Ахилла

— Мы в ответе за тех, кого приручили.

— Отстань от меня, подлый манипулятор!

В его годы дети уже воевали, а этот… Как доверить ему в армии автомат? Он же не направит его на врага, у которого столь блестящие пуговички на мундире, а своего же сержанта прикончит за пинок или зуботычину. Никуда не годен малец. Даже в дворники его не возьмут — слишком хилый. Будет разве что раскладывать товары по полкам или клеить коробочки в обществе инвалидов. И зачем такого кормить? На средства налогоплательщиков, между прочим. Эти деньги можно с толком потратить, сделать, например, в дополнение к настоящим, еще и пластиковые деревья на аллее парка и украсить их огоньками. Или урны изготовить в виде фигурок пингвинов вместо обычных черных.

Так считает директор приюта, а она — заслуженный человек. Педагог высшей категории, отличник народного образования и имеет грамоту от правительства. На нее вид Ивана наводит скуку, этот вечно унылый взгляд из-под тяжелых дремотных век. Так и хочется пририсовать на щеке слезу, как у клоуна. Ну а главное — худоба, жуткая, нечеловеческая, кажется, он вот-вот переломится на ходу. Сложить бы его и сунуть в футляр, чтобы не маячил на людях. Прилепить этикетку, поставить на полку и доставать лишь по мере надобности. А то подумают, что дети в приюте голодают. Директор, дама внушительных размеров, опасаясь, что ее сочтут этому причиной, давно хотела сбыть его с рук. И случай представился.

— В мире так мало духовности и доброты, — сказала она, подливая чай поступившей к ним только музыкальной руководительнице, глаза которой увлажнялись слезами, когда та рассказывала о надвигающейся на Бетховена глухоте. — Кстати, попробуйте этот зефир, очень пикантный вкус… Я в людях хорошо разбираюсь. Вы прямо созданы для нас. Дети вас так любят. Все время спрашивают: когда Зоя Павловна придет? Особенно Ванечка.

Зоя Павловна облегченно перевела дух. Слава Богу, не выгоняют. Вызов к директору не сулил ничего хорошего. В городе работы не найти, только это место и подвернулось. Надо, однако, позиции свои закрепить.

— Я к нему тоже сразу прониклась, — ответила она с сахарным выражением лица. Столько сладости, столько патоки не было здесь, наверное, ни на одном чаепитии.

— Правда? — директор осклабилась и чуть подалась вперед. В ее глазах мелькнул хищный блеск. — Возьмите его на выходные! Надо показать, как он нам дорог. Такая тяжелая судьба! Мне даже страшно рассказывать. И у мальчика явно музыкальный талант.

Последнее директор придумала только что и даже испугалась. Пока что вокальные способности Иван проявлялись лишь в сумасшедших криках по ночам, но кто знает! Есть среди этих невротиков весьма одаренные.

Зоя Павловна жила одна в небольшой квартирке, где валялись в беспорядке книги и ноты, и имелось множество покрытых пылью изящных вещиц — вазочек, шкатулок, статуэток. В кухне над столом висела репродукция — юноша в царской одежде, сидя на волке, прижимает к себе испуганную принцессу. Почему на волке? Иван не решился спросить. Другой бы сразу поинтересовался: что за картина, когда написана, в каком находится музее, как была встречена критикой той поры, а этот сидит и молчит, только ноздри раздувает от мясного запаха из духовки.

Зоя Павловна со вздохом поставила перед ним тарелку, и он впился зубами в утиную плоть, обжигаясь жиром, вытирая пальцы о скатерть.

— Осторожно, Ванечка, не торопись, — сказала Зоя Павловна, разглядывая его с брезгливым любопытством.

И почему судьба подбросила ей мальчишку? Свернуть бы голову аисту, который его принес! На этом месте должен сидеть другой, тот самый, из ее грез, с нахальными и жадными руками, который приходит к Зое Павловне по ночам и вытворяет такое, от чего лицо покрывается жаркой краской, и низ живота охватывает сладостная истома. Уж он бы заметил сейчас ее наряд — алое платье в пол и обнаженные плечи, и сзади на шее — завитки каштановых волос, чуть более темные, чем остальная прическа. Ивану же не было до этого никакого дела, он таскал вилкой печеные яблоки в рот со страстным, немного застенчивым аппетитом.

— А теперь разбирать покупки! — торжественно объявила Зоя Павловна, когда он в изнеможении откинулся на сидении, отодвинув тарелку с костями.

Из глубины хозяйственной сумки она извлекла коробку с шахматами, пачку фломастеров, книжку про роботов и пластикового динозавра с горящими глазами и высунутым языком.

— Это тебе, мой мальчик.

Иван безразлично глянул на вещи, ткнул в бок сияющую очами рептилию, и ее взор из зеленого сделался фиолетовым.

«Что-то он совсем не рад… — разочарованно протянула про себя Зоя Павловна. — Видно, правду говорят: когда матери бросают детей, то словно душу из них вынимают. Вот и этот совсем бессердечный».

Она вздохнула, включила музыку и отправилась на кухню мыть посуду. Но никак не могла успокоиться. «Нет, каков, а? — Зоя Павловна почувствовала, что заводится. — Даже спасибо не сказал! А я деньги, между прочим, потратила. Если бы мне кто набор французской косметики подарил, я бы руки ему лизала. Так ведь не дарит никто!»

И она в сердцах швырнула в раковину крышку от сковородки. Несколько минут Зоя Павловна ожесточенно скребла кастрюлю, боясь расплакаться, потом подняла глаза: в проеме двери было видно, как Иван, оставшись один, тихонько двигался в такт мелодии. Ничего себе! Неужели директор права? И мы вырастим из него музыканта? А что? В интернате у психов тоже есть хор, а в тюрьму попадет — срок скостят за участие в самодеятельности.

Зоя Павловна усмехнулась и подошла к нему.

— Голову выше держи. Вот хорошо! Да не шатайся, как пальмовый лист! Бедрами шевели, бедрами. Ну-ка, еще раз!

Она обхватила его за плечи и подвела к широкому зеркалу трюмо.

— Как мы с тобой смотримся вдвоем! Расслабься, что ты такой напряженный? Будто меня боишься. Что? Не любишь на себя глядеть? Почему?

Она взяла его за подбородок и повернула обратно к отражению.

— Какой привлекательный молодой человек! Можно сразу влюбиться. В линии губ столько мужества и страсти! Сколько тебе сейчас? Тринадцать? Пора заняться тобой. Больше всего я ценю в мужчинах учтивость и элегантность.

Всю неделю Иван ждал следующих выходных. Временами его охватывала незнакомая доселе веселость, все люди начинали казаться ему добрыми и родными. Он выискивал, что бы приятного им сказать, и отвечал всем с неизменной улыбкой. Зоя Павловна, встречаясь с ним в коридорах, была по обыкновению приветлива, но ничем не выказывала особого к нему расположения. Может, ему все приснилось? Та квартира с подушками вдоль спинки дивана, с засохшими букетами в вазах, с оплывшей свечой на пианино, а рядом — изваяние собаки, и у нее под животом два мальчика сосут молоко.

— Орлов, а ты почему еще здесь? — поймала Ивана директор в субботу после завтрака. — Зоя Павловна уже заждалась. Ну-ка, собрал вещи и домой.

Иван побежал со всей прытью, на которую был способен, волнуясь о том, что выходные, едва начавшись, неумолимо подходят к концу, и все меньше остается отпущенных ему на счастье минут. Сердце сжимало от радости и страха, еще немного — он увидит, наконец, ее, и в душе, и вокруг загорался прозрачный и ласковый свет, хотя зимнее солнце низко стояло над головой и походило на полурастворившуюся в воде бледно-желтую таблетку, какие давали в приюте от глистов.

Ветер налетел на него со строптивостью хулигана, ударил в грудь, попытался вернуть назад, потянул за конец шарфа, но Иван отнял шарф и ринулся к остановке, стыдливо подумав по-взрослому у киоска: а не купить ли цветы? Но у подъезда вдруг замедлил движенье, внезапно ощутив себя маленьким и нелепым, стал ходить вокруг дома, убеждая неизвестно кого: я не сам приехал, меня послали; наконец, собрался с духом, поднялся на этаж, и, робея, ткнул пальцем в звонок.

Оставалось лишь ждать. Лампочка трещала под потолком, да натужные жилы лифта со скрежетом тягали кабину. Но вот послышались в глубине квартиры шаги… Мигнул дверной глазок, на той стороне помедлили, видимо, размышляя, и Зоя Павловна, еще горячая от сна, в пижаме, вся такая мягкая, тонкая, нежная, посторонившись, впустила Ивана в прихожую, и на него повеяло тонкой сладостью ее духов.

Он надеялся, что в этот день Зоя Павловна опять начнет с ним танцевать, чтобы привить ему «мужские манеры», но она затеяла уборку, послала его на улицу выколачивать ковер. Иван и этому был рад, расстелил его на снегу, улегся сверху и стал смотреть сквозь сплетенные ветви деревьев на уже по-весеннему синее небо. Словно узник через прутья темницы, зная, что скоро выпущен будет на волю. Он лежал и улыбался, а когда вернулся, Зоя Павловна собственноручно наполнила ему ванну, взбив ароматную пену, потом усадила за стол и угостила кофе с орешками.

— Ну что, Ваня, сразимся? — она достала клетчатый деревянный ящик, где постукивали, перекатываясь, фигуры. — Умеешь? Посмотрим кто кого?

Иван, разнеженный и томный, с торчащими во все стороны влажными волосами, уверенно кивнул, плотней запахнул халат и стал вслед за ней расставлять фигуры. Он помнил, как ходят лишь пешки и слоны, двигал их по полю туда-сюда и даже выстроил из них подобие ограды, как вдруг резвый конек перепрыгнул через нее, подобрался к Иванову королю, плюхнулся рядом и с глумливым ржанием принялись теснить того к краю доски. Иван хотел прихлопнуть нахала. Но откуда-то выскочил горделивый ферзь, тряхнул плюмажем на каске и врезал в бок Иванову слону. Тот грохнулся оземь, подергался и затих — поверженный, униженный, жалкий. Потом пешка двинула бедром и вышибла ладью Ивана с помоста. Остался король, обнаженный, расхристанный, он метался в растерянности по полю, пока вражеские воины, не взяли его в кольцо, победно постукивая мечами о щиты, собираясь отправить его на кладбище.

— Сдавайся, Ваня, сдавайся! — Зоя Павловна, повеселела, раскраснелась и испытывала к своему юному гостю уже непритворное расположение. — Обожаю эту игру! Мал ты еще со мною тягаться!

Всякий раз он уходил от нее с горечью. По мере того, как в воскресный день сгущались сумерки, он все больше мрачнел, становился молчаливым, часто отворачивался к окну, где виднелось расчерченное тенями футбольное поле возле школы, где по слухам изучали китайский язык. Этот язык был столь же невозможен для него и нереален, как и перспектива остаться у Зои Павловны навсегда. Он изредка бросал на нее короткие взгляды, но не было в них прежнего дружелюбия, только хмурая зависть: ему с ней так хорошо, но нужно уходить, а она с собой никогда не расстается, должно быть, всегда испытывает от этого неизъяснимое блаженство.

— Девочки, представьте, сам пришел, книжку, говорит, дайте, — возбужденно рассказывала воспитательница средней группы, исполнявшая в приюте должность библиотекаря.

— Да ну? — усомнилась медсестра. — Он же на голову дефективный.

— Вот и я о том же! Какую книжку тебе, спрашиваю, убогий? А он, знаешь, что ответил?

— Что? — женщины, приоткрыв рты, жадно придвинулись к ней.

— Про шахматы!

Собеседницы прыснули, разразившись сдержанным хохотом.

— Ладно, это хоть не колюще-режущие предметы. А то у Макеева вчера мячик отняли, так он кулаком стекло высадил.

Слухи о диковинном увлечении Ивана докатились и до директора.

— Вот это я понимаю: педагогические успехи, милочка! — заговорила она, лишь только Зоя Павловна показалась на пороге ее кабинета. — Я вас представлю к награде! Он стал другим человеком, давеча в повариху плюнул, так потом извинился! Знаете что? Забирайте Ваню совсем! Зачем медлить? Будет вам в старости подмога. Волосы-то у вас на висках уже седые. Заболеете — некому и в аптеку сходить. Вон у нас случай был: умерла старушка, так через месяц только заметили. Вскрыли дверь — там смрад, черви, жидкость черная сочится прямо на паркет. А все потому, что жила для себя, не подарила себя ребеночку. Забирайте! Вам воздастся свыше за доброе дело.

Директор подняла палец, и он уперся в висящий на стене портрет президента.

— Государство вас не оставит. Какой мерой мерите, такой и вам отмерено будет.

Зоя Павловна хотела возразить, уже открыла рот, но взглянула на сидевшего тут же Ивана. Сгорбившись, поджав ногу под себя, он вертел в руках бутылочку с клеем, чутко прислушиваясь к разговору.

Вдруг солнце ударило ему в лицо, и Зоя Павловна заметила, что у Ивана — длинные, как у девочки, ресницы, который бросают на глаза красивую тень, дивно меняя их цвет, — из серых они делаются зеленоватыми. А если Ивану чуть отрастить волосы, он станет похож на средневекового мальчика-менестреля. Сердце Зои Павловны дернулось, поплыло и наполнилось невыразимо приятным чувством, что мгновенно решило участь Ивана, а директор подумала с удовольствием: если и дальше усыновления пойдут столь успешно, можно закрыть приют и уйти на пенсию. Главное — сделать это побыстрее, пока детей не начали возвращать.

Теперь по выходным Иван не торопился вставать. Он лежал, заложив руки под голову, слушая шум соседей за стеной, и как на улице, позванивая и дребезжа, проезжали трамваи. Приходила Зоя Павловна, садилась к нему на кровать: «Ну что, Ваня, как спалось?» А вечерами она пела ему колыбельные.

От них что-то таяло в нем, погружало в сладчайшую негу, из которой он возвращался энергичным и расторопным, его голос приобретал уверенность, походка — твердость, а пальцы — гибкость и быстроту. Он начал лучше учиться в школе, и однажды ловко вспорол брюхо карпу, обвалял в муке и выложил на сковородку, после чего стал внимательней относиться к содержимому холодильника.

— Ты рыбу больше не покупай в магазине на углу, она там часто с душком, — говорил он, заходя в комнату, где Зоя Павловна сидела, склонившись над партитурой. — И через полчаса есть иди, я омлет приготовил. Сейчас салат порежу и все.

— Спасибо, милый, — рассеянно отзывалась она. — Стол в комнате такой низкий, я уже ослепла вся и осанку испортила. Может, придумаешь что-нибудь?

Иван деловито осматривал ножки.

— Завтра брусочки приделаю. Кстати, ты хотела выкинуть это кресло. Заодно и займусь. Разломаю его на кусочки.

— Не тяжело, детка?

— Я сильный! Ты попробуй, — он хватал ее руку и тянул к своему плечу. Зоя Павловна трепала Ивана по щеке и целовала в макушку.

Иногда вместе они смотрели кино, и он клал голову ей на колени.

— Мальчик мой, — она гладила его по волосам, — ты такой чуткий и внимательный человек. Без тебя я была бы совсем одинока.

Этими и подобными словами она все глубже проникала ему в душу, и вот он уже два часа напролет копался в туалетном бачке, чтобы починить унитаз и сэкономить Зое Павловне деньги на слесаре.

— Оторвись, милый, посмотри, что я тебя купила, — Зоя Павловна приоткрыла дверь в ванную, призывно улыбаясь, держа завернутый в тряпку похожий на книгу предмет.

Иван вытер руки, тыльной стороной ладони откинул волосы со лба, сдвинул бархатистую ткань и увидел потемневшую от времени икону.

— Я сразу решила, что она должна быть твоя, — с упоением лепетала Зоя Павловна. — В ней столько любви! Такие тонкие пальчики у маленького Христа, так трепетно прижимается Он к своей маме.

В порыве восторга она схватила Ивана за кисть, покрытую цыпками, холодную от воды, скрюченную, чем-то неуловимо похожую на птичью. Потом перевела взор на унитаз.

— Ну как, получается? — поинтересовалась она, пока Иван с боязливым любопытством разглядывал священные лики. — Постарайся, дорогой, еще немного. Я сама не могу, у меня маникюр. Может, отремонтируем? А то, знаешь, сколько они сейчас за это возьмут!

— А ты со мной полежишь, как вчера?

— Полежу и песенку спою. Только ты подпевай, надобно учиться музыке, милый. Хочешь про мишку или про ежика? Выбирай, ты — мой царь, царь души моей, и я твоя навеки.

— В шахматы хочу, — решился Иван, и сразу дернулось сомнение: не рано ли?

— В шахматы? — переспросила Зоя Павловна. — Ну, давай. Только ты опять будешь думать долго, я вязание возьму.

Иван смело двинул пешку на фланге. Переставил через все поле слона.

— Коники мне нравятся, коники… — пропела Зоя Павловна, нанизывая петлю. — У них такие красивые резные головки.

Иван нацелил ферзя на ее центральную пешку.

— Ваня, что ты скачешь, как сумасшедший. Это моя половина поля. Не заходи на нее. У тебя у самого места полно.

— Мат, — коротко подытожил Иван.

Зоя Павловна потрясенно воззрилась на доску. По мере того как истина доходила до нее, ее щеки приобретали пурпурный оттенок.

— Совести у тебя нет, — разозлилась она как будто всерьез. — Мы же только начали. Испортил игру. Вот не буду тебя любить.

— Ну, прости.

— Думай теперь, чем искупить вину.

— Хочешь, почищу тебе сапоги?

— Ладно. А потом сделаешь мне массаж. Врач сказал шею разминать.

— Хорошо, только не сердись.

— А ты не нахальничай! У меня еще никто не выигрывал. Я, правда, — печально призналась она, — больше ни с кем и не играла.

После этой победы Иван как-то незаметно и быстро утвердился в мысли о том, что имеет на Зою Павловну особые права, что он явно ее сильней, ее защитник, ее опора, она без него не проживет, вот и икону ему подарила, словно некий залог.

Однажды, перебирая на холодильнике книги, Иван обнаружил два билета в театр, из чего следовало, что Зоя Павловна собирается приобщить его к классическому искусству, ведь театр не какой-нибудь, а Большой, и не где-нибудь, а в Москве, до которой надо ехать два часа на электричке.

«Не пойду, — подумал Иван, взглянув на число. — Лучше дома посижу, макет корабля доделаю». Он надеялся, что Зоя Павловна начнет его уговаривать, и собирался через какое-то время согласиться (нельзя же ей одной, без кавалера), выторговав себя в буфете пирожное и газировку, но Зоя Павловна ничего ему не сказала, и в день спектакля вернулась поздно, странно возбужденная, нарядная, постукивая каблуками, поблескивая новыми сережками.

— Ну и где ты была? — спросил Иван, став в прихожей, уперев руки в бока.

— С детьми занималась, — беззаботно откликнулась она.

— Дети уже спят давно, — Иван был непримирим. — Сережки тоже они тебе подарили?

— Слушай, Ваня, не твое дело. Перестань меня душить.

Он решил с ней не разговаривать, демонстративно не отвечал на вопросы, через несколько дней она не выдержала, села рядом с ним, завитая и накрашенная, когда он допивал утренний чай.

— Ваня, прости, я сказала тебе неправду. Я ходила в театр со своим институтским другом. Но ты сам виноват: ревнуешь меня к каждому столбу.

Иван задышал обиженно, но с готовностью примириться.

— Зачем тебе какой-то друг, когда есть я?

— Ваня, ты слишком ко мне привязался. Я взяла тебя, потому что осталась одна. Так хотелось стать кому-то нужной! Я была замужем, мы расстались. И я решила, что брак — это слишком напряженно, нервно, мучительно. Лучше я подарю себя ребенку. И вот ты — со мной. Но я чувствую, что мне не хватает именно мужчины. Ты заботишься обо мне, я тебе благодарна, но мне хочется, чтобы это делал взрослый. А ты пытаешься занять его место. Возможно, я виновата перед тобой, не рассчитала свои силы.

Ивана словно шарахнуло разрядом электрического тока, он зарыдал громко, отчаянно, не стыдясь, застучал кулаками по столу, схватил пепельницу (к Зое Павловне приходили иногда курящие гости), швырнул в картину, и стекло разлетелось, обдав их брызгами осколков. Трещина пролегла прямо возле головы царевича, у него по лицу теперь разбегались мелкие морщинки. Зоя Павловна испуганно сжалась в углу. Иван уронил голову на руки и продолжал плакать, подвывая и всхлипывая, но постепенно затихая, успокаиваясь. Поняв, что приступов буйства уже не будет, Зоя Павловна ободрилась, встала, взглянула в зеркало и припудрила покрасневший от волнения нос.

— Ваня, как не стыдно, испортил дорогую вещь. У меня сегодня такой ответственный день, а ты меня нервируешь. В младшей группе спектакль ставим в младшей группе. «Мама для мамонтенка». Я сценарий написала, а воспитатели возражают: не годится, дескать, для детского дома. А, по-моему, ничего, песня там такая трогательная…

Иван вытер слезы рукавом и злобно сощурился. Нет, его так просто не сломить, он не какой-то там глупый нарисованный царевич. «Хотела меня оттеснить? Не получится! Мы еще посмотрим кто кого. Думаешь, не справлюсь с сильными и большими? Так вот почему, сидя за ноутбуком, ты все время отворачивала от меня экран! Не отдам тебя никому, моя звездочка. Мне бы только узнать, что ты от меня таишь…»

Когда Зоя Павловна ушла, Иван подобрался к ее компьютеру и посмотрел, какие страницы она посещала. Так и есть! Предчувствие не обмануло его! Ищет по интернету жениха! И кое с кем уже завязалась переписка! Иван с ненавистью удалил все последние письма, которые она еще не успела прочесть. Потом просто стал листать ее почту. Было занятно встречать кое-где ее рассказы подругам о себе самом, как, например, однажды он пожарил шашлыки в ведре на балконе. И так Иван начал делать регулярно. Зоя Павловна — за дверь, он — к монитору, смотреть, какие новости на фронте знакомств, кто еще им с Зоечкой написал за минувшие сутки. «А что если бы я и правда был женщиной?» — думал он порой и тогда выволакивал из шкафа ее вещи, облачался в них, проводил по губам помадой, покусывая ее и пробуя на вкус, и мазал тушью свои длинные реснички. Потом, наряженный, возвращался к монитору.

«Надо познакомиться с кем-нибудь», — решил он однажды, быстренько набросал анкету и сделал селфи в ванной. «Найду себе богатого любовника. Он отвезет меня на Мальдивы. Там сбегу от него и сделаюсь рыбаком. Только имя надо себе придумать. Пусть будет Аня, цветочница из магазина, из танцевальной студии». Он сделал перед зеркалом несколько па. И сразу же посыпались сообщения.

«Вы очаровательны!» — было в одном из них. «Можно увидеть ваше фото в полный рост?» «Не могу, я парализована», — отправил Иван в ответ. «Выглядишь как мертвячка», — прочитал Иван во втором. «Хоть бы себя в порядок привела, прежде чем знакомиться». Этому Иван послал несколько матерных фраз. «Давай подружимся, милая девушка», — третье послание понравилось Ивану больше всего, да и паренек симпатичный, востроносый такой, смешливый. Иван написал ему приветствие и добавил пылающее сердечко.

Остальное время он проводил за компьютерной игрой «Angry Birds», где движением пальца по экрану нужно было убивать разноцветными птичками зеленых свиней. Он «убивал» и мужчин Зои Павловны, легким движением мышки отправляя их письма в мусорную корзину. Не получая ответа, они переставали писать и навсегда исчезали из жизни его «божества». За это на счет Ивана поступало немного очков. Но это были противники мелкие, жалкие, даже не способные за себя постоять. И он ждал перехода на следующий уровень.

Тем временем Зоя Павловна переменилась. Она стала подолгу задерживаться на работе, перестала читать ему перед сном и пускать с ним поезда в комнате по игрушечной железной дороге. Их долгие беседы за чаепитиями прекратились. Иван преданно заглядывал Зое Павловне в лицо, стараясь отыскать ее прежнюю, а ее почему-то это стало раздражать, и однажды она накричала на него. Потом долго извинялась, обнимала, целовала в голову, говорила много ласковых слов, и Иван, было, поверил, что все сделалось как раньше. Но лед отчуждения оставался, и всплески гнева в его адрес повторялись. Иван услышал, как она сказала кому-то по телефону: «Никогда в жизни ни на кого не орала. Только на бывшего мужа и на него».

Иван увидел институтского друга Зои Павловны, когда она заболела, слегла с температурой прямо накануне Нового года. Иван кормил ее с ложечки бульоном, заваривал чай и даже согласился позвать врача, хотя не любил в доме посторонних. Врач прописал лекарства. Кое-что Иван купил в аптеке поблизости, но за одним препаратом надо было ехать в Москву. Зоя Павловна попросила не оставлять ее одну и позвонила Олегу, другу юности, который работал в столице.

Вечером он появился у них. Иван встретил его неприязненно, взял пузырек из рук и хотел захлопнуть дверь, но Зоя Павловна из комнаты слабым голосом позвала Олега. Они разговорились, и он, засидевшись допоздна, остался ночевать. Постелили на диванчике в кухне. Напрасно Иван убеждал его ехать домой, уверяя, что больной требуется покой. Следующий день, субботу, он тоже провел у них. Зоя Павловна была рада, они все время тихо беседовали и иногда над чем-то смеялись. Иван злился, но молчал, ходил мимо, стараясь придать себе обиженный вид, в расчете на то, что спросят, почему он такой грустный. Но на него не обращали внимания. Днем в воскресенье Олег, подавая Зое Павловне лекарство, нежно коснулся ее руки. Иван вскипел и ударил его.

— Ты, урод, уходи отсюда! Нечего тебе здесь делать!

Олег схватил его за локоть, пытаясь вывести из комнаты. Иван стал вырываться и пинать его, стараясь задеть посильней.

— Взяла какого-то ненормального! — кричал Олег у дверей. — Вот сама и разбирайся с ним! Ноги моей здесь больше не будет!

Зоя Павловна выздоровела, и жизнь потекла как обычно. С Иваном она была ровна, холодна и почти не разговаривала. А он все надеялся и ждал, что прошлое вернется, и он снова для нее станет желанным и дорогим. Когда она сердилась и обрушивала на него град упреков, он стоически выносил эту непогоду, веря, что когда-нибудь проглянут солнечные лучи. И чем больше Иван сейчас терпит, тем больше будет потом за это вознагражден. Это своего рода испытание его любви к ней. Что только не называют люди любовью!

Оставаясь один, Иван часто плакал, как-то по-звериному скулил от того, что в кои-то веки он попытался опереться на человека, и вдруг ощутил под собой пустоту. Не ту привычную, приютскую, в которой он уже научился держать равновесие, а пугающую, незнакомую, когда на опору он уже перенес всю тяжесть своей души, намереваясь отдохнуть, и вдруг поддержка исчезла, и он рухнул в пропасть, в небытие, в преисподнюю.

Но что-то произошло. Зоя Павловна вдруг опять сделалась другой, стала с Иваном шутить, подарила ему спортивную сумку, заменила на новые его стоптанные кроссовки, и как-то раз, уходя на работу, присела к нему на кровать и крепко его обняла.

— Ваня, бедный, натерпелся ты от меня! Теперь все будет иначе. Не стану я замуж выходить. Экий морок нашел на меня! Будем жить с тобой вдвоем, заведем собаку. Хочешь, отдам тебя в школу игры на барабанах? Я видела объявление. А потом уедем далеко-далеко и станем уличными музыкантами. У нас будет дрессированная морская свинка в костюмчике с эполетами, ты станешь наигрывать марши, а она вышагивать перед публикой. Я надену длинное льняное платье, а ты — штаны с застежками у колен. Сегодня прогуляю работу. Пойдем в зоопарк, накормлю тебя досыта мороженым. А пока полежи, я тебе завтрак приготовлю. Любишь яичницу с томатами? Да не вставай ты, я сюда принесу. Надо же тебя побаловать!

Иван засмеялся. Такого в жизни не бывает. Зоя Павловна давно ушла, а в холодильнике — он знает точно — нет ни яиц, ни помидоров. Сумку она ему подарила не для заграничного путешествия, а для того, чтобы он, отправляясь в приют, сложил свое барахлишко. И когда он туда поедет, его обувь не должна развалиться по пути. Иван встал, намазал майонез на хлеб, жуя бутерброд, включил компьютер и увидел, что Зоя Павловна стала переписываться с мужчиной. Так вот в чем причина ее веселости! Они любезничали между собой и посылали друг другу картинки.

Иван, разозлившись, хотел стереть его последнее письмо, чтобы Зоя Павловна напрасно прождала ответа да и забыла о нем, ведь телефонами обменяться они еще не успели, но зачем-то стал читать его анкету. Какой, однако, мощный кряжистый торс! Работает укротителем в цирке. Очень кстати! Потому что Зоя Павловна из ласковой кошечки давно превратилась в опасную рысь. Быть может, он знает тайное слово, способное преложить свирепство ее на кротость? И так сумеет ее погладить, что она, выгнув спину, начнет, мурлыча, тереться у его ног? А то она скоро разметает внутренности Ивана по клетке, вопьется в них когтями, станет играть с ними, как с мышонком, оставляя на полу багровые кровяные следы.

Иван не стал удалять письмо. Он понимал, что еще немного, и эти многообещающие отношения перейдут в реальность. И тогда их уже не остановить, они понесутся, все ускоряясь, пока не достигнут логического конца. Иван потеряет над ними контроль. Эта лавина подхватит его, сомнет его жизнь, разобьет, сокрушит, как препятствие. «Ладно, пусть, — устало подумал он. — Я все равно не могу быть для нее мужем. А так, может, она будет счастлива». И он захлопнул крышку ноутбука, словно ставя рубеж между прошлой жизнью и новой.

Вскоре этот человек появился перед глазами: высокий крупный мужчина с толстыми пальцами, поросшим жесткими черными волосами. Был у него алый перстень, шарф вместо галстука, громкий голос, узкие длинные залысины, как полосы на спине у бурундука, ореховая трубка, которую время от времени он очищал твердым и толстым ногтем, покашливая и постукивая ею о стол. Зоя Павловна расцвела! Гибкая и стройная, она так и льнула к нему, обвиваясь, словно плющ вокруг столба, которому не опасна его ядовитость, потому что он каменный или деревянный.

Они стали встречаться, не скрывая этого от Ивана. Тот ощущал себя на отшибе, по привычке ходил в школу, машинально делал уроки, а потом сидел в комнате, слыша за стеной приглушенные голоса. Зоя Павловна была вся целиком в своих новых переживаниях. Казалось, они не оставляли места у нее в душе ни для чего другого. В доме только и велись разговоры о Брониславе. Она часами обсуждала его с подругами, вскрикивая иногда в избытке чувств: «о боже, какой мужчина!», при этом неестественно хохоча. Разбитого «царевича» на стене заменили. Теперь там висела «девочка на шаре», грациозно изогнувшаяся перед могучим циркачом, с бесстрастной могучей спиной и коротко стриженым затылком. А рядом с картиной возлюбленный Зои Павловны (который почему-то возвращался с работы в штанах, облепленных желтой кошачьей шерстью, как будто выходил на арену не переодеваясь), повесил на гвоздике цирковую плетку из свиной кожи, от которой неудержимо несло зверинцем.

Наконец, час пробил, и это свершилось.

— Ваня, мы с Брониславом решили пожениться. После свадьбы мы уедем на несколько недель заграницу. Во Францию. Я не могу оставить тебя так долго одного. Придется побыть немного в приюте. Мне так будет спокойней.

Иван грустно усмехнулся. Не было сил возражать. Не было веры в то, что это может что-то изменить. Не было надежды, не было желания жить. Ничего не было. Зоя Павловна не сказала, заберет ли она его по возвращении. Но он знал, что ее уже потерял.

Когда Иван отвез свои вещи назад, он зачем-то вернулся. Ключи у него еще не забрали. Дома никого не было. Он ходил по квартире, где было столько счастливых минут, и вспоминал. Выглянул в окно и заметил, как от автобусной остановки идут Зоя Павловна и Бронислав. Она держит его под руку и что-то оживленно говорит ему в ухо. Он обнимает ее, она хохочет, повисает на нем, они начинают шутливо бороться, пытаясь повалить друг друга в снег. Иван смотрел на них. «Если бы не я, ничего этого у тебя бы не было», — подумал он и вдруг почувствовал себя взрослым и сильным. Ему захотелось сделаться гигантом и заслонить эту женщину от холода и ветра, от напастей и бед. Жгучая нежность и жалость к ней заполнили все его существо. «Ну, я сделал тут все, что мог», — подумал он и, схватив куртку, быстро выбежал вон, чтобы дома его никто не застал.

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: