Ахилла

Начало тут.

***

Он шел по горной тропинке, не зная холода, голода и жажды. Несколько раз останавливался, но только для того, чтобы пригубить талую воду, и шел дальше. Дикие звери, чей вой он слышал вдалеке, не осмеливались подходить к страннику, ощущая в нем незнакомую природу и, по сути, даже не понимая, кем является этот двуногий, бредущим по диким местам… Ослабленный организм отрока претерпевал тяжелые испытания, мальчик же, преодолевая немощь плоти, мысленно ставил для себя все новые и новые рубежи. Словно рядом был его Учитель, «копай глубже» становилось девизом всей жизни, ее зримой целью.

Через несколько дней, поддерживаемый одной только водой, игнорируя даже съедобные коренья, которые можно было легко определить по пожухлой ботве и вынуть из частично оттаявшего грунта, мальчик достиг, наконец, цели своего путешествия. За последним перевалом открывалась долина. Потеплело; побуревшая было трава вновь приобретала изумрудные оттенки. На этом зеленом поле лежали различных размеров валуны, снесенные водными потоками со скал, и располагалось старинное каменное строение, окруженное высоким забором. То был монастырь.

Мальчик подошел к монастырской ограде, постучался и слабым голосом позвал братьев. Ответа не последовало: голос странника, и до того не слишком громкий, стал теперь едва слышимым, словно дуновение ветра. Стук в дверь также не привлек ничьего внимания, возможно, братья находились на молитве, а отец привратник отлучился на какое-то время. Силы оставили мальчика, и он упал перед закрытой дверью, погрузившись в глубокий обморок.

Сложно сказать, сколько времени пролежал несчастный у ворот монастыря. Обнаружили его случайно и, решив, что молодой человек мертв, собрались предать его прах земле. Но лицо, белое, как снег, внезапно затрепетало, задергались бескровные губы, и, наконец, раскрылись глаза. Он не понимал, где находится, не помнил себя, и только после того, как братья отнесли его в келью, где он согрелся и отошел от оцепенения, речь вернулась к страдальцу. «Я — великий грешник», — произнес он чуть слышно. Братья же, решив, что юноша совершил тяжкое преступление и бежал, преследуемый властями, стали пытать его, в чем же состоит его грех. Но ничего вразумительного тот сказать не смог и лишь слезно просил оставить его в обители. Недолго думая, игумен согласился и кивнул головой. Убедившись, что основой мировоззрения этого немного диковатого юноши является его глубокая богобоязненность и смирение, доходящее до самоотречения, игумен принял его послушником и, дабы проверить, насколько он крепок в вере, положил ему в обязательный труд наиболее тяжкие работы по хозяйству. Юноша же ни разу не возроптал, напротив, стараясь в работе с большим усердием, он практически не прикасался к трапезе, которая могла бы его подкрепить, и ел один раз в день, а иногда — и с двух-трехдневным перерывом. Никаких других странностей (если только такое постничество уместно считать странным для послушника), за ним не замечалось. Он носил темную одежду и совершенно не реагировал на любые неудобства, связанные с бытом. Ранки, синяки и царапины, полученные им по неосторожности, казалось, не вызывали у него никаких эмоций. Однажды, неловко обращаясь с топором, он ударил по полену, но промахнулся, и кусок ржавого железа задел ногу. Кровь хлынула теплой струйкой сквозь разорванную ткань и тотчас окрасила снег. Он не изменился в лице, продолжал стоять на месте и даже улыбнулся. Иноки в ужасе обступили отрока, стоически переносившего нестерпимую боль. Тот подчинился приказу наставника и разрешил себя перевязать, но, похоже, не обрати никто на него внимания, он так бы и продолжал методично рубить дрова, поливая кровью землю.

Странное состояние духа, какое-то внутреннее напряжение при общем внешнем спокойствии и самоотрешенности послушника не позволяли игумену принять окончательное решение относительно пострига.

Так прошло пять лет.

***

Юноша бежал вдоль поля. Волосы его развевались по ветру; длинные стройные ноги были босыми и почти не касались земли. Он воображал себя духом ветра и повелевал растениям быстрее выходить на свет, чтобы вместе со всей природой воспеть гимн весеннему солнцу. Там, где его легкая стопа касалась травы, сразу же распускались желтые и белые цветы, и воздух наполнялся их тонким ароматом… Юноша бежал вдоль поля, а чуть поодаль от него, тяжело вздыхая и кряхтя, следовала его верная старая собака. Она была внешне похожа на очень крупного волка и отличалась от этой породы хищников массивным черепом и умным взглядом не желтых, волчьих, а темно-карих внимательных глаз. Словно читая человеческие мысли, собака предугадывала события и останавливалась за полсекунды до того, как это сделает сам хозяин. Тело собаки и ее морда были покрыты многочисленными шрамами и рубцами, кое-где свалявшаяся шерсть утратила с годами свой жизненный блеск. В своем преклонном возрасте собака уже не приветствовала такой род занятий, как бег ради бега и, устав и внутренне ворча на молодого хозяина, иногда с разбега заваливалась в кусты, отдыхая там, но при этом внимательно наблюдала за резвящимся молодым человеком. При малейшем подозрении на опасность — выходила из зарослей; ветки с треском ломались, и, готовая к прыжку, собака теряла свое благодушие: глаза ее наливались кровью, и хвост, опущенный к земле, чуть-чуть подрагивал, сама же она была недвижима и напоминала сжатую пружину. В такие минуты Время теряло над ней свою власть, и разговор о возрасте становился неуместным.

Они подошли к подножию горы. Впереди простирался мелкий кустарник, постепенно переходящий в лес. Горный ручей, журчащий у их ног, отличался кристальной прозрачностью, и вода была чуть-чуть теплее снега. Юноша, разгоряченный бегом, прыгнул в эту талую воду и тут же, как ошпаренный, выскочил обратно. Кожа его покраснела, он вытаращил от изумления глаза, но быстро пришел в себя и весело расхохотался. Собака тяжело вздохнула. Ей было куда проще сразиться с целой стаей волков, чем безо всякой цели залезть в этот ледяной поток! Растянувшись на траве, она погрузилась в сладкий сон, наслаждаясь солнечным теплом. Журчал ручей, пели птицы. Сквозь дремоту послышались какие-то голоса: низкий, мужской — голос хозяина, и рядом — негромкий, тонкий, напоминавший пение одной из птиц. Сначала, не обратив на него внимания, собака спокойно досматривала свой сон, состоящий из образов, в основном, всевозможной растительности, и на этом зеленом фоне — мелькающих загорелых конечностей ее неутомимого хозяина. Однако чуть позже рассудок расшифровал звуковые сигналы, поступавшие извне. Зверь моментально проснулся и вскочил на ноги.

Юноша был не один. Рядом с ним находился другой человек, тоже стройный, но пониже ростом и с длинными прямыми волосами, ниспадающими на плечи. Зверь хотел было безо всякого разговора растерзать неслыханного наглеца, но что-то остановило его от подобного поступка. Юноша не выражал беспокойства. Мысли его, напротив, были совершенно мирными и, направленные на незнакомца, казались несколько необычными. По крайней мере, собака с подобным еще не встречалась. Один лишь случай припомнила она за всю свою жизнь: однажды, преследуя дичь, она выскочила на полянку и внезапно столкнулась нос к носу с молодой волчицей; та стояла спокойно, устремленный в пространство взгляд ее выражал ожидание. Чего? Волчица не понимала сама, сознавая лишь, насколько это ожидание чего-то является важным и значимым для ее жизни. Она подняла желтоватые глаза и вопросительно посмотрела на полуволка-полусобаку. Может быть, в нем и есть то, что он может дать ей и что она готова принять? Она ждала ответа. Собака же, почему-то потупив взгляд, опустила морду и ушла вглубь леса…

Человек с длинными волосами напомнил старой собаке ту самую волчицу. Разница была лишь в том, что это двуногое существо понимало, и взгляд его и все его мысли были уже целенаправленными. Разница была и в том, что юноша не торопился убегать от этой неведомой, притягательной силы. Воспитанный язычником, он хорошо усвоил, что такое — Природа. Юноша верил, что та просыпающаяся в нем сила есть и будет удивительной животворящей силой самого главного верховного Бога, когда-то сотворившего весь этот красочный мир!..

И юноша, подчинившись законам Бытия, представил себя на время тем самым верховным Богом, и разливаемая им благодать была достойным образом принята странным голубоглазым существом с серебристо-белыми волосами…

***

Послушник проснулся. В том, что сон оказался некоторым образом связанным с явью, можно было не сомневаться. Он тяжело и прерывисто дышал; его молодой организм, несмотря на аскетические условия жизни, сыграл с ним прескверную шутку! И, ко всему прочему ужасу, сонное видение предшествовало тому торжественному дню, когда он, наконец, должен был принять монашеский постриг! Он перекрестился и в ужасе закрыл глаза. Тотчас в его мыслях возник образ Учителя, тот потемнел от негодования. Указательный палец Учителя был направлен вниз, вырытая бездна снова покрылась землей, оставляя лишь небольшое углубление… Все приходилось начинать сначала! Все эти пять лет жизни оказались выкинутыми за борт за одну только ночь! Он вспомнил силуэт белокурой женщины, лицо его побледнело и исказилось от гнева, пальцы скрючились, и острые, давно не стриженые ногти впились в кожу.

Юноша отыскал глазами колодец, подошел к нему, подцепил, сколько мог, воды и вылил на себя черпало. Холод привел его в чувство, и он сел на траву, медленно соображая, что же делать дальше. Внезапно странная мысль овладела молодым человеком. Оглядевшись и не заметив поблизости никого из братьев, он отвязал от черпала веревку, затем скинул одежду и обвил себя этой веревкой, начиная от бедер и заканчивая шеей, да так крепко, что кожа краснела и вздувалась по мере того, как жесткая веревка впивалась в обнаженное тело. Затем он накинул одежду и вернулся в обитель.

Через пару дней монахи заметили, что от молодого человека исходит какой-то странный запах. Лицо его было вечно напряжено, и в уголках глаз часто поблескивали слезы. Сидя в трапезной, он не прикасался к пище и только мелкими глотками пил воду. Постель его была пропитана кровью; с каждым последующим днем болезненное состояние инока усиливалось.

Братья пытались выяснить, в чем же дело, и, жалея юношу, пеклись о его здоровье. Тот же уклончиво отвечал, что пребывает в полном здравии и ни на что не жалуется. Когда же братия заметили червей в постели больного и увидели, как те падают с его тела во время ходьбы (хотя инок с каждым днем передвигался все меньше и меньше), терпение их лопнуло. Схватив за руки больного, они привели его к игумену и пожаловались на необычное поведение молодого человека. Некоторые из них даже роптали, что им приходится терпеть это безобразие: отродясь ничего подобного в их обители не приключалось! И, поскольку юноша не отвечал на вопросы и стоял, смиренно потупив голову, игумен кивком головы велел монахам стащить с него одежду. Вся власяница оказалась пропитана кровью и гноем; веревка врезалась в тело почти до самых костей и, едва монахи прикоснулись к ней, как вместе с веревкою стали отрываться куски изгнившей плоти. Видавший виды игумен был, похоже, близок к обмороку. Юноша же терпеливо переносил страдания и, пока братья промывали его глубокие раны, блаженно улыбался. Казалось, огромная змея, наконец, отпустила тело несчастного! Веревку и старую власяницу сожгли, юноше велели переодеться в чистую одежду, за ним установили наблюдение, дабы подобное не могло повториться. Наконец, раны кое-как затянулись, и жизненные силы вернулись в изможденное тело. Игумен, опасаясь, что любая новая выходка молодого человека повлечет за собой печальные последствия, велел ему покинуть ворота обители. Ранним утром одинокий путник, одетый в черное, с посохом в руке, не взяв даже узелка с продуктами и имея при себе лишь глиняную кружку для воды, побрел восвояси.

Вскоре жители окрестных селений стали обращать внимание на отшельника со странным выражением лица, каким-то отрешенным, неземным взором. Человек бродил по лесам и горам, иногда заходил в селения и шел по улицам, бормоча молитвы. Казалось, все мысли его были устремлены в мир иной, и поэтому он практически не замечал ничего вокруг. В ответ на любой вопрос он тихо улыбался, кивал собеседнику головой и снова погружался в чтение священных текстов. Однажды какие-то злодеи решили надсмеяться над блаженным. Подкравшись к нему в тот момент, когда он сидел и, закрыв глаза, устремлял свой внутренний взор в инобытие, негодяи ударили его по голове, повалили на землю и жестоко избили. Но боль за эти годы стала для блаженного чем-то вроде шестого чувства, ибо, используя ее, переступая через нее — к себе, обновленному, он уже почти не реагировал на ее внешний источник… Страннику не было еще и двадцати лет от роду, но его мудростью и смирением стали восхищаться неискушенные в таких делах простые христиане. Единственное, что вызывало его гнев, а подчас и чувство омерзения — это присутствие рядом с собою женщин любого, без исключения, возраста. Иногда, случайно коснувшись краем одежды женского платья, он инстинктивно вздрагивал, отдергивал руку или отшатывался, как если бы перед ним находилась жаба или ядовитая змея. Впрочем, таковое поведение часто вменялось страннику скорее в добродетель, нежели чем во грех.

Ночевал он где попало. В дождливые дни ходил насквозь мокрый, и непросохшая кожа начинала покрываться язвами. Крестьяне и пастухи жалели его, их примитивное сознание подсказывало, что странный человек отмаливает чьи-то тяжелые грехи. Они немного побаивались странника, немного завидовали его стойкости и упорству, не понимая их причины, но никто не рискнул повторить его аскетический подвиг. И то было понятно: однажды блаженный заночевал в глубоком колодце, наполненном змеями и, наверное, так и остался бы там, если бы несколько смелых монахов во главе с игуменом ближайшего монастыря не вытащили бы его насильно из этой ямы ужаса.

Видимо, присутствие людей так сильно тяготило блаженного, что он предпочитал их обществу рептилий или диких зверей! Сколь же велики и многочисленны были грехи этих двуногих тварей, раз такой святой человек чурался общения с себе подобными…

Странствующий юноша, наконец, перестал бродить по селениям и скитаться по лесным дорогам. Найдя высоко в горах небольшую пещеру, напоминавшую келью, он остановил на ней свой взгляд, приметив это замечательное место для продолжения своих удивительных подвигов. Здесь он решил предать себя тяжелейшему испытанию, доселе неслыханному. Людям, изредка посещавшим его и просившим его молитв, он объявил, что, подобно пророку, подвергнет себя сорокадневному посту. «Смертоубийство», — тихо ахнул кто-то. Но затворник оставался тверд в своем убеждении. Однако дабы не слишком пугать людей, он попросил положить у входа в пещеру немного хлеба и воды. «Если окажется необходимым», — промолвил он напоследок и спокойно улыбнулся. Затем удалился вглубь каменной гробницы и остался там один на один со своими мыслями. К исходу пятых суток он впал в забытье, потом очнулся, потом все-таки понял, что долго не продержится, если не возьмет себя в руки, и принялся хлестать свое тело заранее приготовленным бичом. Боль снимала все прочие чувства, связанные со слабеющей плотью. На лице появилась испарина, руки перестали дрожать, тихий и слабый голос вновь обретал силу. Оставив бич, он сел на каменный пол и сотворил молитву. Кто знает, на какой день силы все-таки оставили юношу, и он, сделав глубокий вдох, то ли потерял сознание, то ли впал в транс…

Блаженный иногда приоткрывал глаза, его сознание представляло собой некую штрихпунктирную линию, где перемешивались обрывки сна и яви. Но он уже ни на что мирское не обращал внимания, ибо дух торжествовал над бренным телом. Неподалеку от пещеры выли волки. Добровольный узник не боялся страшных хищников, ему казалось, что он находится под защитой высших сил, и они не позволят чудовищам проникнуть в пещеру и потревожить его покой.

***

Когда в него первый раз кинули камень, Серый еще выдержал. Но вот удара по спине, да еще крепкой палкой, да еще от какого-то сопливого мальчишки! Старый пес повернулся и оскалил зубы. Этого, увы, было достаточно, чтобы целая толпа взрослых и детей с воплями и проклятиями тотчас погнала старую плешивую собаку, неумело попрошайничавшую на каждом углу. Животное, сделав над собой усилие, отбежало на безопасное расстояние и грустно поплелось по горной тропинке, прочь от жестоких людей. Впрочем, можно ли было считать их жестокими? Борьба за выживание, единственная движущая сила природы, заставляющая перебирать лапами, принюхиваться, идти куда-то, не зная, что ждет тебя завтра… Кажется, мальчишка слишком сильно ударил по хребту, какая-то нехорошая боль, надо срочно уйти подальше от этого селения! Двое суток несчастное животное бродило по незнакомым местам. Боль в спине то прекращалась, то возобновлялась с новой силой. За это время удалось поймать лишь небольшого зверька, то ли крота, то ли полевую мышь. Кожа прилипла к бокам, глаза слезились от яркого солнца. Предполагая, что пришла уже пора подыскивать себе последнее в жизни пристанище, Серый покрутил головой, принюхиваясь к незнакомым запахам.

Внезапно — о чудо! — до него вдруг донесся до боли знакомый, полузабытый, неизмеримо родной, ни с чем не сравнимый запах, говоривший о близком присутствии давным-давно пропавшего хозяина — того самого, с которым он играл в незапамятные времена, когда был еще молодым и сильным… Сердце Серого гулко застучало, он отчаянно забил хвостом: «Где? Где?»

С тех пор, как умер старый хозяин, вся жизнь пошла наперекосяк. В тот день, когда исчез мальчишка, и пастух вернулся из церкви один, пса первый раз забыли покормить. Он же продолжал честно стеречь стадо, дрался с волками и терпеливо ждал хозяйской милости. Но через несколько скорбных недель, по привычке заплакав, полагая, что мальчика давно уже нет в живых, старый пастух схватился за сердце и упал замертво. Хозяйка же, бросив пустую хижину, отправилась в странствие и неустанно твердила, что найдет сына, где бы он ни был. Рассудок ее повредился от перенесенного страдания и, похоронив мужа, она обрекла себя на такое же нищенское существование, которое вынужден был вести и сам Серый. В поисках пропавшего сына женщина обходила, одно за другим, селения и безумными глазами смотрела в лица всем детям, похожим на ее несчастного ребенка. Серый не сопровождал старую хозяйку, так как выжить он мог только один. Охотясь на мелкую дичь, воруя хлеб и любую прочую снедь, а иной раз — роясь в отбросах, собака кочевала с места на место. Была ли она также занята поисками пропавшего мальчика? Этого не знает никто…

Присутствие молодого хозяина ощущалось высоко, намного выше горной тропинки, и Серый, не раздумывая, стал карабкаться вверх по склону, стирая в кровь подушечки своих лап. Внезапно собака насторожилась. Подозрительный шорох, легкая поступь: острые когти едва царапают грунт. И — вой, лютый вой, на который тут же откликнулся кто-то еще один, еще… Серый понял, что хозяин находится где-то совсем рядом, вот-вот он выйдет из этой каменной норы, в которую почему-то залез (люди всегда вытворяют что-нибудь странное)!

Волки стерегли вход в пещеру. Это было бы еще не так опасно, если б их устремления не простирались дальше. Но, к несчастью, один из волков почуял легкую добычу и, крадучись, уже проник глубоко в пещеру. Тут душа Серого не выдержала, и он громко залаял, предупреждая хозяина о смертельной опасности. Трое волков ринулись прочь, но тот, который прокрался в лоно каменной кельи, вовсе не собирался ретироваться. Не обратив внимания на засохший кусок хлеба, валявшийся у входа рядом с кувшином воды, волк подошел к распростертому на земле человеку и принюхался. Падалью волк не питался, однако сложно было назвать этого человека и живым. Нечто среднее, словно он принадлежал нашему и, одновременно, уже и иному миру. Но человек дышал, и лесной зверь, успокоившись, облизнулся. Первый укус пришелся на лодыжку; кровь брызнула из пропоротой ноги, но человек даже не пошевельнулся. Щелкнув пастью, волк сделал молниеносное движение и распорол ногу от колена до самой ступни. Третьего укуса не последовало. Огромная серая тень появилась у входа в пещеру и со страшной силой обрушилась сверху на хищника. Профессиональная привычка волкодава сработала, несмотря на старость и больную спину. Волк слабо дернул головой, но тут же безжизненно свесил ее набок. Отбросив поверженного врага, собака принялась радостно скулить, вылизывая хозяину раненую ногу. Но тот все никак не мог прийти в себя, ресницы его слабо трепетали, однако рассудок был еще слишком далеко от восприятия земного бытия… Внезапный шорох раздался у входа в пещеру. Еще не успев повернуться, чтобы разглядеть врага, Серый понял: предстоит новая схватка. Он глухо зарычал и обнажил свои желтые от старости клыки. Затем, не дожидаясь атаки, прыгнул сам, полоснув клыками шкуру первого попавшегося волка.

Когда схватка закончилась, и три истерзанных лесных зверя перестали подавать малейшие признаки жизни, Серый, жалобно постанывая, лежал на каменном полу. Все его силы ушли на борьбу за жизнь хозяина, и теперь он сам был слаб, изранен и еле шевелился. Возможно, его подкрепил бы тот ничтожный кусок хлеба, что лежал где-то в углу? Он оказался нетронутым. Но Серый не мог, не смел прикоснуться к этому куску. Он был диким бродячим псом, таковым его сделала судьба и, бывало, мог без зазрения совести выхватить любую снедь из рук зазевавшейся хозяйки. Весь мир был по отношению к нему враждебным, но только здесь, в присутствии хозяина он снова мог ощутить свое попранное достоинство.

Серый тяжело вздохнул и прополз мимо хлеба. Из последних сил он принялся тормошить лежавшего на полу человека. Тот был смертельно бледен, из его распоротой ноги вытекло много крови, бесформенная темно-красная лужа медленно впитывалась в грунт. Человек не шелохнулся. Собака в последний раз тихо заскулила, заскребла лапами и вытянулась на холодном полу…

***

Люди, пришедшие на сороковой день поста, оказались свидетелями страшной картины: вход в пещеру был завален трупами передравшихся между собой волков; один из них, наиболее крупный, немного похожий на собаку, лежал поверженным у самых ног блаженного. То обстоятельство, что дикие звери не растерзали великого постника, было, разумеется, воспринято как чудо. Дохлых волков вытащили за хвост из пещеры и сбросили с высокого склона горы. Постнику омыли лицо влажной губкой, и бывший при сем местный епископ причастил его Божественных Таин.

Три года пробыл подвижник в своей добровольной темнице. Тело его становилось легким. Теперь он мог стоять на ногах по двадцать суток кряду, беспрерывно творя молитвы, а последующие двадцать дней сидел или лежал в крайнем изнеможении. Иногда ноги постника отекали и опухали, вены вздувались под кожей синими клубками. Боль в конечностях сопровождалась ничуть не меньшей болью в пояснице. От последней боли темнело в глазах и казалось, что острое лезвие пронзало позвоночник. Извечная улыбка встречала новые нестерпимые страдания и, привыкая к ним, он уже не мыслил для себя иного образа жизни. Вспоминал ли он о своих несчастных родителях? Думал ли он, каково им одним выживать на старости лет?

Люди обременяли блаженного. Его душа стремилась к горнему миру и, удаляясь все дальше и дальше от естественного образа жизни, он как-то раз взошел на вершину горы и простоял там три года, приковав себя за ногу железной цепью. Что весьма способствовало дальнейшему развитию силы воли, ибо дух Учителя, не раз являвшийся ему, посоветовал привязать себя к одной точке пространства мысленно.

И блаженный, внимая голосу Учителя, построил себе небывалое жилище. Так как он уже не был, по всем представлениям, обыкновенным человеческим существом, но еще не успел отойти в мир иной, местом его небывалого молитвенного подвига стал столп, возносивший его ввысь, высокий и чрезвычайно узкий, не более двух локтей в ширину. На этом столпе, недосягаемом для паломников и приближающим его к небесам, и провел он все последующие годы своей долгой и удивительной жизни.

Продолжение следует

гравюры – Сергей Медведев

Читайте также:

• Часть 1

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: