Ахилла

Крики, шум, поднятая столбом пыль. В толпе избивают кого-то. Женщину. Она уже и не кричит, закрыв лицо, сгорбившись, бредет, принимая удары. Руки мужчин тяжелые. Камни, которыми ее сейчас будут побивать, еще тяжелей. Хорошо, если первый камень ее и убьет, но мужики злы. Она знает — ее будут мучить долго и всласть.

Там, у Иоанна, сказано, что было это все в храме, значит, может быть, и не так драматично, но тут же и сказано: «Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания». Тут уже не храм. Какая в храме земля, на которой можно написать что-то перстом? Тут рисует воображение место открытое, может, и возле дерева, под которым не затоптано, земля мягка. Да и вообще, много раз читал я, что место это в Евангелии от Иоанна — позднейшая вставка, не было такого в древнейших списках, появилось чуть ли не сто лет спустя.

Ну и что? Христа мы здесь все узнаем. До боли. Это для нас одна из основных евангельских историй. Много было претензий на истинность и у других всяких рассказов. Почитайте апокрифы, историй всяких там немерено. И все они — не то. Подсказывает сердце, что в Писании быть недостойны. А здесь оно — то самое. Подтверждающее, наше, Христово, истинное. Этой истории мы верим. Потому что здесь не только наш Спаситель, здесь же и дьявол, который и привел всю эту жаждущую справедливости беснующуюся толпу за советом к Нему. Что, мол, на это вот скажешь? Все по закону!

А что тут скажешь? Давай, кто без греха… Первый камень и брось.

Эх, незадачливый сатана! Вечно ты, рогатый, рядом, и вечно ты оскальзываешься, искушая Христа. Остановились мучители от такого. Остыли. Разошлись. Убрались пристыженно. Ушел с ними и сатана. Досадуя… «Где твои обвинители? Никто не осудил тебя? — спросил Иисус. — Так вот и Я тебя не сужу. Иди, не греши больше».

На том и кончается сценка. Безразличен к происходящему был Христос. Сидел себе спокойно, писал что-то на земле, если бы не спросили Его, настал бы прелюбодейке мучительный «кирдык». А Его вообще-то чаще всего и не спрашивают.

Еще история. Мы тоже ее все хорошо знаем. Из поэмы «Двенадцать». «Закрывайте етажи — нынче будут грабежи». Горько напоминает: «Эй, прохожий, проходи, эй, пока не получил». Матросиков отправили в город обывателя попугать, контру пощипать. Революционный держите шаг… а они с Катькою посчитались. По переулкам из винтовочек — трах-тах-тах! И ничего им за это не будет. Праздник шпаны — наведение ужаса. Тут тебе и штурмовые отряды фюрера, и ОМОН, которому все дозволено, и пес безродный — Шариков, конечно. Шакал, подъедающий за волчарой, что овец режет больше, чем может сожрать.

Откуда там Христос, в белом венчике из роз? Сколько над этим местом литературоведы головы ломали, как только ни пытались объяснить, а отгадка, по-моему, лежит недалеко. Блок, поэт наш великий, он ведь православный был. А у них, в старославянском, твердо звучит в Писании. Это после третьего искушения Иисус говорит: «Иди за Мной, сатано». Вот он и тащится позади Христа, высматривает, где б нагадить. А двенадцать эти, это как апостолы, только темная их сторона, бестолковая. Христос, в том же переводе, потом и Петру так же сказал, когда в том земное, мирское, то есть, вылезло. Так и сказал: «Иди за Мной („отойди от меня“ — в других переводах), сатано! Ты Мне соблазн…»

Ох! Как не хотелось Спасителю умирать на кресте! Как неохота было нести на Себе грехи всего человечества, всего мира!

«Будьте святы, потому что Я свят». «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». «Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас…» «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам». — Это все напрямую обращено к нам, к христианам, которых по любви друг ко другу всякий узнавать должен. Которым следует приветствовать друг друга поцелуем любви. Хорошая традиция, так крепко когда-то прижившаяся в России, что даже Леонид Ильич Брежнев вовсю ее практиковал. Не было политического лидера, даже американского, которого он, встретив, не облобызал бы сердечно.

Ладно уж… Обойдемся без этого. В нашей иудео-христианской культуре это действие коррумпировано. Могут вовсе не так понять. Но, главного: «Возлюбите друг друга, как Я возлюбил вас!» — никто для нас, христиан, не отменял.

Непросто это? Особенно, когда идет война, когда «ярость благородная вскипает как волна».

Смертному, мирскому человеку, пожалуй, что и невозможно. Спасенному, прозирающему жизнь вечную, умершему со Христом на страшном кресте, и торжествующему с Ним победу над смертью, чаду Божьему — возможно, и еще как! Христианин для сего мира мертв. Христианин трансцедентален, совершен, как Отец Небесный. Христианин, истинный, стремится к этому идеалу, в том его сила, и потому самое мудрое, видя безобразие, не обращать на «все мирское» внимания. Так… перстом на песке писать отрешенно: Христос не судил, не суди и ты.

Что, возмутилась душа ваша такому вот выводу? Запротестовала? Вот и моя душа спокойно на все происходящее в эти дни смотреть не может. Каин убивает Авеля. Брат норовит извести брата. Соседа натравили на соседа, и, полные ненавистью, те молотят друг друга сатане-губителю рода человечьего на радость. Да где ж Бог-то?! Как Он это все терпит?

«В Твоей книге записаны все дни для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было». Эта строчка из 139-го псалма для меня, христианина, — камень преткновения. Выходит, вся наша жизнь перед Богом лежит как готовый кинофильм? «Еще не было слова на языке моем, Ты, Господи, уже знаешь его совершенно». А как же свобода? Я что, как заведенная мартышка, должен прокувыркаться по общему сценарию и, когда «пружина ослабнет», успокоиться где-то в темной яме?

Воистину «неисповедимы пути Господни», и не нам судить, как Им все устроено. Спасибо за то немногое, что дано нам в Писании для размышления. Спасибо и за историю с женщиной, взятой в прелюбодеянии. Хотелось бы, конечно, «мимо мира проходить, как мимо муравьиной кучи», но природа человеческая не дает, так и вскипает сердце, так и вопиет к справедливости, к правде земной, которая и у Гитлера, и у Ленина, и у всякого из нас своя — заветная.

«Скоро всей вашей Америке кирдык. Сила у того, у кого правда». Приехали! Герой фильма «Брат 2» точно выразил очень популярное мнение тех, кто отслужил в Афгане и вернулся ни с чем. Сейчас воюют их дети и внуки, и вот это «Америке — кирдык» звучит не менее справедливо, не менее культово.

И о погибших русских солдатах в земле украинской… Где тело? Нету. Война. Мужайтесь, родители героя. И чтобы ни венков, ни похорон. Все шито-крыто. У нас потерь нет.

Отвратительна всем теперь Россия, пренебрегающая отданием должных почестей павшим своим героям.

Я как-то попал на Арлингтонское кладбище в Вашингтоне. На главное, где Америка предает земле своих павших воинов. Нет, не на экскурсии я там был. Привез я туда на своем траке дренажные трубы. Для посетителей в тот день кладбище было закрыто. Вдоль центральной аллеи была прорыта траншея, и пока рабочие возились с укладкой труб, подвезенных траками, погулял я в одиночестве вдоль бесконечных рядов белых каменных крестов. Подивился тому, что рядом с маститыми генералами, отслужившими в штабах долго и умершими тихо в своих постелях, лежат и простые солдатики, погибшие в двадцать лет. Почитал даты жизни. Много тогда поразмышлял.

Побывал я и на закрытом кладбище военно-морской базы в Сан-Диего, на самом юге Калифорнии. Побродить мне там не удалось, но, согласно знакам на идущей вдоль кладбища дороге, тащился я со своим грузом пять миль в час, и наблюдал, как хоронят какого-то солдатика, сложившего в те мирные дни голову. Где его угораздило? Время было тихое. Небольшая группа родственников. Почетный взвод солдат в белых фуражках приложился к карабинам и трахнул в голубое небо громким салютом. Утро было ясным. Кладбище лежало на вершине высокой горы, и справа мог я видеть уходящую в туман даль Пасифика, а слева обширную бухту Сан-Диего с разбросанными по ней кораблями. Белыми — мирными и серыми — военными. Вздохнув, погоревав с родственниками о молодой душе, я поехал дальше. Пробормотал только: «Будь милостив, Господи, ко всем пред Тобою представшим».

Я родился в России. Когда мне было 13, я увидел бабульку на дороге. Поставила она у ног сумки и широко троекратно перекрестилась на купола церкви, что поднимались над утопающим в зелени кладбищем. Что-то мне тогда шепнуло: «Так делай и ты». И вот с тех пор я всякий раз крещусь, глядя на церкви или на погосты. На груди моей — православный восьмиконечный крест с адамовой головой у ног распятого Христа. И хоть так получилось, что по вероисповеданию я лютеранин, по имени прибалт, а по гражданству американец, при мысли о забытых, брошенных телах воинов, надежи России, ушедших безвременно, меня охватывает жуткий стыд. Не за то, что я говорю и думаю по-русски, а потому, что, как сказал Достоевский: «Всякий перед всеми за всех и за все виноват». А христианин — тем более.

Так и простить, что ли, такое вот пренебрежение?

Похоже, что так: «Михаил Архангел, когда говорил с диаволом, споря о Моисеевом теле, не смел произнести укоризненного суда, но сказал: „да запретит тебе Господь“».

Христос приходил не для того, чтобы судить. Он весть нам благую принес о том, что приблизилось Царство Небесное, и нам, христианам, избранным Своим, повелел ближнего не судить, а идти и проповедовать Благую Весть по всему миру.

И посрамлен будет сатана.