Ахилла

Ирина Бродская родилась во Владивостоке. Окончила факультет журналистики Московского государственного университета и аспирантуру Киевского университета. Кандидат исторических наук. Работала в редакциях газет, преподавала в вузе на Украине. С 1993 г. живет в Германии. Читает лекции по истории мировой духовной культуры. Преподает русский язык, историю России и русского искусства в школе для детей российских эмигрантов. Режиссер-постановщик театра «Хавейрим» («Товарищ») в Оснабрюке, на сцене которого идут спектакли, написанные по ее сценариям. Автор книг «Поклонник истины святой» (М.: Русский путь, 1999), «Молитва о Пушкине» (М.: Изд-во Правосл. ун-та, основанного пр. А. Менем, 2005) и др. (информация об авторе на 2006 г.)

***

Опубликовано в журнале: Континент, 2006, 128.

(Из дневников)

Май, 1976 г.

…Захожу в церковь, в руках сумки с поминальной снедью. Служба только что закончилась. Догорают свечи, посередине стол, заставленный кутьей, хлебом, сахаром. Поминальная суббота. Отыскиваю глазами того, кто не оттолкнет, примет и помолится… Может быть, вот эта? Закутанная в несколько платков, сгорбленная старуха, в очках с толстыми стеклами. Подхожу к ней, протягиваю батон и невнятно бормочу: «Помяните отца моего Исаака…» Она берет батон, быстро крестится и, не говоря ни слова, семенит к выходу. Не расслышала имени? Выбираю следующую: пожилую женщину с усталым морщинистым лицом, сую ей банку сгущенки. «Помяните…» — шепчу я, презирая себя за этот дрожащий панический шепот.

«Кого?» — переспрашивает она.

«Исаака…»

«Еврей?!»

«Да…»

«Господи, спаси и помилуй!» — она шарахается от меня и, осеняя себя крестным знамением, пятясь назад и заикаясь от негодования, отчитывает за совершенное святотатство. Я застываю посередине церкви с банкой сгущенки в протянутой руке. В сумке еще макароны, апельсины, рыбные консервы. Все это надо раздать, чтобы помолились за душу моего папочки. «Может быть, не будут спрашивать — еврей или нет», — сказала мама. Подавать в алтарь записки «За упокой» с именем папы нельзя. За него можно молиться дома или в храме, но мысленно. А в алтаре — нет. Он некрещеный.

Я делаю еще одну попытку. Вот старик. Лицо апостола. Он любит всех. Для него нет ни эллина, ни иудея. Я ему дам апельсины, он их, наверное, никогда не ел. «Помяните, пожалуйста, отца моего Исаака… Он очень хороший был… он был морским офицером…» Старик минуту смотрит на меня, потом отводит мою руку в сторону и говорит: «Не буду». Лицо «апостола» темнеет, а в глазах столько всего, что теперь шарахаюсь я…

Прежде чем выйти из храма, подхожу к «своей» иконе — Владимирской Божьей Матери. Опускаюсь перед ней на колени, долго с мольбой смотрю на нее… И, как всегда, мне кажется, она в с е понимает. Она все про меня знает и про моего папу тоже. И она молится за него с а м а. И я верю во всесильность ее молитв у престола Всевышнего. Я плачу… не от обиды, не от гнева, — от радости, что она есть. Темно-вишневые еврейские глаза Девы Марии, вобравшие в себя всю вселенскую скорбь, излучают то, чему нет названия на языке землян. Ни на одной иконе нет таких глаз. Эти глаза усмиряют мою гордыню, будоражат мою совесть, исцеляют мои недуги. Я всегда от них отворачиваюсь, когда в душе ад… Сейчас я молю об успокоении и нахожу его.

…Выхожу из церкви и раздаю всю снедь пьяным синюшным теткам, заполнившим прицерковный двор.

Апрель, 1990 г.

Впадаю то ли в ересь, то ли в смертный грех. Одолевают крамольные мысли. Почему западный проповедник не может нести слово Божие в России? Какая разница, с Востока он или с Запада, этот умный, образованный католик, говорящий только об одном — о Христе. Разве поиски Божественной истины можно изолировать, замкнуть в пространстве, даже если это пространство — твое Отечество? Разве апостолы проповедовали только у себя на родине? «Истина выше родины» (философ Мераб Мамардашвили).

…Перестала воспринимать косноязычные проповеди священников, вещающих об исключительности православия и о несметных его врагах.

Слово «экуменизм» — бранное для «истинно православных христиан», для меня означает контакт и терпимость.

На днях во всеуслышание заявила, что православная церковь заражена антисемитизмом, и первая ужаснулась сказанному… Духовная литература, которая мне попадается, кажется националистической, примитивной и не только не отвечает на вопросы, а, напротив, разжигает вольнодумство. С произведениями русских философов почти не знакома, достать их трудно. До недавнего времени для России они вообще не существовали. Случайно купила книгу митрополита Антония Сурожского «Беседы о вере и Церкви». Читаю запоем. В магазине религиозной литературы на ул. Репина в Киеве на вопрос: «Есть ли у вас что-нибудь отца Александра Меня?» — три высоких бородатых парня с лицами древних русских князей отчеканили не без злобы: «Т а к о е не держим».

А отец Александр служил под Москвой, в Новой Деревне. И я часто, в течение двух лет, с 86-го по 88-й, ездила мимо станции Пушкино в Загорск, где неподалеку служил в армии мой сын, московский студент. И, наверное, в эти воскресные дни в электричках были и те, кто выходил на станции Пушкино, чтобы встретиться с ним, услышать его. А я проезжала мимо… мимо самого важного и ценного, что только может быть в жизни. Господь не сподобил…

Июнь, 1994 г.

«Ты простираешь руку Свою грешникам, и десница Твоя простерта навстречу кающимся…» — молитва на праздник Йом-Кипур (День искупления).

— Скажите, отец Владимир, я могу посещать синагогу? Ну хотя бы в день поминальной молитвы?

— Можете… Читайте во время богослужения псалмы Давида. Ими молился Христос. Только… не говорите никому, что я благословил вас на эти хождения.

Отец Владимир похож на Чехова. Он долго и внимательно смотрит на меня, и глаза его под овальными стеклами улыбаются, но голос строгий:

— Православие не забывайте!

Мы сидим в его маленькой комнате, где много икон и книг. Одна из целей моего приезда из Германии на Украину — встретиться с ним. Рассказываю ему о своей исповеди в Киево-Печерской лавре. Молодой священник наставлял меня на незамедлительный развод с мужем, если «этот еврей не покрестится и вы не обвенчаетесь».

— Это исключено для вас? — спрашивает отец Владимир.

— Да… Это исключено… Он этого не сделает…

— Тогда живите с ним в любви, молитесь за него, и Бог вас не оставит.

Хожу по киевским монастырям. Они разные. И дышится, и молится в них по-разному. Как не похожи эти полуголодные инокини, часто сумрачные, малоразговорчивые, живущие в тесных своих кельях, на улыбчивых католических монахинь Запада, лихо разъезжающих на велосипедах. Каждая из них несет на себе отпечаток своей страны и своей обители, у каждой свое служение, свое приобщение к великой тайне монашества.

…Это неправда, что я изменилась и постепенно предаю православие. Я знакомлюсь с западной церковью, и знакомство это волнующе. Но — как приговор звучат слова преподобного Феодосия Печерского: «Не подобает хвалить чужую веру. Хвалящий чужую веру все равно что свою хулит». Но почему не похвалить, если есть за что? Средние века, включая XI, когда преп. Феодосий писал это князю Изяславу, — период безобразный в истории католической церкви, но и в истории православной церкви не все страницы розовые…

Я люблю русскую церковь, ту сокровищницу православного духа, что издревле была наполнена тайнами Богопознания, все то чистое, искреннее, гармоничное, порой необъяснимое, радостное и аскетическое одновременно, все, что от Сергия Радонежского и Серафима Саровского, все то, что заставило Владимира Соловьева, тяжело переносившего раскол христианского мира, вернуться с Запада «еще более православным, чем он был».

Но значит ли все это, что без православной церкви спастись невозможно, что только она — истинна и угодна Богу, что вне ее — любви нет и быть не может? Где она, эта любовь? С амвона звучит откровенная злоба ко всему, что не является православным, и повсюду ищутся враги, и везде мерещится Антихрист — в масонах и евреях, в сочинениях религиозных русских философов, в кредитных карточках, которые не что иное, как «печать самого Антихриста». И страх перед ним затмевает любовь к Христу и упование на Него…

Чего же не хватает «исключительному православию»? Может быть, внутренней свободы, духовной энергии и высокого интеллекта русских религиозных мыслителей, западной цивилизованности? Не хватает уважения и терпения к чужому, отличному от него самого, не говоря уже о любви, той самой любви, на которой и зиждется гармония с Богом?

Сентябрь, 1994 г.

Иерусалим. Стена Плача. Уткнувшись в нее, молюсь вместе со всеми. И никто не отнимет у меня этого чувства — чувства сопричастности к людям, облепившим стену, к этим миллиардам слез, пропитавшим за тысячелетия мощные камни ограды некогда существовавшего Второго Храма.

Господи! Помоги мне понять! Почему мне так хорошо и надежно у этой Стены, мне, исповедующей православие? Древняя кровь отца напоминает о себе? Но мне хорошо и надежно не только здесь, но и в крохотной церквушке Рождества Богородицы в Путинках в Москве, и в бедной часовне на Крите, и в первозданной тишине древней католической церкви… Радостно и легко от предчувствия, что Ты здесь и Ты там. И мне так хорошо с Тобой и здесь, и там…

А может быть, все это потому, что у нас один Бог и законы, которые даны иудеям и христианам, тоже одни и те же! Достаточно почитать Тору, псалмы и Нагорную проповедь, чтобы убедиться в том, что Всевышний и от тех, и от других, и там, и здесь ждет одного и того же! Любить друг друга, делать друг другу добро, не желать другому того, чего не желаешь себе… И сам Христос об этом говорит: «Не думайте, что я пришел нарушить закон или пророков…»

Вот чего нет в иудаизме — Христа! Божественного Разума, явившегося на землю с человеческим именем, Христа и Его великой жертвы… Христа, который и есть сама Любовь во плоти…

…Брожу по раскаленным улочкам старого города и думаю о том, что все дороги ведут не в Рим, они ведут в Иерусалим. Вечером читаю творения Святых Отцов. «Если бы кто убил твоего сына, скажи мне: ужели ты мог бы смотреть на такого человека, слушать его разговор?.. Иудеи умертвили Сына твоего Владыки, а ты осмеливаешься сходиться с ними в одном и том же месте? Умерщвленный (Иисус Христос) почтил тебя так, что сделал своим братом и сонаследником, а ты столь бесславишь Его, что уважаешь убийц и распинателей Его и угождаешь им участием в их праздниках, ходишь в скверные места их собраний». Иоанн Златоуст. Великий учитель и бунтарь.

Вспоминаю себя у Стены Плача и ощущаю почти физически, как беспомощно и жалко вжимаюсь в эту Стену, словно в поисках защиты. Или… следовало отшатнуться?!

О том, что евреи повинны в смерти Христа не более, чем греки в смерти Сократа, что рядом с теми, кто кричал «Распни его!», стояли и те, которые рыдали, и — вообще, распинали не евреи, а римляне, — много сказано. Я о другом. О том, что дается намного труднее, чем ненависть. О смирении, всепрощении и любви. Тот, Кого распинали на Голгофе, не смотрел на своих мучителей с гордостью и презрением, не взывал к отмщению. В самой безропотности этой, в самой жертве жила грядущая победа над злом, над тьмой, над смертью.

Святые Отцы толковали Евангелие — радостную весть от Христа для нас. Но в э т о м толковании Христа, как мне кажется, нет… Иоанн Златоуст сказал об апостоле Павле: «Хотя он и Павел, но все же он был человек». Иоанн Златоуст тоже был человеком… Значит, мог ошибаться.

Наверное, у людей свои понятия и своя правда. А Божественная правда иная. И, может быть, она в том, что диалог Творца со своим народом, начатый еще с Авраама, трудный, жесткий и обнадеживающий, никогда не прерывался, даже в часы страшных мук Его Сына. И через этот диалог прослеживается связь Неба со всем человечеством.

Продолжение следует

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: