Ахилла

III

Если свернуть с широкого бульвара и войти в темный питерский двор, то не сразу можно заметить в его глубине небольшую дверь. А за дверью… За дверью неторопливо течет размеренная издательская жизнь.

В редакторской мягко светят настольные лампы, неторопливо, с тихим шелестом, переворачиваются листы бумаги, и… так и хочется сказать: царит атмосфера сосредоточенного покоя. Но это далеко не так. Только что пронеслась по тихой редакторской волна праведного иерейского гнева.

• Читайте также Часть первую и Часть вторую

А началось все с громкого смеха Марфы. Ксения недовольно покосилась на свою коллегу, отец Алексий удивленно поднял брови:

— Марфа, что случилось?

— Ну, тут в тексте, — начала Марфа, прикрывая ладонью рот. — Тут написано: «Заплевание доставляет человеку самое чувствительное огорчение». Неужели мы так и оставим?

— А что это за книга? — осведомился отец Алексий.

— «Нравственное богословие для мирян» протоиерея Евгения Попова, — ответила за Марфу Ксения. — Прекрасная книга, вышедшая еще в конце XIX века, неоднократно переиздававшаяся. Что тут смешного, Марфа? Заплевание, да будет тебе известно, — один из тяжелейших грехов.

— Да я понимаю, — начала оправдываться Марфа, — но как-то смешно это сейчас воспринимается.

— А я ничего смешного не вижу! — оборвала ее Ксения.

«Господи, какой ерундой мы занимаемся! — подумал отец Алексий. — И какую ерунду издаем!»

Почему-то эта мысль привела его в состояние сильного раздражения. Как когда-то вопрос об авторстве икон апостола Луки.

— Во-первых, почему я не знаю о том, что вы решили переиздать эту книгу? Ксения?

— Да я, батюшка, не успела вам сказать, — торопливо заговорила Ксения. — Думала, мы с ней поработаем, а потом уже дадим вам на рецензирование.

— Ладно, — нахмурил брови священник. — Это было, во-первых. А что, во-вторых? — тут отец Алексий поставил голос на диафрагму. — Во-вторых, смех в отношении вопросов духовных неуместен! Тебе, Марфа, разве кажется смешным возглас дьякона на проскомидии? Когда он обращается к священнику: «Пожри, владыка?» Христианину, для которого свят богослужебный язык, не покажется смешным ни-че-го! — последние слова пастырь произнес, покачивая указательным пальцем и строго глядя на оторопевшую Марфу.

— Это только всяким танцоркам и музыкантишкам, — тут отец Алексий вспомнил свою несостоявшуюся рок-н-рольную молодость и досадливо крякнул, — только таким, далеким от стремления к нравственному очищению индивидуумам, смешно все непонятное их неразвитому уму!

«Чего это я разошелся? Вон довел бедную Марфу до слез!» — досадливо поморщился священник и уже более миролюбиво спросил:

— А откуда вы эту книгу взяли? Может, и правда не стоит ее переиздавать?

— Это Петр Петрович принес, — всхлипнула Марфа. А Ксения добавила:

— А ему сбыт рекомендовал. Кто-то уже напечатал выдержки из нее — так весь тираж разошелся за неделю. Мы же хотим не выдержки, а полностью, в двух томах.

— Ну, что же, — масляным голосом произнес отец Алексий, — раз так, то дерзайте. И мне — обязательно для просмотра.

После этих слов в редакторской и вправду наступила благословенная тишина. Ненадолго. Резко открылась дверь, и взволнованная Марина прокричала:

— Батюшка! Ксения! Марфа! Быстрее! В компьютерной драка!

— Какая драка?! — в один голос воскликнули Ксения и Марфа.

— Обыкновенная! Пришел Вовка. Поддатый. Принес работу. Мне понравилось. А Стас стал придираться! А тут еще Ангелина пришла и началось!

— Так кто с кем дерется-то? — спросил отец Алексий.

— Да никто не дерется, батюшка! — махнула рукой Марина. — Это я так, образно. Шумят просто!

— Ну-у, — протянул священник. — Тут вы разбирайтесь без меня. Я решаю только духовные тяжбы. А это — ваши служебные дела.

И склонился над бумагами.

***

Незадолго до событий в компьютерной к Петру Петровичу пришла Ангелина вместе с Николаем — торговым агентом, который развозил тиражи по дальним епархиям.

— Петр Петрович, — начала Ангелина, — Николай говорит, что в последнее время появились нарекания на наши книги. Большей частью на оформление. Скажи, Коля.

— А чего тут говорить, Петр Петрович, — развел руками Николай. — Я-то мало понимаю в оформлении, но батюшки и старосты дальних приходов жалуются, что обложки наши стали другими. Раньше, какие были? С крестиком и рамочкой. И сразу видно, что православная книга. А сейчас — как в книжных магазинах. Красивые, конечно, но нет в них прежней простоты. И прихожане насторожились: не раскольники ли какие ли это печатают? Я не свои слова передаю, а мнение людей.

— Странно! — встрепенулся Петр Петрович. — А мне, наоборот, нахваливали наши последние издания.

— И тем не менее часть тиража у нас не взяли, — сказала Ангелина. — Может быть, дело в новом художнике? Вот раньше работали только Володя и Глеб — и никаких нареканий не было!

— Не знаю, не знаю, — поморщился директор. — Я поговорю со Стасом. Хотя, может быть, в глубинке еще не доросли до новых веяний. Ведь в больших городах наши книги — на ура!

— Ну не так уж и на ура, Петр Петрович. Вадим говорит, что покупатели стали более разборчивыми.

— А это уже скорее относится не к оформлению, а к содержанию, — задумчиво проговорил Петр Петрович. — Ладно. Давайте соберемся все вместе: сбыт, редакторы и дизайнеры. Обсудим.

— И все-таки, — сказала, уходя, Ангелина, — я бы больше привлекала к работе Володю.

***

А в компьютерной тем временем что-то бурно обсуждали Стас, Владимир, Глеб и раздраженная, с красными пятнами на лице, Марина. Стас что-то говорил Владимиру, показывая на монитор, а Марина в свойственной ей манере постоянно повторяла:

— А мне нра-вит-ся! Чего ты цепляешься, Стас? Что тебе не так?

— Да все так, Марина! Ты не понимаешь! Я заказывал Володе переплет с тиснением юбилейной фольгой, а он сделал его для печати в четыре краски. Просто перепутал. И все. Никаких претензий к дизайну! Чисто технический момент.

— Не-ет! — Марина была непреклонна. — Ты цепляешься к нему!

— Сами не можете сделать, как Володя, вот и вредничаете! — подключилась вошедшая в компьютерную Ангелина.

— О, Господи! — закатил глаза Глеб.

— Да, да, да! — продолжала Ангелина. — Ваши обложки не всем нравятся. Поговорите с торговыми агентами! Услышите много чего о своей работе.

— Ребята, — одновременно воскликнули Аля и Галя. — Ну не шумите!

— Да чего вы, в самом деле? — дохнул перегаром Володя. — Ну, перепутал. Переделаю. В чем проблема?

Марина вдруг быстро выбежала из компьютерной и через минуту вернулась уже с редакторами.

— Ксения, Марфа, может вы как-то разберетесь? — подал голос из своего закутка Андрей. — Как я понял, проблема-то выеденного яйца не стоит!

— Не вмешивался бы, Андрюшечка! Тут не про твое железо речь! — ответила Марина. И повернулась к Владимиру:

— Володь, расскажи редакторам, что произошло.

— А ничего и не произошло! — развел руками Володя. — Стас мне заказал один вид переплета, а я перепутал и сделал совсем другой.

— И что? — не унималась Марина. — Почему бы Стасу не поменять? Ведь получилось-то здорово!

— Ну, Марина, пойми, что не только я решаю какой тип оформления выбрать, — досадливо произнес Стас. — Это мы оговаривали и с редакторами, и с директором!

— А не мешало бы и со сбытом, — поджала губы Ангелина. — Вы тут намудрите чего ни попадя, а нам потом продавать.

— Ангелина, — вмешалась Ксения, — к советам сбыта мы прислушиваемся. И ты это знаешь. Но помимо коммерческих интересов есть и творческие. А этим уж позволь заниматься именно нам.

Затем Ксения повернулась к Стасу и строго, по-менторски спросила:

— Ты даешь техзадание для внештатников в бумажном виде? Или только на словах?

— На словах, конечно, — удивился Стас. — По моей части внештатник пока только один — Владимир. Не понимаю, зачем разводить еще и бумажную волокиту?

— А вот и плохо, что только на словах! — с каким-то непонятным торжеством отчеканила Ксения. — Вот отсюда и все недоразумения! Мы с Марфой всегда оформляем письменную заявку. Для той же, например, Елизаветы. Марфа, скажи!

Ксения обернулась, но не увидела Марфы. Никто не заметил, как она вышла.

— Да ладно вам, — миролюбиво произнес Володя. — Стас ни при чем. Он все четко объяснил. Это я по-пьяни, перепутал. Вот и…

— Ва-а-лодя! — досадливо перебила его Марина. — Не наговаривай на себя! И не юродствуй! Грех это! Было бы у тебя на руках техзадание, — Марина пренебрежительно покосилась на Стаса, — ты бы все сделал правильно!

— Петр Петрович просит всех к себе, — громко сказала вернувшаяся в компьютерную Марфа.

***

В кабинете Петра Петровича, помимо его самого, были Вадим Семенович, отец Алексий и бухгалтер Анна Николаевна — полная женщина средних лет, обладательница невозмутимого характера. «Бронебойная» — назвал ее как-то Глеб. И самое удивительное, что присутствовала и Лиза.

Начал Петр Петрович:

— Я собрал вас по горячим следам сегодняшних событий. Удачнейший момент: все на месте, даже внештатники. Поговорим о делах наших скорбных. Скорбных ли? А, Вадим Семенович? Что скажете?

Вадим Семенович встал и негромко произнес:

— Скорби никакой не наблюдается. Ну, немного упали продажи книг, зато ювелирка резко подскочила. А еще мы договорились о реализации свечей. Не простых, а венчальных. К нам обратился мастер и предложил для продажи вот такое чудо.

Вадим Семенович открыл лежащий перед ним дипломат и достал большую, украшенную рельефными завитками, вставками из цветного воска и блестками, свечу. Аля и Галя ахнули, Марина всплеснула руками, а Стас и Владимир иронично переглянулись.

— Мало того, — продолжил Вадим Семенович, — мы договорились с мастером, что даем ему помещение для работы, он привлекает помощников и, таким образом, мы имеем маленький свечной цех.

— И свечи, что он дал нам на реализацию, сразу раскупили, — сказала Ангелина и скосила глаза в сторону Станислава. — В отличие от некоторых наших последних книг.

— Да, хотелось бы сказать о самом болезненном нашем месте. Об оформлении, — сказал Вадим Семенович. — Книги стали вроде бы и покрасивее, но претензии все равно есть. Особенно в глубинке. Может быть, — повернулся он к Стасу, — вам, как молодому специалисту, потеснее работать со сбытом? С батюшкой? Отец Алексий, что скажете.

Священник неторопливо встал, погладил бороду.

— Ну, сейчас начнется! — прошептал Стасу Володя. — Не дергайся только. Я уже подобное проходил.

— А я бы не сказал, что обложки стали хуже, — неожиданно встал на сторону Станислава отец Алексий. — Как духовное лицо, я не вижу в них никакой ереси или неблагоговейного отношения к нашей вере, а как математик — вижу логику и упорядоченность всех элементов. Это ведь и есть дизайн? Да? Не знаю, как насчет эстетики, но все, что делает Станислав, мне нравится. Другое дело, — привычно насупил брови священник, — что наши торговые агенты часто забывают о той духовной миссии, которая возложена на них: не только торговать, но и просвещать! И в области книжного искусства тоже!

Затем отец Алексий долго говорил о значении катехизации на бытовом уровне, о поведении христианина, которое должно служить примером другим несознательным гражданам нашей великой православной державы.

После выступления отца Алексия бухгалтер Анна Николаевна настоятельно просила вовремя подавать документы на оплату внештатников, а Ксения потребовала в обязательном порядке выдавать тем же внештатникам техзадание в письменном виде, под подпись, в двух экземплярах, один из которых должен храниться в редакции.

Еще Ксения хотела обсудить празднование Нового года, точнее, поговорить об отмене этой издательской традиции, но данный вопрос быстро замяли.

В заключение Петр Петрович сказал, что всем нужно работать слаженно, единой командой, и в самом конце добавил: «Возьмемся за руки, друзья!», на что Володя язвительно шепнул Стасу: «Но прибыль только одиночкам!»

Когда все начали покидать директорский кабинет, Петр Петрович неожиданно обратился к Стасу: «А вас, Станислав, попрошу остаться!» Как в известном фильме.

***

— Вы не обижайтесь, Станислав, на Вадима, — немного устало произнес директор. — Я имею в виду его слова о вас, как о молодом специалисте. Он не владеет необходимой информацией об издательских делах и повторяет то, что ему рассказывает Ангелина. А та, в свою очередь, слушает только Марину. Марина же, как вам, наверно, говорили, имеет крайне вздорный характер. Отсюда все склоки.

— Я не обижаюсь, Петр Петрович, — спокойно ответил Стас. — В моей практике бывало и не такое.

«Соврал я, соврал! — огорченно подумал Станислав. — Не бывало такого! Чтобы люди с абсолютно неразвитым вкусом так безапелляционно диктовали свою волю художникам?..»

Но вслух сказал:

— Какие обиды! Одно же дело делаем.

— Вот и хорошо! — обрадовался Петр Петрович. — Люди у нас работают непростые. Многих жизнь потрепала в полной мере. Я рад, что вы это понимаете. Но теперь, — он хитровато прищурился, — на вашей стороне и отец Алексий. Завтра у нас праздник: Введение и выходной день. А послезавтра я хотел бы с вами и редакторами обсудить сборник детских сказок.

Когда Станислав закрыл за собой дверь, то увидел поджидающую его Марину.

— Стас! — решительно начала она. — Простите меня, грешную. Я так искушалась по вашему поводу! Мне казалось, что… — Марина замялась. — В общем, батюшка все поставил на свое место. Простите меня! — она наклонила голову. — И с праздником.

— Конечно, Марина, о чем речь! — Стас уже хотел было уходить, но вдруг спросил:

— А в чем искушение-то? Я для всех вас показался чужим?

Марина посмотрела в сторону и пожала плечами.

***

Станислав зашел в пустую компьютерную, посмотрел на свое уже достаточно обжитое место и вслух спросил себя: «Что дальше?» И так же, вслух, ответил: «Поживем — увидим».

Затрезвонил мобильник.

— Але, молодой специалист!

— Лиза, ты где?

— Ушла уже. Ты-то как? Не обиделся?

— Не скажу, чтобы сиял от счастья. Но ничего.

— И правильно. Не бери в голову. Чего ты хочешь от православнутых?

— Ну, православие здесь ни при чем. Просто собрались люди такие.

— Эх, Стас, как раз и при чем! Ладно. Каковы ваши планы, маэстро? Только не на сегодня.

— Завтра утром я на литургии. Праздник. Хочешь со мной?

— О нет, Стас. Спасибо за приглашение, но нет. А после службы?

— Давай на нашем месте. Или ко мне?

— Лучше на нашем. В два?

— Идет.

— «„Идет!“ — сказал Финдлей». Это из Роберта Бернса. По-о-ка-а.

После неудачного посещения выставки и «шляния» по осеннему городу их отношения изменились. Помимо звонков они стали регулярно встречаться, чаще всего в облюбованной ими мороженице, которую открыли во время первой совместной прогулки.

И вскоре Лиза переступила порог холостяцкой комнаты Стаса. Она разглядывала его книги, студенческие рисунки, акварельные пейзажи, старательно развешанные на стенках, затем они пили чай, затем… Затем Стас решительно попытался заключить Лизу в объятия, но она мягко отстранилась, положила ладонь на его губы и тихо сказала: «Не надо, Стас, милый, не надо, не сейчас. Не разрушай то, что есть. Всему свое время». И, лукаво подняв бровь, добавила: «Пост же сейчас, благочестивейший ты мой!»

И Стас подчинился.

***

На праздничную службу Стас поехал в храм, с которого он начинал свой церковный путь. До революции это было хотя и небольшое, но величественное строение из красного кирпича. Затем храм был приспособлен под какое-то производство, разделен на этажи и, в итоге, после возвращения его Церкви, прихожанам досталось полуразрушенное здание с облупившимся фасадом.

Бывший когда-то загородным, храм сейчас находился на северной окраине города. Прихожан было мало — большинство православных жителей района ходили в другой собор, где кипела активная приходская жизнь.

Тут же было тихо, уютно и по-домашнему. Здесь прошла и первая исповедь, и первое причастие, здесь Стас начал свою пономарскую деятельность, которую вскоре вынужден был оставить из-за нехватки времени. К тому же дорога только в один конец занимала около полутора часов. Но по возможности он всегда старался посещать свою первую общину.

В это утро Стас приехал рано. Даже очень: прихожан почти не было, хлопотали свечницы, о чем-то разговаривали пожилой мужчина и дьякон Виктор, которого Стас знал по работе в «Северном Крае» — тот был сотрудником производственного отдела и тоже только-только начинал воцерковляться. Именно он и рекомендовал Станиславу этот храм: «Приходи к нам. У нас все просто и батюшка понимающий».

Сам же Виктор тогда был еще весьма наивным человеком в вопросах веры. Он, например, утверждал, что монахи спят в полном облачении, а на вопрос: «зачем?» уверенно отвечал: «А если ночью в келью зайдет настоятель? Что тогда? Монах в одних трусах встанет перед ним по стойке смирно?» И, глядя на огонек в его слегка раскосых глазах, собеседнику ничего не оставалось, как только молча кивнуть головой.

Тем не менее Виктор сумел окончить богословские курсы, рукоположиться и поступить в семинарию на заочное отделение.

Они приветливо кивнули друг другу, Стас подошел к аналою с иконой праздника, приложился, затем, поставив свечу перед особо почитаемой в храме иконой Богородицы, занял свое излюбленное место у южной стены и сосредоточенно стал ожидать начала литургии.

После службы, отказавшись от предложения пойти в трапезную, Станислав поспешил в заветную мороженицу.

Как и всегда, долго ждать Лизу не пришлось. Она подошла, игриво покачиваясь из стороны в сторону, смешно сморщила носик, ткнулась ему лбом в плечо, и они направились к своему столику у окна. Стас взял себе фруктовое (пост все-таки!), а Лизе — ее излюбленное фисташковое.

— Ну, как служба? Причащался? — спросила Лиза.

— На этот раз нет. А служба как служба: размеренно, по-домашнему.

— А почему ты ходишь именно туда? — Лиза посмотрела на Стаса.

— Ну, не всегда я именно туда и хожу. Просто начинал там. И там же, — Стас отложил ложечку с мороженым, — была моя первая ночная пасхальная служба. Когда она закончилась, все прихожане разбрелись по храму небольшими группами, уселись, кто на принесенный складной стульчик, кто на фанерку и стали разговляться. Ремонт и реставрация тогда еще только начинались, трапезная была крохотная — еле вмещала клир. Поэтому прихожанам разрешили оставаться в храме до самого утра. Все угощали друг друга, а настоятель, похожий на апостола Петра с картины Ге «Тайная вечеря», подходил к каждой такой группке похристосоваться. И тут я почувствовал себя вне времени: будто я и здесь, и, одновременно, среди первых христиан, где-нибудь в римских катакомбах. Тем более что нас окружали голые стены с остатками фресок. Именно тогда я понял, что все это — мое, что я нашел то, что давно искал.

— Ты нашел чисто человеческую теплоту и понимание, душевно-эмоциональный комфорт, — негромко, глядя перед собой, проговорила Лиза.

— Ты хочешь сказать, что тогда я обрел не веру, а новый вид общения?

— Да, именно-именно так. Вера предполагает предельную степень фанатизма: ученый верит, что его открытие поднимет человечество на новый уровень знаний, писатель — что его произведения помогут тому же человечеству стать лучше. И если это совершается с предельной самоотдачей — итог ты можешь представить. Но это единицы. Для большинства важнее деньги, общественное признание и чувство «глубокого удовлетворения». А религиозная вера?.. Есть, не спорю, подвижники, которые уверены, что спасают мир, но подавляющее большинство спасают только себя, любимых.

— Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи, — ответил Стас. — Это Серафим Саровский. Все труды ученых, писателей, художников, политиков бессмысленны, если со смертью тела кончается жизнь человека.

— Нет, Стасик, не так. Как раз вера в бессмертие и не позволяет человеку дорожить каждой секундой своего бытия, максимально выполнять то, что будет востребовано другими, ценить и беречь в других тот крохотный момент вечности, который мы называем жизнью. Отдавать себя другим, не получая взамен «вечного блаженства», — это разве не честнее, чем договор с Богом: «ты — мне, я — тебе»? Скажи, зачем украшать храмы, зачем организовывать и улучшать свое земное бытие, если этот мир, эта жизнь — временная? Зачем раздуваться от гордости, что ты носитель самой правильной веры в мире? Зачем собрание мифов и легенд древнего кочевого народа возводить в ранг непреложной истины? Зачем правила человеческого общежития, сложившиеся в глубокой древности, переносить в наше время? Зачем?.. Зачем?.. Вопросов больше, чем вразумительных ответов. По крайней мере, для меня.

— Лиза, Лиза, — покачал головой Стас. — Поверь, на все вопросы за две тысячи лет существования христианства ответы уже даны. Я понимаю, что тебе трудно прийти к такому пониманию, потому что ты столкнулась с крайне негативными сторонами современной церковной жизни.

— Эх, Стас, — вздохнула Лиза. — Негативные стороны для меня как раз не важны. Сама религия в любой форме — вот, что я не могу принять. И это не потому, что я выросла в семье, далекой от христианства. Мои родители как раз хорошо знали и христианские, и мусульманские, и иудейские литературные памятники. А я уже в старших классах читала «Пастыря» Ерма в переводе Петра Преображенского. Поэтому я ориентируюсь и в истории христианства, и в христианской литературе. А еще на все это наложилось и мое историческое образование… Одним словом, я давно поняла, что религия — это не мое. Только не говори, пожалуйста, о моем высокоумии, о том, что «где просто — там ангелов сó сто, а где мудрено — там ни одного».

— Да не буду я ничего говорить! — махнул рукой Стас. — Мне, на самом деле, не так уже и важно твое отношение к религии. Каждый человек имеет право выбора.

— Важно, важно, Стасик, — перебила его Лиза. — Ты сейчас еще не представляешь, как это важно. Поймешь когда-нибудь. Ой, какое вкусное ты купил мне мороженое! — Лиза набрала полную ложечку и стала ее рассматривать. — Спасибо, ты настоящий дружочек.

— Ну, что с тобой делать! — рассмеялся Стас. — Надеюсь, наши идеологические разногласия не приведут к разрыву дипломатических отношений? Останусь я хотя бы в качестве «дружочка»?

— Самого-самого лучшего! — и Лиза послала Стасу воздушный поцелуй.

***

Тяжелый осадок после этого разговора долго не давал Стасу покоя. Он вспомнил, как однажды Лиза сказала, что, по ее мнению, любая религия, вера в богов, да и сама идея Бога — плод творческой фантазии человека. Что именно человек создал Бога, и возникло это на самом раннем этапе истории цивилизации, когда в первобытном сознании сложилось убеждение, что все природные явления подчинены каким-то неведомым силам. Что эти силы могут как вредить человеку, так и быть благосклонными к нему. И тогда человек начал искать способы отвратить от себя гнев этих сил и добиться их милости. Это совпало с началом формирования гуманизма, то есть облагороженного разумом элементарного инстинкта самосохранения, так необходимого для развития всего рода человеческого. Именно тогда и возникло то, что теперь называют религией.

Он хотел ей возразить, лихорадочно вспоминал, что говорили на эту тему преподаватели на курсах, что читал раньше, но убедительные аргументы как-то не всплывали в памяти, и Стас решил отложить этот разговор на потом. Тем более он был уверен, что предвзятое отношение к религии у Лизы напрямую связано с ее тяжелой жизненной травмой. Он даже хотел привести цитату из прочитанного когда-то рассказа, что «смешно отрицать мировую литературу, если тебе встретилась пара писателей-негодяев».

Но после сегодняшнего разговора он понял, что отрицание как раз касается не этих «негодяев», а самого предмета. Не заставишь окунуться в чтение человека, если он не любит читать и, мало того, считает это занятие бесполезным. Не заставишь ходить по врачам больного, если он не верит в помощь официальной медицины.

«Мне было бы все равно, если бы такое высказал Владимир или даже Глеб, — размышлял Стас, отмеряя шаги по своей небольшой комнате. — Но Лиза? Человек, который стал очень близок! Никогда не думал, что вопросы веры могут так влиять на отношения людей».

Он постоял у книжной полки, посмотрел на лежащую на ней баночку из-под крема и вдруг вспомнил, как во время одной из их встреч Лиза спросила: «А как там бирюзовая баночка из-под женского ночного крема на полочке? Ты не выбросил ее?» И, хитровато улыбнувшись, добавила: «Не надо — она такая красивая!»

«Вот и попробуй их, баб, разбери!» — брюзгливо проворчал Стас, затем стал искать книгу протоиерея Валентина Свенцицкого «Диалоги», к которой всегда обращался, если нужно было ответить на какой-нибудь острый полемический вопрос. Он раскрыл книгу, полистал ее и поставил обратно на полку.

Не годится… Не тот случай… Ведь до встречи с Лизой он в основном спорил о вере с людьми, мало чего понимающими в православии. И отвечая, к примеру, на вопрос «входит ли Никола Угодник в число Святой Троицы», старался применять звучные богословские термины типа «тринитарный монотеизм», «филиокве» или «монархианство» с «арианством». Как правило, такая словесная магия безотказно действовала на вопрошающих.

Но с Лизой… И тут Стас понял, что просто боится подобных разговоров. Бо-и-тся. Потому что в лизиных простых, понятных, логичных ответах чувствует то, что давно мучает и его самого, с чем он внутренне согласен, но не может этого принять, не может этого допустить — ведь «как страшно, когда пустеют небеса…»

К этому страху примешивалась еще и обоюдная настороженность: Стас иногда и хотел было поделиться какими-то своими маленькими духовными открытиями, но что-то его останавливало.

Он вспомнил, как иронично посматривала на него Лиза, когда Стас с воодушевлением рассказывал о том, что в главный городской монастырь привезли величайшую святыню — каблучок от туфельки святой Евдундоксии Снандулийской, скорой помощницы и заступницы в житейских делах. Для Стаса это было важно еще и потому, что когда-то, на курсах, он писал выпускную работу на тему «Помощь в семейных тяжбах святой праведной Евдундоксии» и самым тщательным образом изучал ее житие.

Лиза не удержалась и на реплику Станислава о том, насколько всеобъемлющей является православная вера, каких только сторон человеческого бытия она не касается — от нравственного совершенствования до обыденных бытовых проблем, — напомнила Стасу о том, как «высоконравственными» христианскими фанатиками была зверски замучена гениальнейшая Гипатия Александрийская — философ, математик и астроном.

Стас тогда поморщился: «Ну, вроде она колдовством занималась…», на что Лиза довольно резко ответила: «Ну, вроде колдовство — ваша прерогатива. Только вместо шаманских бубнов у вас кадило с кропилом!»

Станислав тогда не особенно воспринял ее реплику: ему казалось, что рано или поздно Лиза станет с ним на одну сторону баррикады, а некоторые ее жесткие высказывания — следствие понятно чего. Но…

«Что я сделал не так? — размышлял Стас, глядя на себя в зеркало. — Может быть, для меня наступил тот самый момент истины? И куда, а главное, с кем двигаться дальше?»

Вспомнились слова одного из преподавателей курсов: «Брак нужен не только для деторождения, главное в браке — совместное спасение! Поэтому выбирайте спутника жизни из своего виноградника».

«Лиза, Лиза… — снова заходил по комнате Стас. — Неверующий муж освящается верующей женой. И наоборот. Но наоборот — сложнее. Если мы будем вместе, то хватит ли у меня сил? И будет ли Лиза терпелива к моим взглядам?.. Или придется жить в вечном напряжении, постоянно ожидать убийственных аргументов, способных разрушить и без того некрепкую мою веру? А если это случится? Если все-таки „опустеют небеса?“ Что тогда? И кто я тогда? Жалко, что у меня нет духовника…»

***

Декабрь в этом году выдался теплый и бесснежный. Нет, снег, конечно же, регулярно выпадал, но как-то быстро таял. И эта погодная ситуация очень напоминала Стасу его отношения с Лизой: нетерпеливое ожидание встречи, первая радость общения быстро проходили, затем наступало какое-то непонятное утомление и желание побыстрее прекратить разговор.

На работе же у них все было по сложившейся схеме: Лиза просила показать обложку, они садились плечом к плечу, Стас негромко объяснял свой замысел, но ощущения внутреннего, бессловесного диалога уже не было. На Лизу эти изменения в их отношениях, как ни странно, не производили особого впечатления. Она была так же приветлива, слегка иронична, и даже легкое кокетство, которое ей так шло, оставалось на том же уровне.

«Может быть, и вправду я для нее только интересный собеседник? — размышлял Стас. — Дружочек? Подружка? Но ведь с подружками делятся самым сокровенным! А у нас? В последнее время только разговоры о религии с безапелляционным Лизиными аргументами? А для более близких отношений на хрен я ей, может, и нужен?»

И что самое интересное, Стас заметил за собой одну неприятную черту: он стал присматриваться, как Лиза ведет себя с другими мужчинами. И особенно его раздражало, как демонстративно чмокала Лиза Владимира в щеку при встрече.

«Друзья детства, понятно», — успокаивал себя Стас, но ощущение внутреннего дискомфорта не уходило.

Вообще же эта ситуация с «подглядыванием» была очень неприятной. Стасу она напоминала случай с его соседом по подъезду — толстеньким, лысым, вечно улыбающимся мужичком лет пятидесяти. Однажды, поздним вечером, возвращаясь домой, Стас застал его во дворе за очень интересным занятием. Сосед, вооруженный армейским биноклем, наблюдал в раскрытом настежь от июльской жары окне первого этажа за полураздетой молодой женщиной. Стараясь показаться «своим в доску», Стас подмигнул покрывшемуся по́том соседу и поднял вверх большой палец. Но ощущение гадливости еще долго потом не отпускало Стаса.

***

А в издательстве между тем начались предновогодние хлопоты. Но несколько иные, чем в светских организациях. Приходила мрачная Марина, рассказывала, что в сбыте уже нарядили елку, вовсю закупают продукты и как это все противно! На что Аля с Галей отвечали, что ничего страшного, ну и что же, что пост, пусть нецерковные порадуются! Ведь даже батюшки благословляют встретить Новый год, в разумных, конечно, пределах. И вообще, можно не приходить на этот корпоратив — никто не требует.

— Не приходить, как же! — шепнул на ухо Стасу Глеб. — Прибегут все как миленькие! Ведь именно на этом застолье Петр выдает конвертики с премией по итогам года.

Затем Глеб кивком головы пригласил Стаса выйти в коридор.

— Не удивляйся, — иронично улыбаясь, начал Глеб. — У нас каждый раз так: хотят надутые редакторы, а Марина постоянно бегает к Петру и просит перенести праздник на Рождество.

— И что Петр?

— У него четкая аргументация: поскольку две трети коллектива люди нецерковные, то лучше встретить Новый год и Рождество разом. Попробуй потом всех собрать седьмого или восьмого января! И потом, Рождество — праздник семейный. Маринка предложила как-то праздновать четырнадцатого, в Старый новый год, но никто ее не поддержал.

— А где хоть празднуют-то? — спросил Стас. — В кафешке какой-нибудь?

— Нет! — улыбнулся Глеб. — Слава Богу, нет! Пытались как-то раз, но не понравилось. Поэтому собираемся в сбыте. Там места хватает.

В последнее время Стас проводил новогодние вечера с родителями. Такая традиция возникла после окончательного расставания с обладательницей бирюзовой баночки. Но этот Новый год он решил встретить с Лизой.

— Не обязательно сидеть за столом! — размахивал он руками, обращаясь к Лизе. — Почему бы не побродить… Нет, не так: почему бы не пош-лять-ся по городу до самого рассвета?

— Стасик, милый, — растерянно отвечала Лиза. — Я каждый год в этот день с родителями. И не хочу…

— Так и я тоже с родителями! — прервал ее Стас. — Но можно ведь хоть раз и по-другому?

— Нет, нет, — покачала головой Лиза. — По-другому не получится… Послушай, а давай пошляемся в рождественскую ночь?

— Я на вечерней службе, а потом остаюсь на трапезу. Ты ведь не согласишься пойти со мной?

Лиза быстро взглянула на Стаса и промолчала.

***

Тридцатого декабря все собрались в сбыте. По центру большого складского помещения стояли сомкнутые в одну линию столы с напитками и закусками, в основном постными. Стас сел рядом с Глебом. Прямо перед ними находилась пятилитровая бутыль с красным грузинским вином, купленным по знакомству на рынке самим Петром Петровичем. Глеб щелкнул по ее блестящему горлышку пальцем и уважительно сказал: «Вещь!» Вот с этой самой вещью они, не сговариваясь, решили связать всю свою дальнейшую праздничную деятельность.

А деятельность началась с приветственных слов директора и замов, затем последовала раздача премиальных конвертиков, которые разносили две улыбчивые сотрудницы бухгалтерии, потом забулькали напитки, застучали вилки, гул голосов наполнил подвальное помещение, и началось все то, чему и положено быть в праздничный вечер.

Стаса же поразила перемена, произошедшая с такими, казалось бы, уже изученными им сотрудниками. Особенно его удивила Марина, одетая в длинное фиолетовое платье, какая-то непривычно загадочная, совершенно не похожая на повседневную себя. Глеб прошептал Стасу: «Смотри, Маринка-то глаза подвела. Благочестивейшая наша. А Ксения? Что за дурацкие висюльки она нацепила на уши? Аля с Галей? Чего так вырядились-то? Как гарнизонные красавицы в доме офицеров. Одна только Марфа как всегда: спокойна и лунолика».

Но Стаса хотя и интриговали эти неожиданные метаморфозы с коллегами, он все же думал о другом. Вернее, о другой. Почему-то не пришла Лиза, хотя всех внештатников персонально пригласил Петр Петрович.

Глеб, словно угадав его мысли, сказал: «Лизка как обычно опаздывает. Но почему Вовки-то нет? Он всегда приходил самым первым». И ловко, до самых краев, наполнил бокал Стаса.

«Причем тут Вовка! — досадливо подумал Стас. — Лизы-то почему нет?» И залпом выпил налитое Глебом.

Тем временем со своего места поднялся Андрей.

— Я предлагаю тост, — с обычной улыбкой начал он, — за тех, кто сейчас в пути: за наших водителей и торговых агентов! В эту минуту они трясутся по разбитым дорогам в холодных кабинах для того, чтобы мы могли собираться за таким роскошным столом. За них! Ура!

— Вот это да! — наклонился к Стасу Глеб. — Умыл всех православных Андрюшечка. Вот такие-то и попадают в Царство Небесное первыми!

Затем он обернулся в сторону двери, откуда раздались аплодисменты:

— О, Вовка пришел. Хлопает! Блин! С Лизкой! Плохо дело. Пропал для парня вечер: Лизка будет его пасти, как бдительная мамаша. Или заботливая жена.

Последняя фраза сильно покоробила Стаса. Он услышал, как кто-то из сбыта пропел пьяненьким тенорком: «Вот и встретились два одиночества», увидел, как понимающе переглядываются Аля и Галя, как загадочно улыбается Марина, и ему казалось, что все это уже было. Да, было! И никакое дежавю здесь ни при чем.

Пару лет назад, во время новогоднего корпоратива в «Северном Крае», точно такой же восторг вызвало появление любительницы бирюзовеньких баночек в сопровождении незнакомого мужчины. Но тогда Стас, кроме облегчения, не испытал никаких чувств — ведь их отношения уже подходили к концу.

А сейчас…

Глеб тем временем подливал и подливал Стасу вино, звучно чокался, подмигивал Владимиру, который с нескрываемой завистью поглядывал на них: «Ох, и компашка же у вас!»

Дальнейшее Стас помнил с трудом, точнее, не помнил совсем — коварным оказалось это домашнее вино.

Вроде бы он произносил какой-то тост за тех, кто сжигает глаза за бесконечным сидением перед монитором, грозил пальцем каким-то неведомым врагам и… да много, наверное, еще чего произошло в этот вечер.

Но хорошо Стас запомнил лишь одно: как, уже возвращаясь домой, сорвав с головы шапку, распахнув пальто, бесконечно звонил Лизе, выказывал свою обиду и раздражение, на что она пыталась с недоумением возражать, а затем перестала отвечать на звонки.

***

31-го с утра нужно было показаться на работе, и Стас с большим трудом, но все же привел себя в более-менее сносное состояние.

В компьютерной были только Глеб и Андрей. Стас молча кивнул им и тяжело опустился в свое кресло. Затем повернулся к Глебу:

— Как я вчера?

— Нормально. Как же еще? И тост хороший сказал. Потом вдруг носом стал клевать, и мы вместе с тобой ушли.

— А остальные как?

— Как всегда. Был, правда, один неприятный момент с Николаем из сбыта, но его быстро приструнили.

— А что за момент?

— Я не видел… Андрей, расскажи.

— Ничего особенного, — подал голос Андрей. — Перебрал как всегда и сцепился с Вовкой. Чуть не подрались.

— А Вовка все же ускользнул из-под Лизкиной опеки, — продолжил Глеб. — Песни начал петь. А наши барышни сразу зашипели на него. Интересно у них получается: пить в пост можно, а петь — нельзя! Тогда уж лучше и не устраивать такие праздники в боевой раскраске и с выгулом платьев.

— А что, редакторов сегодня не будет? — спросил Стас.

— Только Ксения, — ответил Глеб. — Всех остальных на сегодня отпустили. А мы, как помнишь, работаем с третьего по пятое, зато отдыхаем в святки.

— Да, да, помню, — рассеянно сказал Стас.

Работать сегодня не хотелось. И не только Стасу. Ни в согнутой фигуре Глеба, ни в нахмуренном Андрее не чувствовалось никакого трудового энтузиазма.

Вошла Ксения:

— Ребята, можете уходить. Петр Петрович всех отпускает.

И хитровато улыбнулась. Затем с интересом посмотрела на Стаса:

— Хорошо вы вчера сказали о жертвенности и служении. Мы, действительно, здесь не работаем, а служим. Как в храме. Спасибо.

«Я такое сказал? — мысленно ужаснулся Стас. — Вот уж не ожидал!» Вслух же ответил:

— Я ведь шел сюда не ради денег или интересных творческих проектов… Для этих целей меня вполне устраивал «Северный Край».

Ксения понимающе кивнула и, попрощавшись, вышла.

***

Предложений опохмелиться не поступило, и все трое разошлись каждый в свою сторону.

Стас раздумывал о своих дальнейших действиях. К родителям еще рано, Лизе он решил пока не звонить, домой идти тоже не хотелось. А вокруг, весело поскрипывая выпавшим наконец-то снежком, торопливо сновали прохожие. И почти все с улыбками. В отличие от Стаса. Двое подгулявших мужичков изумленно посмотрели на него и даже обменялись между собой репликами:

— Чего это он такой смурной?

— С похмелюги, наверное. Тяжело парню.

«С похмелюги… А ведь точно: с похмелюги, — усмехнулся Стас. — Только не с алкогольной».

Он достал мобильник, позвонил матери, поздравил с наступающим, сказал, что приглашен в гости за город, откуда звонить будет сложно — плохая связь, — а к ним приедет вечером первого.

Затем неспешно отправился гулять по городу.

Домой пришел уже вечером. Соседей не было: они каждый Новый год уезжали в деревню. Стас достал из холодильника бутылку шампанского, налил большой бокал, залпом выпил и лег в постель.

Почему-то вспомнились строчки Вознесенского: «В бескризиснейшей из систем один переживает кризис».

«А может быть это кризис среднего возраста? — подумал он. — Или кризис веры? В том числе и в людей?»

***

Наутро, после крепкого на удивление сна, Стас первым делом посмотрел пропущенные звонки. Оказалось всего два. Всего два!.. Но зато каких! — от Лизы.

Он сразу ответил, но — «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Эту же фразу он прослушал и через час, и через два. А затем пришла эсэмэска: «Извини, не могу говорить. Потом созвонимся».

«Понятно…» — пробормотал Стас и снова повалился на постель.

Вечер первого и весь день второго января он провел с родителями. И больше Лизе не звонил.

Окончание следует

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: