Ахилла

Продолжение, предыдущие части тут.

Часть 2. Близ есть, при дверех

Глава 7. Алексей

Алтарник храма Бориса и Глеба сел за руль и повернул ключ зажигания. «Десятка» загудела, чуть дернулась и осталась покорно ждать своего хозяина. А хозяин не торопился трогаться. Настроения не было совсем. Хотелось бросить все, ключи, машину эту заведенную, побежать домой, залезть под одеяло и поплакать. Но, конечно же, взрослые мужчины так не поступают. Поэтому, посидев минуты три, Алексей привычным движением нажал педаль сцепления, затем газ, и тронулся. На работу.

Этой ночью приснился дурацкий сон. Снова снился Бог, точнее кто-то, очень похожий на Христа. Будто бы стоит Иисус посреди поля, незасеянного, сухого, как будто заброшенного. Таких полей Алексей много на велосипеде объездил в детстве. И говорит Бог, обращаясь прямо к Алексею: «Сын человеческий! Оживут ли кости сии?» Алексей оторопел. Ну какие кости, снова Христос загадками говорит. Никаких же костей нет. Поле.

— Нет, Господи… — тихо, надеясь, что не услышит. Услышал. Кивнул, будто и не надеялся услышать что-то другое.

— Хорошо же. Скажи тогда мне: «Кости сухие! Слушайте слово Господне!»

— Но ведь… Господи, нет костей. Поле же.

— Есть, Алексей. Просто скажи мне это. Скажи, и увидишь Истину.

— Кости… Кости сухие… Слушайте слово Господне!

Христос воспрял, обрадовался, мол, есть еще надежда, не совсем Алексей пропащий сын человечий. И как крикнет: «Я введу дух в вас, и оживете!» И ничего.

Алексей оглядывается, пытается разглядеть, что же происходит, вдруг и правда кто-то тут похоронен и воскреснет. Но ничего не происходит. И Христос снова кричит: «Обложу вас жилами, покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь!»

И тут происходят совсем уж чудеса. Из земли вдруг, по всему полю, вскрывая землю, как гнойники, начинают вылезать зеленые пузыри. Эти пузыри расправляются, и становится понятно, что это вовсе не пузыри, а стебли. Они тянутся к небу, раскрываются — и вот, это уже подсолнухи. Красивые, золотистые, с черными семечками, бери и воруй, как не раз делал это Алексей в детстве.

— Господи… Чудеса… — шепчет Алексей и просыпается.

— К чему, Господи? К чему все эти сны? Зачем же ты меня мучаешь? — это уже в машине пробормотал алтарник и поехал на работу.

Церковь для Алексея была чем-то вроде хобби. Если уж простые священники, особенно в деревнях, иногда живут благодаря еде, принесенной на помин, то алтарники и подавно денег за свою службу не видят. Деньги же, пусть и небольшие, он зарабатывал в детском реабилитационном центре «Подрастем вместе!». Социальным работником. Все началось, в том числе и воцерковление, десять лет назад. Тогда еще молодой, амбициозный юрист Алексей Кордонов удачно женился на однокурснице по аспирантуре, и у них родился сын. ДЦП. Его еще называют болезнь Литтла. Все эти термины для Алексея-тогда были в новинку. Для Алексея-теперь все это стало обыденной реальностью. Было пролито много слез, жена Алексея, Алена почти два года пыталась сама справиться с этим недугом. В итоге ребенок был отдан в реабилитационный центр, а Алексей устроился туда за копеечную зарплату социальным работником.

На работу он пришел практически в девять двадцать, с опозданием в двадцать минут. Около кабинета стояла какая-то женщина.

— Подождите десять минут и заходите, — обратился к ней Алексей и забежал в кабинет. Переодел босоножки в рабочие туфли, снял зеленую футболку с крокодильчиком, надел белую рубашку из шкафа, включил компьютер и затем выкрикнул: «Входите!»

В кабинет вошла женщина лет сорока. Скорее всего моложе, но из-за своеобразного образа жизни (не просыхая пьет — поставил в первые же секунды диагноз алтарник) выглядела она старше.

— Добрый день, я бы… Я мама Харитонова. У вас тут… Живет.

Харитонова Васю Алексей знал хорошо. Девятилетний разгильдяй, год назад впервые попробовал нюхать клей — старшие подсадили, — знал матерных слов больше, чем сам Алексей, и уже успел дважды сбежать из реабилитационного центра.

— Живет. Неужели вы созрели, вернуть его хотите?

— Созрела… да, — мама Васи как-то жутко то ли хихикнула, то ли икнула, — созрела, но не сейчас. Чуть позже. Сейчас я пришла поговорить про младшего. Станислав. Ему шесть, мне кажется, у него вши. Вам надо посмотреть его и оставить у себя. Я не справляюсь.

— Вас как зовут?

— Наталья… Наталья Эдуардовна. Можно просто Наташа.

— Наталья Эдуардовна. Вы понимаете, что реабилитационный центр — это не детский дом? Здесь детей селят только на время, пока у родителей возникают трудности. Вы понимаете, что…

Алексей не успел закончить свою фразу. Наталья Эдуардовна, она же Наташа, прервала его бурно-эмоциональным всплеском:

— А у меня, думаете, сейчас лафа какая-то? Я похожа на долбаную королеву Англии? Я в проклятой Пятерочке работала. Что там можно заработать, кроме грыжи позвоночника? Ничего! Ничего там святого! И оттуда, черти, выгнали, и там я никому не нужна. А Стас кушать хочет. Ему на следующий год в школу. Откуда я, скажите мне, возьму деньги на все это? Портфель там, форма? Думаете, это копейки? Думаете, я тут придуриваюсь? Мы задыхаемся, понимаете?

Алексей понимал, очень хорошо понимал. Такие люди… Для них потратить две-три тысячи на выпивку в месяц — это мелкие растраты, незаметные для и так скудного бюджета. А купить портфель, рубашку сыну за триста рублей — тяжелая ноша, которую лучше всего передать государству.

— Девушка, я очень хорошо вас понимаю, — Алексей мило улыбнулся. Максимально мило, так, как только он умел. Девушка. Смешно называть околосорокалетнюю женщину девушкой. Смешно, но это всегда срабатывает. Наташа улыбнулась, обнажив золотой зуб, и потупилась. — Очень хорошо понимаю, но и вы меня поймите. Ребенок может находиться в реабилитационном центре не более полугода. А Вася здесь уже почти год. Вы понимаете, что если сейчас поступит второй ваш ребенок, нам придется подавать заявку в органы опеки о лишении вас родительских прав?

На лице Натальи Эдуардовны читалось сразу несколько эмоций: «Вы что, уроды гребаные? Моих детей? Не отдам!», следом: «Васенька мой, ладно ты, уже отдала, но Станислав-то! Кровиночка моя! И имя такое, царское! Ста-нис-лав! Нет, не отдам!» Но в итоге все равно победила эмоция: «А если… Господи, об этом даже неудобно думать, но… Если я и второго сплавлю… Как же… Насколько же легче-то станет жить!»

— Ничего вы, молодой человек, не понимаете… — вздыхает.

— Может быть, но и вы меня поймите, Наталья Эдуардовна. Вам надо принимать какое-то решение. Вам надо восстанавливаться или отдавать детей насовсем.

— Детей не отдам. Точка. Вы это должны хорошо понимать. У вас самих дети есть?

Алексей на несколько секунд замолчал.

— Есть…

— Вот вы, как отец, должны меня хорошо понимать. Никто просто так своего ребенка не отдаст.

Никто. А Алексей отдал. Сына назвали Юрой. Крестили потом как Георгия. Но легче от этого не стало. Ходит он до сих пор лишь под ручку, людей не узнает, глаза в кучу, улыбается кривыми зубами и высовывает язык. Конечно, он понимал.

В церковь люди приходят по разным причинам. Есть те, кто ждет чуда — такой тип уверен, что после молитвы хорошо продастся квартира или крещеный ребенок вдруг станет вундеркиндом и заработает миллиарды долларов, изобретя новую социальную сеть мирового масштаба. Такие очень часто отваливаются от Церкви, как только получают необходимое. Или, не получив, разочаровываются.

Есть профессиональные православные. Чаще всего и наследственные. Это те самые, которые работают в храме, на православных выставках, собирают записки, поют на клиросе, прислуживают в алтаре, меняют свечи в храме. Детей священников видно издалека — они в храме самые наглые, легко и без проблем пробиваются в верхи. Если даже не заканчивают семинарию, остаются регентами хора, бухгалтерами — занимают самые денежные должности при храме. Конечно, не все. И вообще дело было не в родстве, а в типаже. Профессиональными православными легко становились и бывшие захожане. Не важно откуда появившиеся, через какое-то время их можно было отличить от всех других невооруженным взглядом. Наглые, пробивные, они чаще всего забывали о христианских добродетелях, а назывались христианами лишь формально — хлебно, тепло, значит я смогу тут зарабатывать.

Сам Алексей относился к третьей группе — он попал в храм от безысходности. Люди приходят в храм, когда случается какое-то непоправимое горе, такое, которое невозможно объяснить логически. Такое, после которого не хочется жить. В Церкви вдруг находится какой-то смысл. И вместо самоубийства человек отдает свою жизнь Христу. Становится священником, монахом, пусть даже простым алтарником. Но искренне, от всей души, с благодарностью. Ведь если бы не Церковь тогда, в трудную минуту, скорее всего, в живых Алексея уже бы не было. А он был.

«Что же делать с Кубанычбеком… — когда Наталья Эдуардовна вышла из кабинета, Алексей откинулся на стуле и закатил глаза к потолку. — Неужели придется его сдать? Неужели я все же ошибся? Неужели…»

Алексей думал об этой ситуации несколько дней. Он не сказал жене, не сказал отцу Роману. Думал. Думал постоянно. Но завтра, в среду, надо было снова ехать на строительство храма, в Новокуйбышевск, а сама мысль, что снова придется видеться с Кубанычбеком, сводила Алексея сума. С одной стороны — они покрестились и уверовали. Но с другой — этот языческий фарс с могилой Алымбая. Надо было принимать решение, причем как можно скорее.

Алексей с трудом дождался конца смены и, сев за руль, направился прямиком на Управленческое кладбище. Поселок Управленческий уже давно был частью Самары, но по факту находился у черта на куличках. В советское время там строили целый мини-городок для сильных мира сего. Поэтому и Управленческий — там должно было жить все руководство города: партийные работники, руководители госучреждений, заводов и фабрик. Но по факту осталось одно лишь кладбище. И вот там, на Управленческом кладбище, чуть больше полугода лежала мама Алексея, Елена Сергеевна.

Со дня смерти Алексей навещал ее слишком часто. Он не говорил об этом отцу, даже не всегда, как, например, в этот раз, говорил жене. Но к маме ездил довольно часто. Дело в том, что мама помогала ему. Советом, делом, новой интересной мыслью. Конечно, при жизни. Но и после смерти не оставляла своего сына. Любопытно, но если до смерти мамы с ней можно было не согласиться или даже переспорить, после смерти в голове возникал ее голос, который невозможно было бы опровергнуть. Голос. Он говорил Алексею что делать, как жить. Голос. На самом деле, к маме он уже не имел никакого отношения, этот голос был всего лишь воспоминанием. Но по факту он помогал. Поэтому, чтобы воскресить этот голос, чтобы он звучал ярче, Алексей приезжал к маме на кладбище.

Проезжая ровные рядки могил, Алексей постоянно удивлялся — как же это кладбище разрастается. Буквально за несколько недель появлялось около сотни новых могил. И это одно из многих кладбищ Самары. Люди умирают, живые не замечают смерти. Стараются не замечать. Поэтому все эти обновления заметны лишь постоянным посетителям кладбища.

Алексей оставил машину на обочине, уверенно прошел между полугодовалыми, уже ставшими старыми, надгробиями и крестами и подошел к оградке маминой могилы.

— Мам… Я скучаю. Знаю, что бесполезно говорить об этом на могиле. Бесполезно говорить это холмику. И тебя, скорее всего, тут нет. Ты на небе. Но где еще, как мне еще сказать это? Только тут… Мам, я скучаю. Скучаю по твоему поцелую в щеку при встрече. Скучаю по твоему боевому голосу. Скучаю по ласковым рукам. Мам…

Алексей присел на скамейку и заплакал. Он плакал на могиле, наверное, впервые после похорон. Все это время от слез удерживали социальные статусы — ты мужчина, ты не должен плакать, ты христианин — она попала в лучший мир, а значит не надо плакать. А плакать хотелось. И Алексей плакал.

— Мам, я не знаю, что мне делать. Я в тупике, мам. Неужели Кубанычбек предал меня? Неужели вся эта история с киргизами — сплошной фарс? Я так хотел поверить, мам. И теперь не знаю, что мне делать…

Именно мама дала тот важный совет, который изменил жизнь Алексея вперед на много лет.

— Ты знаешь, у меня есть знакомая… Работает социальным работником. Может быть… Может, отдадите Юру? Ну ведь вы с Аленой не сможете воспитать инвалида. А там помогут. Давай?

Алексей, скрепя сердце, согласился. Без инвалида действительно стало легче. Но куда заткнуть совесть? Спустя два месяца Алексей устроился в этот же реабилитационный центр, куда поселили его ребенка, социальным работником, таким образом зарубив карьеру юриста. А уже много позже стал алтарником в храме Бориса и Глеба.

Именно из-за сына он так наделся на то, что храм Романа Сладкопевца будет наконец построен. Отец Роман обещал ему, что откроет при храме реабилитационный центр. Что Алексей сможет перевести сына в Новокуйбышевск и не заниматься больше ненавистной работой, получая сущие копейки.

— Спасибо, мам, спасибо.

Несмотря на то, что мама была мертва, она все равно оберегала своего единственного сына. Уходя от могилы, Алексей знал, что надо делать. Знал, как надо поступить. Уже завтра утром он планировал позвонить отцу Роману и все рассказать. Пусть тот передаст Льву, и Кубанычбека уберут из бригадиров. А лучше всего, заменят бригаду целиком. А сны… Сны все эти — всего лишь нелепые переживания. Надо было действовать решительно. Именно с такой мыслью Алексей выехал с кладбища.

Продолжение следует

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: