И нас на земли сподоби…
19 апреля 2020 Алексей Плужников
«Во-скре-се-ни-е Тво-е, Христе Спааасееее…» — тихим, дребезжащим голосом затянул отец Анастасий первые слова пасхального гимна. Повернулся, потянул за веревку, открывая завесу царских врат.
«…И нас на земли сподооооби… чистым сердцем Тебеееееэ сла-ви-ти», — второй раз, фальшивя, допел он (петь он никогда как следует не умел, но прихожане были без музыкальных претензий).
По уставу, сейчас пономари должны были открыть царские врата. Отец Анастасий вздохнул, повесил кадило на крючок аналоя, который стоял рядом с престолом, крест с зажженными свечками положить было опасно, поэтому он продолжил держать его в одной руке, а другой стал корячиться — открывать царские врата, каждую створку по очереди. Открыв, он по привычке поклонился. В пустоту.
Когда священник в третий раз допевал первую половину этого песнопения, уже громко, хор должен был грянуть окончание, священник выйти через царские врата и все дружно должны были выдвинуться из храма и отправиться в любимый ночной «крестовый поход» со свечками, лампадками, оглашая окрестности радостью о Христе-Спасителе, который вот-вот воскреснет.
«…Тебе славити» он допел громко, выходя в гулкое пространство храма. Пройдя к дверям, замялся: сейчас надо было дверь закрыть, чтобы после крестного хода, обойдя храм, вновь предстать перед «запечатанной гробницей» Христа. Но когда обе руки заняты… Пришлось цеплять кадило на мизинец, зажимать кусочки ладана двумя пальцами, а оставшимися пальцами закрывать дверь, помогая себе плечом. Получилось.
На крыльце отец Анастасий вздохнул, огляделся. Было пусто, темно, тихо. Лишь где-то вдалеке устраивала разборки пьяная парочка. За воротами храма стояла машина ППС, одинокая девушка-полицейский прохаживалась туда-сюда, скучая, в рации у нее невнятно шебуршали голоса. Священник осенил ее крестом, та приветливо кивнула в ответ.
«Воскресение Твое, Христе Спааасеее… ангели поюююют на небесех… И нас на земли сподооооооби… чистым сердцем… Тебееееэ слаавитииии», — шел и пел отец Анастасий, помахивая кадилом и одновременно думая, как ему умудриться подложить ладан. (Ладан был сегодня любимый, самый дорогой, ручной работы — «Гефсиманский».) Священник поежился: налетел порыв холодного ветра, который задул сразу две свечки на кресте-трехсвечнике. А пономаря Сергея, который срочно бы чиркнул зажигалкой и вернул благолепие на свое место, сегодня не было…
Батюшка обошел храм и оказался снова перед входными дверями. Вновь дунул ветер и загасил последний дрожащий огонек. Еще и ладан выронил, черт, ругнулся про себя отец Анастасий, но смирился.
Постоял, помолчал, рука привычно махала кадилом, которое уже пахло не «Гефсиманским», а догоравшим углем. Наконец решился:
— Слава Святей… И единосущней!..
— Да воскреснет Бог! И расточатся вразиииии Его!..
— Яко исчезает дым да исчеееезнууут!..
— Тако да возвеселятся!.. Тако да погибнут… Тако… а, черт! — последнее, к счастью, не вслух. Опять забыл порядок этих — всего лишь четырех — строк! Ну конечно, каждый год рядом стоял алтарник, держа в руке служебник, чтобы отец Анастасий, не отличавшийся особой памятью, мог подглянуть. Сегодня служебник держать было некому, третьей руки ему даже Бог не даст.
Отец Анастасий мысленно махнул на себя этой третьей рукой и перешел сразу к концовке:
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! Христос воскресе из мееееееертвых! — голос на холоде у него вновь сорвался (проклятый фарингит).
Наконец он зашел в храм, потом в алтарь, продолжая в возбуждении мурлыкать себе под нос: «Христос воскресе из мертвых… живот даровав».
«Как же я буду один всю службу читать и петь?» — в очередной раз ужаснулся он. Он вообще петь был не мастак, поэтому и в дьяконах не задержался, его рукоположили в попы через три дня после диаконской хиротонии.
«Ну, смеяться надо мной все равно некому», — решил он…
В начале литургии в храм зашла та симпатичная, полненькая, с аппетитными бедрами, полицейская… (или так не говорят?) — девушка-полицейский, видимо, погреться. Когда отец Анастасий поворачивался и кричал вконец охрипло «Христос воскресе!» — она переминалась с ноги на ногу, застенчиво улыбалась и тихо шептала, опустив глаза: «Воистину воскресе…»
Отец Анастасий управился часам к четырем. Прибрал все в алтаре, вышел на улицу, вдохнул полной грудью студеный воздух. Кустодиевская девушка сидела в машине, наверное, дремала, бедная.
Священник прошел к маленькому приходскому домику, где была трапезная, а в другой половине — его небольшая келейка. «Посплю, все равно домой нет смысла торопиться», — решил он.
— Батюшка, а батюшка! — послышался глухой шепот из-за угла домика.
Отец Анастасий вздрогнул — голос показался знакомым.
— Отец Настасий, подь-ка сюды! — настойчиво поманила его темнота.
— Баб Шур, ты чего тут?! — зашептал шокированный священник.
— Да я тут, в заборе у нас штырька одново нету, я не толстая, пролезла! — зачастила самая усердная старушка на приходе, которая участвовала в строительстве этого храма еще в самом начале девяностых. — Яичек я принесла, и кулич, ну! И колбаски, не обессудь, батюшка!
— А… — устало протянул отец Анастасий. — Освятить хотела? Ну щас…
— Да что ты! Какой освятить! — замахала на него руками старушка и аж закашлялась от усердия. — Я уже освятила! Патриарх нам же разрешил самим освятить, ну? Все чин по чину — молитвы прочла, крещенской водичкой покропила, даже свечку втыкивала! Я это — тебе, батюшка, принесла, гостинчик! Пасха ведь, а ты тут один-одинешенек! — баба Шура вновь прокашлялась.
Отец Анастасий улыбнулся:
— Нет, я не один. С ангелами. Христос воскресе, баб Шур. Спасибо тебе.
— Воистину воскресе, милый! Целоваться не будем, нынче не велено, ну да Бог и так все видит. Держи корзинку — я руками-то не трогала, через платочек! И руки мыла, ты не боись! Ну, все, побегла, а то еще заметут старушку в кутузку! — она засмеялась приглушенно и исчезла в темноте.
Колбаса пахла так соблазнительно, что отец Анастасий не удержался, нащупал ее в корзинке — полукопченая, ах! — и откусил большущий кусок.
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)