Ахилла

Уже 60 лет минуло, а как вспомню этот случай, до сих пор подташнивает. В ту пору мы жили в Подольске, сером, дымящем трубами, индустриальном, с пятиэтажками и унылой нелюбимой школой, где ученики ходили строем. Мне было лет 11, а отец работал хирургом в центральной районной больнице, по старинке называемой Земской.

Жизнь в городе была однообразной, бедной событиями — раз в две недели в кинотеатр «Художественный», в одном здании с городской прачечной, завозили какой-нибудь красивый цветной иностранный фильм — «Три мушкетера», «Фантомас» или «Великолепную Семерку». А выйдешь из кинозала, и снова эта серость, однообразие — трубы, пятиэтажки, полугнилые избенки на берегу Пахры. Конечно, были наши мальчишеские игры — в ножички, любили сражаться на палках, заменявших мушкетерские шпаги, лепили из пластилина армии и сражались ими (но это в домашних условиях). Раз в месяц проходил слух, что в городе кого-то зарезала шпана или пьяный — за часы, за норковую шапку, за бутылку водки или просто так, но это забывалось быстро.

В ту пору самым интересным занятием для меня было чтение приключенческих книг. Приготовив уроки, я усаживался вечером в кресло у письменного стола с настольной лампой — «Остров сокровищ», «Квентин Дорвард», «Белый Клык», что-нибудь Жюля Верна, книги о путешествиях вокруг света, на иные планеты, сборники «На суше и на море», «Мир приключений» — и погружался в сладкие грезы…

Но однажды отец принес с работы два стеклянных куба, в которых хирургам полагалось хранить послеоперационные находки или «препараты». Но хранить ничего интересного не было, и кубы раздали желающим.

— Сделаем из них аквариумы, — сказал отец.

Кубы наполнили водой, поставили на круглый обеденный стол. Дно я устлал мелкой цветной галькой, которую привез летом из Коктебели. Кто-то из военных знакомых принес два окаменевших коралла с Кубы: один в виде цветка, другой в виде веточки. А из рыбок посоветовали запустить гуппи. Пучеглазенькая самка с серебряным брюшком обычно неспешно плавала в центре аквариума. Самец был гораздо меньше ее, но с длинным и пестрым оранжево-синим шлейфом хвоста — он неутомимо нарезал круги вдоль стенок аквариума, какие-то розовые улиточки ползали по стенкам, одновременно их очищая от всякой возникающей то тут, то там зеленой плесени. Хлопот аквариумы нам не доставляли — раз в день подсыпали порошок серого корма, наблюдая, как рыбки, подплывая к поверхности, хватали его крупицы.

Как-то я пришел домой после уроков и сел обедать. Мама подала жареную яичницу, которую я любил — с розовой корочкой. И только приступил к обеду, как увидел в аквариуме — из заднего конца брюшка пучеглазой гуппи вылетел серый комочек, похожий на запятую, за ним следующий.

— О, наша рыбка рожает, это мальки! — сказала мама. Комочки вылетали один за другим, рассеиваясь вокруг гуппи, но тут я увидел, как она глотает тех, которые оказались перед ней.

— Мам! — в негодовании воскликнул я. — Да она же своих мальков жрет! — Есть яичницу мне расхотелось. — Как же так?!

— В мире рыб человеческие понятия морали отсутствуют! — усмехнулся сидящий рядом папа, с удовольствием уплетая свою порцию яичницы. — Нет добра, нет зла, нет любви…

— Значит, они не любят своих детенышей?

— Не любят, — подтвердил папа, — я ж сказал, у них понятия любви отсутствуют.

— А почему у них нет, а у нас есть?

— Вы биологию еще не проходите?

— Нет…

— Вот то-то и оно, — сказал папа, усмехаясь. — Эволюция!! Когда человек принял вертикальное положение, таз у него уменьшился и стало гораздо трудней рожать — человеческие младенцы появляются на свет маленькие, недоразвитые, и их еще года два надо докармливать, защищать, на ноги ставить, беречь, — отсюда и человеческая любовь появилась. — Он взял маленький сачок, стал отлавливать новорожденных и переносить в другой, заполненный водой чистый куб.

— Да, — вмешалась мама, — только вам мужикам не понять, чего мы переносим, я так кричала, что сорвала голос и с тех пор петь не могу.

Папа не обратил на нее внимания — последнее время они часто ругались и то и дело звучало слово «развод»!

— Да, — задумчиво произнес папа, — а вот от этого и вся человеческая мораль пошла — Онегины, Татьяны, клятвы… А ведь это уловка эволюции — любовь. Прием для нового перемешивания генов в поисках новых комбинаций, в поисках нового, более совершенного вида! Клянутся любить навек, и никогда эта клятва не исполняется. Приманка такая у эволюции: просто — выполнили свое дело и огонек остывает, гаснет, как ни крути!

— Тебя противно слушать! — сказала мама.

Отец встал из-за стола.

— Надо мне еще в больницу на совещание сходить. — Он надел свой синий плащ, синюю шляпу.

— А ты сходи-ка за картошкой, — сказала мне мама.

Я выходил из подъезда вслед за отцом. Отец меня не видел, однако направился он не в больницу, а повернул налево, дошел до следующего подъезда и скрылся в нем. Я знал, что там квартира детского хирурга, женщины с суровым лицом. Раза два я их видел вместе, но маме ничего не говорил.

Развода, однако, не состоялось: жизнь так и шла по накатанной колее: день походил на день и ничего не менялось: я ходил в школу, дымили заводские трубы и иногда пахло железной гарью.

Только после того дня интерес к аквариумным рыбкам у меня вдруг пропал, и я скоро вылил воду с рыбками в унитаз, а камешки из Коктебели и два коралла вернул в коробку, где они лежали раньше.