Ахилла

Читайте также начало и продолжение.

Они не дрогнули, когда палач подошел к помосту и ткнул горящим факелом в груду хвороста и соломы. Тонкий едкий дымок потянулся вверх. А обреченные исповедники Распятого Бога затянули песню, необычайно красивую и вместе с тем очень печальную. Никто из них не плакал, не просил пощады и не ругал своих мучителей. Напротив, лица жертв были исполнены благодати. Казалось, что высшая мудрость снизошла на горстку людей, привязанных одной веревкою к столбу… Словно они понимали что-то, недоступное для всех остальных, и уже сейчас, благодаря своей неведомой, загадочной Вере, обретали бессмертие.

О, этого мистического настроения жаждали и все пришедшие посмотреть на казнь! Черная зависть охватила толпу зевак. В воздухе повисли яростные проклятья, и одно слово, слово «Смерть!», адресованное несчастным, повторялось чаще других. Безумная толпа ликовала и в тот момент, когда, наконец, огонь разгорелся, опаляя связанных людей. Их странная дивная песнь постепенно сменялась душераздирающими криками…

Маленький человек пришел на место казни как раз в это время. Пламя с ожесточением пожирало сухие дрова, и красные языки его словно дразнили обреченных людей, то появляясь, то исчезая и оттягивая трагический исход.

Он махнул тряпкой — той самой, в которую был завернут найденный им младенец. Вытянувшись во весь рост, он снова и снова размахивал куском грубой ткани. Но маленького человека не сразу заметила та, к которой был направлен его странный порыв. Пламя разгоралось все сильнее. Еще немного, и будет поздно. И тогда он отпихнул от себя какую-то отвратительного вида толстуху; та, получив удар локтем в бок, непроизвольно охнула и отодвинулась в сторону — чуть-чуть, совсем немного, но и этого расстояния хватило. Маленький человек, ужаснувшись в душе своему отчаянному поступку, спрыгнул на арену. Всего несколько секунд, а потом его грубо схватят за шиворот и, под хохот толпы, изобьют и отправят обратно…

Он еще раз махнул тряпкой. Девушка, к которой был обращен его порыв, подняла глаза, изъеденные дымом и исполненные невыносимого страдания: пламя уже коснулось ее стоп.

«Жизнь! — выкрикнул человек, размахивая куском материи. — Жизнь!»

Он получил несколько увесистых ударов, свалился с ног, попытался встать, но снова упал. Рот и глаза его были забиты песком, но он успел кинуть взгляд на костер. И увидел, что она поняла. Глаза девушки стали необыкновенно большими, так ему показалось, и она закричала: «Осанна!», ничего уже не боясь и ни в чем более не сомневаясь, а пламя дохнуло жаром, и белые волосы девушки вдруг разом взметнулись вверх… а потом…

Больше он ничего не видел. В ушах стоял предсмертный крик несчастных. Лучше бы его не слышать. Тело маленького человека болело от полученных ударов. Его не забили и не растоптали насмерть, а значит, он еще был для чего-то нужен.

Тоненькая нить протянулась с тех пор между ним, казненной девушкой и тем крошечным существом, которого ему, по воле свыше, удалось спасти от гибели. Нить эта незримо вела его дальше — к неведомому Распятому Богу… Ну а потом он разуверился в высшей справедливости. И, оплакивая в душе несчастную малышку-рабыню, убитую хозяином зверинца, он стал сожалеть о своем смелом и искреннем поступке, не свойственном его робкому характеру, и считать этот поступок суетным и бессмысленным. Долгие годы он терзался от глубокой раны, нанесенной ему самим Провидением. Более же всего он страдал оттого, что подал знак надежды той юной женщине, чье дитя все равно было обречено умереть. Слепая судьба оказалась сильнее молитв Распятому! Он видел мертвое тело девочки…

…он видел мертвое тело девочки? Что ж! Ведь всего через несколько минут он снова увидит ее безжизненной. Круг Времени замкнется, и на сей раз навсегда. А чудо, явленное ему, снова станет банальной насмешкой. И не будет никакого смысла в том, что когда-то, по воле Небес, она была спасена.

Никакого смысла…

***

Дело казалось безнадежно проигранным. Вот сейчас зверь немного успокоится, и тогда они начнут стрелять. Собственно говоря, могли бы и раньше. Просто решили пощекотать себе нервы и посмотреть на игру мышц обреченного чудовища. А он и вправду был великолепен, этот лев. Язычник, понимавший толк в природной силе, невольно залюбовался статью и необыкновенной гибкостью движений огромной пустынной кошки, и несколько раз удовлетворенно кивнул головой. Вместе с тем, трезвый ум его, не дававший расслабиться ни на секунду, жестко просчитывал все возможные варианты. Нет, он не боялся смерти. Просто такая ситуация переживалась им впервые. И почему-то погибнуть раньше срока никак не устраивало бывшего из варваров. Значит, вполне могла существовать еще какая-нибудь лазейка. Но так как все планы давно разрушились, надо было просто действовать, и оставалось только…

— Хэйя! — выкрикнул язычник. Пыль взметнулась под его ногами. Короткий острый нож, моментально выхваченный из-под плаща, холодил кисть руки. Лучники еще не получили приказа, они не должны его получить! Краем глаза смельчак увидел сидящего на позлащенном троне Верховного Владыку. И четче всего — его шлем, ярко поблескивавший на солнце. Язычник горько усмехнулся, вспомнив о фигуре правителя, безобразно расплывшейся от вина и обжорства. Тот водрузил себе на голову шлем, символ воина! Кривая улыбка исказила лицо язычника. Он протянул руку ладонью вперед, слегка растопырив пальцы. Вскинул голову.

Зрители потирали ладони в предвкушении нового зрелища. На какой-то момент они забыли о Христине. А отец ее, зорко следивший за всем, что происходит вокруг, отметил: девочка находится рядом со львом и стоит, схватившись за обрывок веревки, обмотанный вокруг шеи зверя, пытаясь его успокоить. Отличная мишень! Он понял, что счет пошел на секунды.

— Так, — медленно протянул бывший из варваров, слегка покачивая туловищем, — значит, кто там у вас самый главный? Ага, вспомнил!

Неожиданная речь его оказалась на высоте. Весь запас бранных слов, заимствованный им из лексикона галерных рабов, — о, он очень хорошо помнил и цепи, и плети, и незаживающие раны на плечах и спине, раны, по которым снова и снова наносили удары безжалостные надсмотрщики, — весь арсенал скверных и обидных слов, весьма уместный в данной ситуации, моментально всплыл в памяти.

Они не были готовы выслушать и половины тех ужасных цветистых выражений. Лица зрителей мгновенно побледнели и покрылись пятнами. А язычник, отдавая должное всему пантеону чуждых ему идолов, просклонял их имена в полном соответствии с галерной лексикой. Это воистину было впечатляюще. Сильный, зычный голос вызвал оцепенение, напоминая первый раскат грома, предвещающий грозу.

И все же они отвлеклись. Язычник от души сквернословил и, одновременно с тем, пытался прочувствовать окружающее пространство — так, как если бы он стоял на арене с закрытыми глазами. В какой-то момент он понял, точнее, четко ощутил, где находится нужная ему точка — местоположение самого главного негодяя, алчного до чужого золота и кровавых зрелищ. Миг — и короткий охотничий нож полетел, рассекая со свистом воздух. Дзинь! — рукоятка ударилась о шлем, он со звоном упал с головы правителя и покатился по ступенькам вниз.

Язычник громко расхохотался. А потом скрестил руки на груди и стал ждать, что же будет дальше. Внутренне он давно уже был готов принять неравный бой. Он один всегда стоил гораздо больше, чем многие из воинов, в том числе более сильных и молодых. Примирился он и с предательством, и с тем, что никто из бывших друзей не рискнул присоединиться к нему в столь опасный час.

Колоритная фигура язычника привлекла всеобщее внимание. Но вот первая стрела, посланная на арену, ударилась о деревянный брус и застряла прямо над головой аввы Макария. Язычник в последний раз выбранился, с сожалением понимая, что ничем не поможет несчастному.

Поднял глаза на толпу и с презрением сплюнул на землю. И вот тогда неожиданно произошло то, на что воин-одиночка мог меньше всего рассчитывать.

***

Они потянулись к Учителю. Спрыгивали вниз, в поле замкнутого круга, и шли по песку и опилкам навстречу своей смерти. Как зачарованные, не видя ничего и никого вокруг. Хмель давно пропал, и ясный ум их был настроен на какую-то особую, ничем не объяснимую, внезапно снизошедшую благодать. Встали вокруг креста и закрыли своими телами старого авву. Тот попытался сказать им что-то, вероятно, просил уйти, но голос старика был совсем не слышен большинству учеников. Пока правитель приходил в себя от нанесенного ему неслыханного оскорбления, солдатам надоело ждать приказа. Язычника до поры до времени решили не трогать. Смельчаков же стали расстреливать по одному, наблюдая за тем, как они умирают. Никто не мог понять странного поступка этих падших, уже помилованных и добровольно приносящих себя в жертву ради своей веры. Но толпа разгорячилась: ведь, в конечном итоге, все, что до сих пор происходило на ее глазах, приятно щекотало нервы.

Снова отсрочка… На сей раз ситуация предельно ясна. Как только упадет последний из учеников аввы, очередная стрела вопьется в несчастного старика. Ну а потом незамедлительно погибнет и его дочь. О себе он не думал. Так что же следует теперь предпринять? На какое чудо надеяться?

***

Страж ворот вдруг почувствовал, что есть еще одна возможность, совсем крошечная. Догадка, словно раскаленная игла, коснулась его чела. Он резко повернул голову. Рядом, совсем рядом с ничего не подозревающей охраной находились врата, замкнутые на железную щеколду.

Один-два шага влево. Одно движение. Ворота распахнутся, и тогда пленники смогут спастись. Лев наконец-то покинет город и уйдет в пустыню, как это и произошло однажды, в незапамятные времена. И девочка тоже уйдет, ее никто не посмеет задержать — о, это не просто догадка, это — знание! Ибо именно сейчас, в данной точке Пространства и Времени наконец-то реализуется та доверительная молитва Распятому Богу, молитва о даровании жизни Христине. Ошибиться невозможно: сейчас или никогда. Какова же станет расплата?

Некогда было размышлять. Он вдруг вспомнил слова из проповеди старого аввы и повторил их про себя: «Я есть дверь, кто войдет Мною, тот спасется…» Кровь отчаянно запульсировала в висках. «Стань дверью, маленький человек! Спаси их! Стань дверью, как и Он. Ибо Он тоже боялся, и плакал, и терзался в сомнениях. Но Он все-таки сделал свой выбор! И теперь путь в Вечную жизнь всегда будет лежать через Распятого Бога, который однажды разомкнул круг Времени и открыл ворота… Открыл ворота к Спасению ценою собственной жизни».

Он шагнул к воротам. Резкий рывок — щеколда со скрипом поддалась; ничего не подозревавшие стражи выпучили глаза, медленно переваривая все происходящее. Пока они соображали, что же предпринять, врата уже успели широко распахнуться.

— Бегите, смелые люди! Бегите отсюда. Этот город…

Маленький человек получил удар мечом и стал оседать на землю. Изо рта потекла кровь.

— Бегите же! Этот город… проклят!..

Лев почувствовал свободу. Ноздри его затрепетали, и он сделал глубокий вдох. Горькие травы, сухой песок, какая-то удивительная чистота и ясность родной стихии прорвалась в этом глотке воздуха. Он сделал сначала несколько тяжелых шагов, а потом пустился в бег.

В панике расступались перед ним вооруженные люди, не смея коснуться зверя своим оружием. Ибо гибель Сотника навела леденящий ужас на всех присутствующих: даже вместе, всем скопом они опасались атаковать рвущегося на свободу льва. Христина по-прежнему держалась за обрывок веревки. Лев ускорил бег, но девочка не выпускала веревку, крепко обмотанную вокруг запястья. Плохо понимая, куда ей нужно идти, она старалась следовать за львом. Одна из стрел, пущенная им вдогонку, ранила девочку в ногу. Она уже не могла передвигаться наравне со львом и попыталась освободить руку от поводка. Но ей этого не удалось, и от боли она потеряла сознание.

А Фирион все бежал по обезлюдевшим улицам города, волоча за собою беспомощное тело Христины. Лев покидал Город и уходил в Пустыню. Он уходил туда по зову сердца, и дремавшая в памяти тоска по родной стихии, выпестованная долгими годами плена в зверинце, постепенно сменялась ликованием его звериной души. Давно уже исчезли из поля зрения последние кварталы с глиняными убогими жилищами, узкими зловонными улочками, извечной грязью и мухами. Впереди лежало пространство, целиком и полностью принадлежащее ему. Его Родина, которую он выстрадал и к которой теперь стремился.

Он уходил в пустыню для того, чтобы жить. А у Христины не оставалось никакого шанса на это. Увы, силы девочки были на исходе. И все же, как знать, что ее ждет впереди? Как знать…

Часть 2. Пустыня

Она шла по желто-белому грунту. Еле заметная тропинка вела ее в никуда. Солнце палило нещадно, и вскоре кожа, едва прикрытая изорвавшейся одеждой, покраснела и покрылась волдырями. Нестерпимо болела кисть правой руки. Она не помнила, как ей удалось освободиться от веревки, и сколько времени после этого она пролежала под палящим солнцем. Осколок стрелы вынуть из лодыжки так и не удалось. С каждым часом оставлять его в ране становилось все опаснее.

Под ногами то и дело шмыгали небольшие ящерки. Змеи были осторожнее и, почуяв человека, заранее ускользали в стороны. Их естественная боязливость сохраняла Христине жизнь. Стопы, исколотые в кровь острыми камнями, распухали на глазах. Дышать становилось все тяжелее. Раскаленный воздух пустыни отнимал последние силы, и при каждом вдохе она, казалось, глотала огонь…

К концу дня она полностью выбилась из сил. Несколько раз падала, вставала и падала вновь. Но наступавшая вечерняя прохлада слегка бодрила, и девочка мужественно боролась со слабостью, заставляя себя двигаться вперед. Пот и слезы, разъедавшие глаза, не сразу позволили заметить резкое изменение в ландшафте. А точнее, появившуюся за невысоким холмом низинку, и в ней — озерцо, удивительного небесно-голубого цвета, и ярко-зеленую растительность вокруг. Источник живительной влаги был неправильной формы, слегка приближенной к овалу. Издали он казался синим оком, опушенным зелеными ресницами. «Святое озеро…» — вдруг вспомнились слова аввы Макария.

Несчастная Христина, до сих пор шедшая неизвестно куда, вдруг поняла, что спасена! Она громко закричала, потом запела какую-то дикую песню; пересохшие губы с трудом разлепились, и рот окрасила струйка крови. Но какое все это имело значение! Силы возвращались в изнуренное тело вместе с осознанием торжества некой высшей справедливости, незримо руководившей ею в слепых скитаниях по желтому песку. Вода!.. Она побежала вприпрыжку по склону, не замечая своих кровавых следов. Боль на время притупилась или исчезла вовсе.

Рядом с озерцом находилось странное строение, сложенное из различного рода камней, — то ли хижина, то ли пещера. Черное отверстие не было завешено покрывалом и зияло, словно вход в звериное логово. Нигде не наблюдалось и следов от костра, на котором обычно готовят пищу. На мгновение девочке стало страшно. Неужели обитавшие здесь люди почему-то покинули жилье? Не дикий ли зверь поселился теперь на берегу Святого озера? Мысль мелькнула и пропала. Хотелось пить. Она тронула руками густую траву, до конца еще не веря в ее реальное существование. Зеленый цвет все еще казался частью сна или бреда.

Ближе к воде тропинка стала четче, утоптаннее. Идти было совсем легко. Выступавшая из-под земли лента синей глины вела к желанному источнику. Вот сейчас можно будет, наконец, коснуться руками спасительной влаги, омыть лицо, сделать несколько глотков прохладной воды, дабы прийти в себя! Не чуя опасности, Христина прошла еще несколько шагов вперед.

Три черные фигуры внезапно возникли на берегу. Они появились неожиданно, как будто выросли из-под земли. Христина вздрогнула, и ей снова стало страшно.

Они смотрели на нее и стояли как вкопанные. Рассудок девочки вступил в резкое противоречие с природной интуицией. Черная одежда внушала ужас, но она попыталась успокоить себя: «Наверное, это — одеяние каких-нибудь добрых отшельников, уединившихся в пустыне для молитвы? Вряд ли они — разбойники…» Тревога ненадолго притупилась.

— Помогите! — закричала она. — Помогите!

Те не сдвинулись с места.

— Авва Макарий…

Она назвала имя священника в надежде, что жители пустыни тоже знают его. Затем выпрямилась и откинула пряди волос. На шее висел образок аввы. И, поскольку странные люди все еще молчали, девочка сняла образок и протянула его, показывая им.

— Помогите же! — упавшим голосом повторила она. — Я ранена…

Некоторое время в воздухе висела звенящая тишина. Затем резко крикнула какая-то птица. Христина вздрогнула, и ей вдруг стало очень зябко, как будто морозом сковало. А затем раздался человеческий голос, голос — как плеть, как пощечина, — о, иногда бывает куда легче стерпеть терзание плоти, нежели чем слышать звуки, слова, въедающиеся намертво в душу — как комья грязи, как черные сгустки зла, несмываемого вовеки…

— Вавилонская блудница!

Слова прозвучали на необыкновенно низких нотах. Одновременно люди зашевелились. Один закрыл лицо руками, а двое других отступили на полшага назад. Она ничего не понимала. По всем законам логики, надо было срочно бежать, спасая свою жизнь. Но, увы, бежать Христине было некуда. Тупая боль снова охватила все тело. Тогда, еще не веря, что ей грозит неминуемая гибель, девочка тихо прошептала:

— Воды!

Один из отшельников молча нагнулся, поднял с земли камень и швырнул его в «блудницу». К счастью, он промахнулся. Острый осколок горной породы упал в песок и с легким шуршаньем скатился вниз, поднимая облачко белесой пыли. Глаза девочки округлились от ужаса и наполнились слезами.

— За что? — крикнула она.

Голос был охрипшим. Скорее всего, они ничего и не расслышали. Второй человек оказался более удачливым в метании. Рука Христины, сжимавшая образок, тотчас обагрилась кровью и повисла вдоль тела, как плеть.

Они целились прямо в голову: еще бы, ведь сама Вавилонская блудница, это исчадие ада оскорбило их своим внезапным появлением на берегу Святого озера! Здесь, где уединялись в строгом посте и молитве одни отшельники, не должно быть ни прекрасных дев, ни юных женщин, ни иного мирского соблазна, от всего этого они и бежали в пустыню, возненавидев мир с его грехами и пороками. Но теперь, о ужас! — перед ними стояла юная красавица, сотканная из самых дурных и потаенных грез, полуобнаженная молодая особа, словно в насмешку покрытая густой волною светлых волос, женщина-демон, посмевшая глумиться над ними, простыми смертными!..

Девочка еще не знала, что подобные мысли могут овладевать людьми вопреки их здравому рассудку. Бедной Христине отступать было некуда. Она попыталась поднять веревочку с земли, но тотчас охнула, задетая сильным ударом в лоб. К счастью, бросавший по ошибке воспользовался куском высохшей глины, и та рассыпалась на мелкие части, не причинив особого вреда.

— Что я вам сделала? — еще раз крикнула она. Дважды приговоренной к смерти Христине хотелось узнать, за что же ее убивают на этот раз. Вероятно, отыскав причину, она смогла бы оправдаться перед этими страшными людьми и, возможно, уцелеть… Но разгадки так и не последовало.

Внезапно черный зев хижины, слегка изменившись в цвете, выпустил на свет Божий инока лет десяти-двенадцати. Мальчик, разбуженный шумом, с ужасом увидел лица своих наставников, искаженные гневом, а рядом с ними — юную девушку, невесть откуда взявшуюся в этих диких краях. Девушка была тяжело ранена и истекала кровью.

Он ничего толком не понял, но сразу бросился к ней, дабы помочь, ничуть не сомневаясь, что и его наставники желают того же. Грубая рука схватила мальчика за рукав. Он удивленно поднял глаза — и отшатнулся, увидев лицо пустынника, искаженное ненавистью.

— Это демон, дьяволица, — прохрипел черный капюшон. — Убей ее, или она убьет нас!

Мальчик исполнился ужаса и робко глянул на «дьяволицу». Глянул — и вдруг узнал ее, и тень внезапного страха сошла с его лица.

— Сестренка! Ангел! — прошептал он. — Зачем ты здесь?

Узнала его и Христина. Радость охватила ее: юный художник, расписывавший подземный храм, оказался цел и невредим. Не было его в ту роковую ночь среди учеников аввы, когда их всех вместе схватили и повели в узилище… Она вдруг осознала, как ничтожно мало времени прошло с момента ее побега из отцовского дома. Дома, дававшего защиту от всего злого, чем грозил ей внешний мир. Столько неожиданных и тяжелых событий! Вот и сейчас не легче. Сможет ли мальчишка спасти ее, сумеет ли она объяснить этим страшным людям, кто она такая?

Он что-то говорил им, жестикулируя, потом схватил одного из безумцев за рукав, называя его «дядей», и стал тянуть в сторону, а потом вдруг заплакал, и ужас объял его душу: мальчик почувствовал, что пустынники не изменят своего решения, и что его слова и доводы ровным счетом ничего не значат.

Тогда, отчаявшись, он подбежал к девочке, едва стоявшей на ногах. Грубая рука снова схватила инока за одежду и отшвырнула прочь.

— Надо заканчивать, — бесстрастно произнес кто-то из отшельников. Несколькими точными ударами они сразили свою жертву. Девочка упала наземь, корчась от невыносимой боли. Мыслей никаких уже не было, равно как и надежды на спасение.

Они подняли большой камень. Внезапно ей показалось, что это — тот самый валун, жертвенник древних идолопоклонников, который стоял возле отцовского дома… Всю злую силу безумных святош вобрала в себя серая с кровавыми прожилками каменная масса, занесенная над ее головой.

Христина все еще не верила, что должна сейчас умереть. Слишком абсурдной казалась такая мысль. Поэтому в свой последний миг и не вспомнила авву, да и не обратилась к Небесам. Она была жива — и, следовательно, единственным ее защитником здесь, в этой пустыни оставался только…

— Фи-ри-он! — закричала она что есть мочи.

Руки мужчин разжались. Тяжелый камень был сброшен вниз. Злодеи тут же ловко отскочили в сторону, и алые брызги крови окрасили белый песок.

С белым, бледнее этого песка, лицом подошел к ним мальчик. Он больно ушибся при падении, но никакого значения не имела сейчас его боль. Широко раскрытыми глазами он смотрел на содеянное.

— Блудница мертва, — спокойно и даже слегка насмешливо произнес один отшельник.

— Она вызывала Зверя, — заметил второй убийца.

— Сейчас он и появится, подождем! — захохотал третий.

Они отряхнули одежду и собрались идти к озеру. Несчастный ребенок, осознавший наконец, что дочь язычника погибла, зашелся в крике. Отшельники стали его успокаивать, один из них даже погладил его по голове и произнес снисходительным тоном какую-то длинную фразу. В ответ маленький инок что есть силы вцепился зубами в костлявую руку и стал бить кулачками по черному одеянию. Плач ребенка перемежался с истерическим криком.

Он упал на землю, откинутый сильной рукой. Услышал брань в свой адрес. А потом страшно закричал, и на губах его выступила пена. Возможно, удар причинил слабому телу ребенка непоправимый вред. Вероятно также и то, что само нервное потрясение сразило бедного мальчика. Но злодеи не обратили внимания на плачевное состояние юного инока.

Вниз по тропинке к ногам отшельников потекла струйка песка. Потом с легким шуршанием скатилось несколько мелких камешков. Потом еще — и покрупнее. Казалось, наверху появился человек или какое-то существо, чье приближение и вызвало поток каменных обломков. В удивлении злые люди подняли головы и посмотрели в сторону крутого склона.

Внезапно душераздирающий рев раздался в недрах пустыни. Они услышали этот рев или рык, и звук вошел им в сердце, как деревянный кол. А потом они увидели Зверя.

***

Старик очнулся на палубе корабля. Он раскрыл глаза и сначала непонимающим, мутным, а потом все более осмысленным и ясным взором окинул окружающих. Те с состраданием смотрели на человека, чудом спасшегося от неминуемой смерти.

Он захотел что-то сказать, но распухшие и потрескавшиеся губы не слушались. Изо рта вырвался лишь протяжный стон. Тотчас ему был поднесен кубок с вином. Сделав несколько глотков, старик поднял было руку к губам, дабы утереть их, но увидел на месте кисти широкую повязку и почувствовал в раненой руке острую боль, тотчас отдавшуюся и в другой конечности, также стянутой куском материи.

И тогда память вернулась в его изможденное тело, и он заговорил.

— Почему?..

Его ученики, как и прежде, окружили старца. Правда, на сей раз их было меньше. Худенький юноша склонился до земли и, коснувшись стоп аввы, тихо прошептал: «Прости нас, учитель!»

— Это почти никому не под силу, — успокоил его старик.

— Нет-нет… Они думают, что мы очень смелые. Что мы все это разыграли. Ну, после того, как тот воин в плаще выскочил на арену. Понимаешь, учитель: он язычник, он ведь не знал всего того, о чем ты говорил нам!.. И все же он, не зная, не убоялся, а мы, со своими знаниями и переживаниями, со своим мистическим настроением, мы оказались просто…

— Молчи! — властно перебил его старик.

— Ведь Распятый и не то бы простил нам, правда? — прошептал молодой человек.

Что-то недосказанное промелькнуло в этой фразе. Старик внезапно испытал чувство глубокой тревоги. Юноша же, не почувствовав перемену в настроении учителя, продолжал:

— Кто-то открыл ворота. Воины, очень сильные и смелые, во главе с человеком, похожим на морского бога, внезапно пришли к нам на помощь. И презренные наши враги разбежались, даже не вступив в бой!

— Я учил тебя никого не осуждать, — мягко заметил старец.

Юноша тотчас покраснел и опустил голову.

— Позови девочку! — сказал авва. Похоже было, что все прочее его мало интересовало. В ответ юноша еще ниже склонил голову и тихо прошептал:

— Ее нет с нами…

— Как — нет?!

Сердце старика гулко застучало в такт тревожным мыслям.

— Нет, это невозможно! Ведь ее собирались спасти! Она не должна была…

Он не успел докончить мысли. Внезапно ученики расступились, пропуская какого-то господина. Тот подошел к старику и, присев на корточки, спросил что-то о здоровье раненого аввы.

— Спасибо, мне уже легче, — ответил авва Макарий и благодарно улыбнулся, вспомнив лицо подошедшего. — Но будет еще легче, если мне скажут, где девочка. Ты посадил ее на другой корабль?

В голосе прозвучала робкая надежда на положительный ответ. Увы, она себя не оправдала.

— Мы не знаем, — с горечью в словах ответил человек. — Никто не знает. Моя дочь исчезла вместе со львом. Нам кажется, что она ушла в пустыню…

Наступила тягостная пауза. Старик погрузился в размышления и некоторое время молчал, полуприкрыв глаза.

— Вы что-нибудь слышали о Святом озере? — наконец тихо спросил он окружавших его людей. — Есть такое озеро — там, в глубине желтых песков!

— Да, — поторопился ответить один из учеников. — Я слышал о нем. Там оазис, и можно жить.

— Потому что только там и можно выжить! Но именно там можно и умереть, — с печалью в голосе ответил старик. Странными казались колебания его мыслей, и виной тому являлся вещий сон, всплывший в памяти с необыкновенной отчетливостью.

— Зачем тратить силы на болтовню? — перебил его хозяин корабля. — Ты, учитель, ты один можешь видеть Пространство и Время. Так скажи нам, как ее найти!

Старый авва замолчал и долго сидел недвижно. Глаза его оставались закрытыми, а губы тихонько шевелились, но нельзя было расслышать, творит ли он молитву, или же проговаривает про себя что-то очень важное. Все присутствующие также молчали, и некоторое время в наступившем безмолвии слышались лишь крики чаек да плеск прибрежных, зеленых от водорослей, волн за бортом корабля.

— Безмолвие… Ти-ши-на… — наконец изрек старик. — Только тихий ветер над белыми костями. Ветер, который поет погребальную песню. Ничего уже нельзя сделать. Слишком поздно.

— Ты видел не все, — с надеждой сказал язычник. — И ты сам это знаешь.

— Я вижу только то, что дано видеть людям, — вздохнул старик. — Но ты прав, хозяин. И мы должны, не мешкая, принять правильное решение!

— Так мы сможем разыскать ее?! Разыскать, в хаосе желтых песков, безмолвия и Смерти… — и спасти?

— На все будет Его воля, — тихо ответил старец. — На все Его воля…

***

Души убийц сжимались в точку. Ужас, охвативший их, лев ощущал по-звериному, как нечто холодное и крайне неприятное для себя. Неприятное до омерзения. В три прыжка дикий зверь достиг отшельников, убивших девочку. Нет, это были не люди. Но и не животные тоже. Что-то третье, бессердечное и враждебное ко всему окружающему миру.

Они убегали к озеру, стремясь достичь своего жилища: огромный лев не смог бы проникнуть в хижину, сопряженную с небольшой карстовой пещерой, где есть множество укромных уголков и ниш, узких переходов, известных только ее обитателям! Но подземелье не стало им убежищем. Судьба распорядилась по-иному. И когда тяжелая лапа Зверя обрушилась на злодеев, они наконец-то понесли заслуженную кару.

Старый лев проследовал мимо убитых, не обращая на них никакого внимания, и подошел к телам неподвижно лежащих детей. Обнюхал их. Затем улегся на землю, положил голову на лапы и стал ждать. Чего? Он не знал и сам. Золотистая шкура зверя поблескивала в лучах заходящего солнца.

А солнце опускалось все ниже и ниже. Огненный диск, постепенно меняясь в цвете, стал сначала ярко-оранжевым, а потом малиново-красным. Пурпуром и золотом переливались прежде голубые воды озерца, светясь и опалесцируя. Торжественная красота закатного часа дополнялась удивительной и странной симфонией самой пустыни: голосом ветра, словно языческого музыканта, легким дуновением касающегося неровностей и углублений в прибрежных скалах, шорохом песка да мелодичным, как звон серебряных монет, плеском слабо волнующихся вод.

Но в какой-то момент вдруг прервалась дивная музыка, прекратились колебания вод и воздуха; даже песчинки, кружившиеся над поверхностью земли, застыли, замерли, каждая на своем месте, образуя странный, еле видимый рисунок — то ли тонкого облака, то ли тумана. Невозможно было сказать, дышал ли, двигался ли в те мгновения сам пустынный лев. Ибо что-то внезапно стало происходить со Временем: либо оно растягивалось до бесконечности, либо исчезало вовсе…

Но вот снова подул ветер. Свежие потоки воздуха, вопреки законам природы, тянулись от раскаленных желтых песков к озерцу. По пустыне шел человек. Белые одежды его колыхались от легких порывов ветра. Ладони человека были развернуты навстречу ходьбе, и в каждой из них прослеживалась страшная язва. Лицо Шедшего по пустыне отличалось неземной красотой, но было смертельно бледным и, казалось, не знало улыбки. Он шел, едва касаясь стопами земли. Ветер тут же заметал следы на песке.

Льву вдруг сделалась необыкновенно хорошо. Забылась вся его нелегкая жизнь: муки, боль, тяжесть скованных мышц, подлость и ненависть окружавших его людей, — все, все, что вызывало в его памяти тяжесть и тоску, внезапно и навсегда исчезло. Он зажмурился и низко склонил голову, словно понимая, что не смеет, не достоин принять эту несказанную радость, вместить ее в своем сердце. И поэтому слишком дерзновенным был взгляд льва в сторону Шедшего по пустыне. Но зверь все же поднял опущенную голову и раскрыл свой единственный глаз.

В желтом оке льва блеснуло закатное солнце. А потом отразился человек, остановившийся подле мертвой девочки. Своими израненными ладонями он коснулся изуродованного тела дочери язычника.

Внезапно словно пелена тумана заволокла окружающий мир. На какое-то время все мысли и чувства льва исчезли. Только необыкновенная легкость стала присуща его душе, такая, что даже не чувствовалась бренность старого тела, как будто и не стало его вовсе. В этом состоянии, напоминавшем вечернюю дремоту, и пробыл лев невесть сколько времени. Он очнулся от прикосновения. Кто-то гладил его по морде и звал по имени, с нежностью и добротой произнося жутковатую кличку.

***

Легкая девичья фигурка едва заметна была в наступивших сумерках. Она появилась словно ниоткуда и столь же внезапно, как и большая белая птица, кружившаяся над озером. Только птица вскоре улетела, растворившись в вечерней мгле. Девочка же подошла к воде. Память медленно возвращалась в омертвевшее тело, и первыми мыслями были воспоминания о воде, до которой ей так и не удалось добраться. Наконец-то она припадет сейчас устами к долгожданной влаге, напьется, омоет руки и лицо, изъеденное соленым потом, изнуренное беспощадными солнечными лучами, исхлестанное острыми крошками песка…

Вода была прохладная и приятная на вкус. Она долго-долго пила эту воду. Старый лев спокойно лежал на берегу, в двух шагах от своей юной спутницы. Он все-таки успел, успел вовремя! И теперь миновала смертельная опасность, и жизни больше ничего уже не угрожает.

Девочка задержала взгляд на водной глади, любуясь игрой цвета мерцающей ряби или легких волн. Что-то завораживающее, загадочное и чарующее было в рубиновых бликах, то и дело пробегавших по поверхности озерца. Руки, опущенные по локоть в воду, поначалу также казались окрашенными в рубиновый цвет. Но вот она поднесла ладони к лицу. Водные струи быстро стекли наземь. Кровавые полосы и пятна остались, они пестрели на белой коже. Она стала удивленно разглядывать кисти рук, потом взяла в горсть немного ила и попыталась оттереть им кровь. Суставы тотчас охватила тупая боль.

Ничего не понимая, она присела на корточки и стала лихорадочно напрягать память. Словно кусок жизни, тот, который отлично запомнился, внезапно стерся и исчез… Осознание этого провала в цепочке воспоминаний вызывало неприятные чувства. «Что же со мною было, Фирион?!»

Девочка охватила голову руками. В верхней части виска и правой щеки прощупывался странный рубец. Кожа казалась какой-то иной, более твердой на ощупь и совершенно нечувствительной к прикосновению. Словно сшитой наспех из грубой материи. Она ничего не поняла. И, выбрав на берегу небольшую лужицу, ту, в которой вода была гладкой как зеркало, она нагнулась, чтобы разглядеть свое лицо.

Она увидела отражение — и вскрикнула, отшатнувшись, а потом перевела дух и снова склонилась над зеркальной поверхностью. Белые, седые, как у очень старых людей, волосы. Но нет, не этот внезапно поменявшийся цвет волос так потряс девочку. Ибо через все лицо, ото лба через висок и правую скулу тянулся зигзагом ужасный, широкий бледно-розовый шрам. Такое было впечатление, что все до сих пор еще слишком тонко и хрупко, точнее даже сказать, невероятно или фантастично. Фантастично пребывание ее на этой земле. И глаза — огромные, синие, окружены были серовато-голубыми кругами и казались слегка запавшими. Необыкновенное страдание, перенесенное юным существом, отпечаталось во взоре.

Все, все стало иным. Прежней, веселой и беззаботной Христины пропал и след. Она была слишком взрослой — дитя, вкусившее Жизнь, познавшее Смерть и чудом, неведомым ей чудом вернувшееся из мира теней на грешную землю! И она вспомнила все. Вспомнила, но не в словах или образах, а в спектре пережитых ею боли и нестерпимой смертной тоски, ни с чем на свете не сравнимой по ужасу и безысходности своей…

Внезапно слабый стон раздался за спиною. Человеческий стон. Девочка повернула голову на этот скорбный звук. Тотчас же покинули ее тяжелые воспоминания и раздумья. Добрая и отзывчивая, она уже ни о чем более не могла размышлять. Ибо срочно требовалась ее помощь: там, где белел песок и виднелась ведущая к озеру тропинка, лежал маленький инок. Глаза его были закрыты, тело распростерто, руки и ноги неестественно вывернуты. Он тихонько стонал, и надо было что-то делать, что-то предпринимать.

Девочка тряхнула головой и решительно направилась к лежащему на песке беспомощному человечку.

— Ты…

Рука ребенка коснулась щеки Христины. О нет, он не испытал страха, увидев ее, ибо не светлым духом, да и не бредом своим посчитал стоявшую перед ним дочь язычника. Наоборот. Удивительная, ни с чем не сравнимая радость, граничащая с исступленным ликованием, охватила маленького инока. Ибо мальчик в одно мгновение почувствовал, что произошло.

— Значит… Значит, Он приходил! Он был здесь, Pacпятый Бог…

Слезы градом потекли по его щекам. Часто-часто задышал лежащий на земле Дионисий. Увы, не все было с ним в порядке. Словно внутри что-то сломалось или надломилось. Мальчик захотел было встать на ноги, но тело плохо слушалось, и он только перевернулся со спины на бок и, снова застонав, приподнялся на руках.

— Помоги!..

Девочка крепко охватила его за плечи, и он с трудом встал. Хрупкое тельце мальчика покачивалось из стороны в сторону.

— Пойдем в хижину, — тихо сказал он. — Скоро здесь станет очень холодно, — мальчик вдруг закашлялся, и на губах его выступила кровь. Он сплюнул наземь и виновато улыбнулся.

Они слегка пригнулись и вошли в мрачноватое жилище. Вокруг стояла непроглядная темнота, и лишь в самом дальнем углу мерцал огонек: то был слабо тлеющий фитиль, опущенный в плошку с маслом. Укутались в какие-то накидки, сотканные из грубой и жесткой овечьей шерсти. Остатки дневной трапезы — вяленые съедобные коренья да несколько тонких ломтей сухого серого хлеба — достались одной Христине. Маленький инок так ни к чему и не притронулся и только пил воду небольшими глотками. К утру у него сделался жар.

Ночь, проведенная в темноте, в полубреду, под вой дикого зверья, бродившего неподалеку от хижины, почти не прибавила Христине сил. Просто рано утром, открыв глаза, она увидела солнце и вспомнила, что все еще жива, все еще находится на этой земле. Но как-то очень уж по-взрослому воспринимала она теперь свою жизнь! Ей больше не хотелось проводить время, просто радуясь солнечному свету, природе, смене ночи и дня. Главной чертой характера стала необходимость служить кому-то, помогать, заботиться о людях. И, повинуясь голосу совести, она, не глядя по сторонам и не отвлекаясь ни на секунду, направилась за водой, столь необходимой несчастному иноку.

Утреннее озеро было почти белого цвета. Вода — кристально чистой, не очень холодной, но и не очень теплой. Христина наклонилась и зачерпнула воды в небольшую глиняную миску, стараясь не глядеть на свое отражение. Внезапно ее пронзила мысль об отце, отчаянно и самозабвенно вставшем на ее защиту. Затем в памяти всплыл образ старого аввы, чужого некогда человека, оказавшегося за эти два дня столь близким и родным. Две души, к которым тянулось сердце. Что же с ними произошло? Неужели они погибли, и она никогда больше не увидит их лиц, не услышит голоса, не сможет обнять? Никогда…

Миска выпала из задрожавших рук и, ударившись о землю, разлетелась на куски. А несчастная Христина, исполненная скорби, опустилась на землю и разрыдалась. Нет, никто не смог бы ее утешить. Прошлое необратимо, и того, что уже случилось, не изменить. Но как не хватает ей сейчас отца, рядом с которым она всегда чувствовала себя сильной и смелой! И как хочется, по-детски хочется, чтобы мягкая и удивительно теплая ладонь старого аввы коснулась бы ее головы, и тихий голос еще раз произнес слова утешения и надежды. Она сделала глубокий вдох и ненадолго остановила дыхание, сдержав таким образом поток новых слез. Мужество и силы требовались от нее сейчас. Мальчика необходимо было спасти. Как? Об этом она не знала и руководствовалась лишь своей природной интуицией. Точнее говоря, чувствовала уверенность в том, что он останется в живых.

Третьи сутки минули с того трагического дня, когда Христина и лев пришли к Святому озеру. Светало. Маленький инок лежал на боку, приподнявшись на локте правой руки. Левой крепко держал дочь язычника за пальцы. Смотрел на воду. Силы, и без того немногочисленные, уходили окончательно. Рассудок был ясный.

— Скоро уже… — прошептал он.

Христина зажала ему рот.

— Нет-нет, не говори! Этого не произойдет. Все будет в порядке!

— Они отобрали у меня все мои краски, — неожиданно сказал мальчик. — Запрещали даже думать о рисунках. Но, знаешь, я так хочу рисовать! Если мне удастся выжить, — о, я столько теперь знаю, столько понял! Вот и сейчас… Ты ведь видишь Ангелов? Смотри, какие у них серебристые крылья, — точь-в-точь как твои волосы. Я хочу изобразить их. И тебя, и авву, авву тоже.

— Авва умер, — тихо ответила девочка.

— Авва спас бы меня. — Дионисий тяжко вздохнул. — Он был ведь таким лекарем; понимаешь, он мог видеть, что происходит. Не так, как другие. Не глазами. Стольких людей он выручил из беды, и меня вот… меня бы тоже спас. Христина! Христина, ты знаешь, я скоро уйду к нему. Я чувствую, что уйду. Мы будем вместе. Недолго осталось.

Она вздрогнула. Словно пелена наития или грез внезапно исчезла, и оставалась одна жестокая правда. Почему они все, все, кто ей так дорог, погибают один за другим? И зачем тогда она возвращена сюда, в этот мир? Живая, одна, посреди пустыни, около черного тряпья и мертвых костей, окруженная диким зверьем? Что же последует далее: голодная смерть или безумие?

Лицо мальчика побледнело, глаза закатились. Он прерывисто дышал, но уже не реагировал на слова и прикосновения. И вот тогда, пораженная ужасом, исполненная тоскою, словно отравой, выпитой вместо воды, и мучимая болью — от этого яда, яда вопиющей несправедливости, самой страшной из всех, что дано ей было пережить, — Христина подняла лицо к небесам и завыла.

Нет, не человеческим был ее голос. Не голос даже — вопль, ноты коего не представить никаким воображением. Словно ввинчивался этот жуткий крик, как языки сильного пламени, вверх, в немое пространство, зов к которому являлся теперь единственным, что у нее сохранилось. Ибо все прочее, все части рассудка заполнялись теплой волною безумия. Она выла, и слезы градом текли по лицу, и все вокруг: звери, птицы, звезды, видимые еще в предрассветной мгле, — вся Земля и вся Вселенная вдруг разом стали крутиться в одной круговерти. Крутиться вокруг нее. Да кто она такая?! Почему — вокруг нее? Откуда такое понимание?..

Она замолчала и опустилась на землю, охватив голову руками. Словно пламя билось в ней, и она больше не была человеком, — огненной молитвой сделало ее последнее и самое безмерное страдание…

— Смотри!

Не сразу сообразив, что с ней кто-то стал разговаривать, девочка отняла ладони от лица.

— Смотри, сестренка! Сестренка, милая, он все-таки нас разыскал! Теперь мы спасены!

Она вздрогнула от слабого прикосновения. Мальчик, пришедший в себя, легонько тянул ее за одежду, пытаясь привлечь внимание.

— Он жив, сестренка, жив! Да раскрой же глаза!

— К-хто?.. — хрипло прошептала дочь язычника.

Темная фигура появилась на склоне холма. Человек медленно спускался по тропинке. Ветер развевал длинные седые волосы. Неизвестный прихрамывал; видно было, что он устал и передвигается с трудом. Но он шел, необыкновенной волею и упорством заставляя идти свое израненное немощное тело.

Старец приближался к детям. Внезапно огромный лев встал у него на пути.

— Пустыня, — изрек пришедший человек, — и ты, Хозяин пустыни! Отдайте то, что вам не принадлежит!

Он посмотрел льву прямо в глаза и улыбнулся. И тогда дикий зверь успокоился, зевнул и мирно лег у ног старика, водрузив на лапы свою лохматую голову.

А потом взошло солнце. Первые лучи его были ярко-оранжевыми. Словно указывали они дорогу трем путникам, не спеша бредущим по едва заметной, угадываемой, скорее, одним чутьем, тропинке, ведущей из пустыни к морю…

Печаталось: сборник новелл «Кружка чая с бергамотом», 2011; «Христина и лев», 2014.

гравюры — Мария Хромова

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: