.

— Тогда хотя бы мычи, — предложил Пол. Пальцы его забегали по струнам, и полилась простая мелодия, что-то в стиле «голубая трава», быстрое и задорное, что-то ковбойское, смешное и веселое. Очень не хватало барабана и скрипки, поэтому я вывалил остатки воспоминаний из ящика прямо на землю и, перевернув его, застучал по дну ладошками. Филипп старательно подвывал, пытаясь попасть в такт. Искры улетали вверх, сливаясь с бесполезными звездами, и мы мычали ни о чем на вершине холма, где с запада подступало болото, с востока — река, с севера — пустошь, а с юга не было вообще ничего. И в этот миг мне казалось, что независимость все-таки существует.