Ахилла

В издательстве «Эксмо» вышла книга Олега Зоберна «Автобиография Иисуса Христа»: 40 глав, 512 страниц.

Это первый роман на русском языке, написанный от лица Христа. Или… от лица похожего персонажа. Имена и события в тексте лишь отчасти совпадают с библейскими. Книга настолько отличается от Евангелия, что их сложно уместить в сознании одновременно. Возникает вопрос: как относиться к ней? Отложить в сторону? Сжечь вместе с автором? Дать ему премию? Нужно сделать выбор. И этот выбор за вами.

На протяжении двух тысяч лет о Христе много спорят. Его любят и ненавидят. Эти два полюса рождают жизненное напряжение. И между ними – огромный пласт равнодушия. Книга Зоберна – удар молнии в толщу обывательской серости, вызов пошлости и скуке, этим спутницам самодовольства, которые прячутся порой в складках церковных облачений, навевая литургический сон. Книгу рекомендую прочитать всем хранителям духовных скреп и традиционных устоев: архиереям, работницам софринской фабрики церковной утвари, семинаристам и другим медиаторам монотонной стабильности бытия.

Образ главного героя скандален, как скандальна евангельская весть. Он опрокидывает общепринятые нормы морали. Ум человека начинает метаться как зверек, попавший в западню. Вопрос «что есть истина?» перестает быть риторическим. Художественные достоинства романа создают ощущение достоверности происходящего. Это опыт внедрения в реальность до полного слияния с ней.

Книга свидетельствует о том, что Иисус действительно был. Невозможно не верить в существование того, чей портрет столь психологически убедителен. И она привлечет ко Христу внимание широкого круга населения. Ведь церковные проповеди о Нем часто тонут в шуме современного мегаполиса. Их благочестивая искусственность и напыщенная риторика отталкивают светских людей. Многие с интересом относятся к вере, но для них труден язык канонических текстов, а популярная православная литература часто написана в откровенно агитационном стиле. Зоберн же использует в своей книге модель обыденного разговора. Иисус сам рассказывает о себе, чем завоевывает доверие читателя. Хочется идти вслед за главным героем по пыльным дорогам Палестины, вместе с торговыми караванами ночевать у пастушьих костров, укрывшись попоной ишака. Остается только понять: что ждет в конце этого пути, есть ли там земля сладости, «где течет мед и млеко», или сияние впереди на горизонте – это не отблески фаворского света, а всего лишь мерцание блуждающих кладбищенских огней?

Литература подобного рода принесет пользу тем, кто считает, что «поймал Бога в сеть своего катехизиса». Эти верующие, исполняя обряды, превратили живую жизнь в ритуал и считают себя носителями истинного мировоззрения. Они смотрят на мир сверху вниз, готовы критиковать все, выходящее за границы их понимания. Им придется очередной раз в связи с выходом книги «дать отчет о своем уповании», и сделать это не менее изящно, чем написан роман. Иначе они останутся «слепыми вождями слепых», сообществом маргиналов, обитающих в православной резервации. Защищать свою веру полицейскими методами – означает расписаться в собственном интеллектуальном бессилии. Когда-то именно появление ересей дало импульс развитию христианского богословия. Религиозные мыслители должны справляться с вызовами эпохи, изживать в себе комплексы и страхи.

Любой выпад в адрес христиан со стороны светской культуры – это испытание их духовной зрелости: совершат ли они акт инквизиции, или постараются понять чужой, неприятный для них опыт, соотнеся его с личными убеждениями. Если от произведений искусства требовать ортодоксальности, тогда нужно освободить российские музеи от обнаженных античных статуй или хотя бы задрапировать их крепдешином. «Горе миру от соблазнов», но стремление насильственным путем оградить от них народ является неуважением к людям, отношением к ним как к стаду, которое способно двигаться в правильную сторону только направляясь кнутом циничного пастуха. Невозможно приобрести навык отличать добро от зла, лишившись свободы выбора, если из твоего окружения уберут все негативные проявления жизни. В стерильной обстановке не получишь иммунитет от инфекций.

Христос не призывал защищать Себя от нападок мира. Христиане занимаются миссией, пытаются интегрировать свои идеи в общество, но когда общество воспринимает эти идеи, пробует усвоить, крутит их так и сяк (ведь художники по сути своей экспериментаторы), верующие недовольны. Иначе говоря, подарив ребенку дорогую игрушку, надо быть готовым к тому, что он разломает ее на части, ведь интересно, как она устроена, и что можно сконструировать из ее деталей. Проще простого за это в сердцах отхлестать ремнем, но так мы уничтожим в ребенке природную любознательность. Развитие человечества остановится на стадии Средневековья, если запретить людям свободно исследовать все то, что попадает «им в руки».

Евангельский рассказ о Христе не изобилует деталями. Возникает естественное желание его дополнить. Язык Библии сдержан и сух. Многим интересно, например, что именно Иисус писал перстом на земле, когда к нему привели женщину, «взятую в прелюбодеянии». В течение многих столетий образ Христа люди стремятся «одушевить» с помощью живописи, музыки, литературы. История Его жизни обрастает вымышленными подробностями, наполняется новыми смыслами. Здесь неизбежны проблемы с церковной цензурой – происходит столкновение классической традиции и свободного художественного поиска. Но это столкновение – на пользу и тем и другим, приверженцам догматического опыта и сторонникам независимого мышления. Первым оно напоминает о том, что фиксированные формы не могут вместить в себя целиком красоту и сложность бытия. Вторым оно возвещает о каноне, который придает жизни стройность, делает ее принципы не столь эфемерными и относительными, какими они кажутся при всплесках творческой фантазии. Ведь и в Новом Завете противопоставляются Закон и Благодать, упорядоченность жизни и непредсказуемые действия Святого Духа.

Возможности реалистического искусства ограничены. Оно неспособно передать тайну Боговоплощения. Ее можно выразить лишь отчасти с помощью символов и притч. Тех, кто пытался изображать Христа, упрекали, что Он выглядит у них как обычный человек. Но ведь Он и пришел на землю «в зраке раба», не столько показывал Свое Божество, сколько скрывал. Есть два Его новозаветных имени: «Сын Божий» и «Сын человеческий», художественная литература делает акцент именно на втором. Важно помнить, что Христос был отчасти такой, как каждый из нас, иначе Он может превратиться в нашем восприятии в абстрактного фантастического персонажа или в отвлеченную идею. А идеи, как известно, способны складываться в идеологию и насаждаться средствами пропаганды. Тогда отношения с Богом вытесняются соблюдением уставов и инструкций, священный трепет сердца сменяется страхом наказания. Попытка «очеловечить» Христа является лекарством против агрессии, призывом увидеть человека и в своем ближнем.

Литературный образ Христа создавали авторы разных стран и эпох. Книга Зоберна – продолжение традиции. Еще в первые века христианства ходило множество сочинений, получивших впоследствии название «апокрифы». Канонические Евангелия были лишь незначительной частью гигантской письменности, в которой шла речь о Христе. После формирования новозаветного канона апокрифы продолжали появляться в Византии, в Европе, на Руси, постепенно становясь частью народного фольклора. В XVII веке английским поэтом Джоном Мильтоном была написана поэма «Возвращенный рай», в XVIII веке появилось сочинение немецкого писателя Фридриха Клопштока «Мессиада». Оба сочинения основывались на Евангельской истории. В XIX-XX веках жизнь Христа изображали в художественных произведениях Карл Вентурини (Германия), Фредерик Фаррар (Великобритания), Джованни Папини (Италия), Роберт Грейвс (Великобритания), Никос Казандзакис (Греция), Сильвестр Эрдег (Венгрия), Генрик Панас (Польша), Энтони Берджес (Великобритания), Норман Мейлер (США), Жозе Сарамаго (Португалия), Эрик Шмитт (Франция), Энн Райс (США), из русскоязычных: Дмитрий Мережковский, Михаил Булгаков, Леонид Андреев и другие. Такой жанр литературы получил название стилизованные апокрифы. Новозаветная фабула стала свободным сюжетом беллетристики, сохранив связь с первоисточником. Евангельская реальность создала новые миры, при этом изменившись до неузнаваемости.

Эти сочинения часто встречались враждебно христианами, в них усматривали тексты, конкурирующие со Священным Писанием. Например, поэтесса Олеся Николаева обвиняет таких авторов в том, что они «распоряжаются чужим достоянием», «исправляют свидетельства Святого Духа»¹. Подобный взгляд имеет основание, ведь некоторые писатели пытались грубо «оттеснить» Евангелие, утверждая, что Матфей исказил и переработал подлинные слова Христа. Но понятно, что это всего лишь риторический ход. Есть большая разница между религиозным и литературным текстом. Литературный текст раскрывает не Личность Христа, а Ее понимание в контексте становления мировой культуры. Он не претендует на то, чтобы руководить жизнью человека, а свидетельствует о самом авторе и особенностях восприятия священной истории в ту или иную эпоху. Читатель держит дистанцию с персонажами, не принуждается к молитвенной связи с ними. Дидактическая направленность есть у любого художественного произведения, но оно не вторгается в сознание настолько, чтобы считать его объективной истиной и смешивать с реальностью. «При всей любви к «Гамлету» или «Евгению Онегину», мы не отмечаем дни рождения главных персонажей, погребение Тристана с Изольдой не требует всемирного траура. Трудно представить группу лиц, построивших храм и в нем разыгрывающих мистериальную драму бегства и успокоения Мцыри»².

Взяв евангельский сюжет, писатели осуществляли «глубокую редактуру», модернизировали его, заостряя современные социальные и нравственные проблемы. Христос почти всегда у них выглядит иначе, чем в канонических текстах. Иногда эти романы походили на искусную подделку, выдавались за вымышленную древнюю рукопись, этот прием использовал и Зоберн. Но чаще они являлись попытками авторов прорваться к Богу, минуя «официальную» религиозность. И вместо того чтобы упрекать литераторов за «своевольное вторжение в метафизику», лучше разобраться в том, почему их не устроила существующая теологическая парадигма.

Религиозные сообщества, ставя Христа в центр своей жизни, часто оказываются далеки от возвещенного Им идеала любви. Евангельские романы – это протест против того, что христианство стало слишком обыденным, утратило сложность, низведено до уровня лозунгов и призывов не есть рыбу перед причастием. Ведь и Христос боролся против фарисейства, чрезмерного богословского рационализма и жестких моральных норм. Олеся Николаева, критикуя постмодернизм, писала, что он может «предложить лишь выжженную мертвую пустошь взамен цветущих садов живых смыслов». Но не та ли самая «культурная пустошь» возникает при отрицании литературных опытов, идущих вразрез с традицией? Ведь всякая традиция должна перерастать саму себя, иначе омертвеет.

До формирования новозаветного канона Церковь терпимо относилась к апокрифам, в которых было корректное расширение библейского сюжета, и до сих пор сведения из них использует в своем Предании. Если же апокрифы содержали в себе серьезные доктринальные этические моменты, противоречащие христианству, Церковь не допускала, чтобы евангельская терминология наполнилась неевангельским содержанием. Но когда кодекс книг Нового Завета был определен, апокрифы перестали претендовать на сакральный статус и обосновались в литературном пространстве, где им самое место.

Из этой области их нельзя выпускать. Ведь творческое воображение писателей наделяет личность Христа чертами, далекими от совершенства, его «человечность» у них двусмысленна. Например, в «Евангелии детства» Иисус предстает как самолюбивый и жестокий ребенок, использовавший свой дар чудотворения, чтобы поквитаться с обидчиками. Однажды мальчик помешал его игре с глиной, расплескав лужицу лозой. Иисус рассердился и заявил ему: «Теперь ты высохнешь, как дерево, и не будет у тебя ни листьев, ни корней, ни плодов». Родители мальчика, оплакивая сына, принесли его в дом Иосифа. Такой характер Христа кажется более «жизненным», чем в скупом новозаветном его описании. Но эта «жизненность» не очищена от греха, она – привычная, земная, истерзанная инстинктами.

Если бы Христос был только человеком, идеализация Его характера делала бы художественный образ неправдоподобным. В советских изданиях читателям предлагались мифы о «дедушке Ленине» и революционерах, рисовались их лубочные выдуманные портреты, а о негативных чертах этих деятелей авторы сознательно умалчивали. Но главный тезис христианской религии: Христос — это Богочеловек. К людям пришел не учитель, не пророк, не проповедник, а Сам Господь. Основным для христиан являются не идеи Христа, а Его Личность. Поэтому исказить представление о Ней – означает ниспровергнуть онтологические основы веры. А в литературных апокрифах структура Его канонического образа резко меняется, что у верующего человека не может не вызывать огорчения, – это все равно, что увидеть карикатуру на собственную мать. Но можно ли на основании нескольких общих деталей считать нелепое подобие оригинала тождественным ему? В евангельских романах изображается становление характера Иисуса, его страсти и сомнения, но библейский Христос меняться не мог, вся Его жизнь – это реализация изначальной сущности Богочеловека, в котором есть чувства, но нет порочных страстей.

Когда Иисус становится героем беллетристики, он превращается из Того, Кто принимает исповедь, в того, кто исповедуется. Читатель, вместо того, чтобы каяться перед Ним в грехах, смотрит на него сочувственно и свысока. «Христос у верующего – вверху, а у евангельских фантастов – под пером»³. В этом заключается основная опасность стилизованных апокрифов: для человека с неокрепшей верой десакрализированный образ Христа может приобрести культовое значение, произойдет фамильярное сближение с Ним, вера превратится в игру и растворится в суете жизни. Ведь книжный Христос такой простой и понятный, болеет теми самыми болезнями, что и все мы, хочется его любить и ему подражать. Земная жизнь перестает отражаться в вечности. Люди оказываются лишенными Бога и предоставленными самим себе.

***

«Что вы думаете о Христе, чей Он Сын?» — такой вопрос хочется задать и о главном герое романа Зоберна. Добропорядочную публику надо чаще встряхивать, чтобы она не деградировала от самодовольства, но после этого стоит внимательно вглядеться в личность «возмутителя спокойствия». Кто он такой? Можно ли ему доверять? Это Тот Иисус, о Котором писали апостолы, Бог, спасающий нас от ада? Иудейский книжник, вышедший за пределы своей культуры? Невротик, вовлекающий читателя в темную игру своих желаний? Заурядный экстрасенс, морочащий головы наивным обывателям? А может, сам автор перенесся на крыльях воображения в древнюю Палестину и под маской учителя человечества пытается нам что-то сказать? Если Иисус, в Которого мы привыкли верить, является лишь персонажем благочестивой легенды, способен ли новоявленный Мессия Его заменить?

Центральной фигурой в «Автобиографии Иисуса Христа» является вовсе не Христос. Мало ли было духовных учителей в бурлящей идеями Иудее! Его и зовут иначе – Йесус. В нем, как во всяком еврее, сильна воля к жизни, а работать не хочется, кому приятно возделывать землю в поте лица! Он и решает назваться пророком, что сулит от доверчивых простаков немалые дивиденды. Его мечты вращаются вокруг того, что современные обеспеченные жители столиц давно достигли: их яхты пришвартованы у средиземноморских причалов. Как хорошо выйти на палубу собственного корабля и «беззаботно выпить кубок сладкого вина, поднесенного юной любовницей, глядя, как проплывает мимо зеленый берег, населенный бедными людишками». В отличие от него, евангельский Христос был свободен от похоти, злобы, высокомерия, не стремился к материальным благам и не искал личного счастья. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»

Характер Йесуса далек от совершенства, и потому его образ близок читателю. На протяжении всего романа следишь за судьбой главного героя с неослабевающим интересом. В его поступках многие узнают свои сокровенные фантазии, в которых стесняются кому-либо признаться. Так что книга будет иметь успех… среди тех, кто от себя еще не устал. Преображение мира – за этим не к Йесусу. Он скажет: нет ничего нового под солнцем, что делалось, то и будет делаться, сам Бог не без греха, и когда занимаешься сексом с козой, главное – чтобы она была здорова. У него есть утопические идеи изменения общества – отмены рабства и открытия школ, но все идеальные проекты обычно губят людские пороки. А Йесус не обещает никому «рождения свыше», «душевного обновления». И что тогда спасет человечество? Колючая проволока лагерей?

По ходу действия трудно разобраться: Йесус чаще помогает людям или использует их в своих интересах. Его можно принять за Христа лишь в полумраке, когда на закате дня слабые солнечные лучи искажают контуры предметов, и не поймешь: то ли тень, то ли зверь, то ли человек. А главное, автор запрещает ему творить чудеса, хотя именно чудо является знаком присутствия Божьего в мире. Все «чудеса» Йесуса – плод врачебного искусства, магических заклинаний или психологических манипуляций. Ни в романе, ни в судьбе главного героя нет места действию Божьему, события там либо не нуждаются в сверхъестественном истолковании, либо случаются под действием тайных сил природы. Это мир без благодати, затемненный, объятый мертвым лунным сиянием.

Библейский Христос неоднократно подчеркивал Свою связь с Богом, а Йесусу Бог представляется враждебной силой, упрямо не идущей на контакт, словно мать, отвергающая ребенка. Бог настолько неумолим, что кажется – Его нет.  «Боже, Боже, почему Ты меня оставил?» Эта экзистенциальная тьма не поглотила канонического Иисуса, лишь временно сгустившись над Ним на Голгофе, но главный герой романа свыкся с таким ощущением. Оно общее для всех языческих культур: человек – марионетка, судьба с ним играет. Может, поэтому и сам Йесус играет людьми?

Его учение – синкретическая смесь идей эллинской философии, оккультных теорий, кабалистических трактатов. В интеллектуальном развитии он опередил свое время, свое, но не наше. Он говорит в духе платоников, что нужно вырваться из оков плоти, потому что так обретешь духовную свободу. Впрочем, самоубийство он советует лишь другим — пришедшему к нему молодому римлянину, а сам мечтает «жить с женой в кедровом лесу, в домике у ручья, где на солнечной террасе будет разбит сад с целебными растениями». Это напоминает современного проповедника саморазрушения, солиста группы «Ленинград», который воспевая и романтизируя пьянство, ведет здоровый образ жизни, занимается фитнесом и обслуживается у дорогих врачей.

Йесус не смотрит безучастно на человеческие страдания. В тех или иных случаях он с риском для себя пытается спасать людей, попавших в беду. Но его вмешательство не прогоняет вселенскую тьму, оно является лишь сиюминутным решением проблемы, сомнительным по своим результатам. Например, он избавил от казни женщину, обвиненную в прелюбодеянии. Хорошо зная нравы толпы, он догадался, чем можно усмирить ее кровожадность. Одна звериная страсть сменилась другой, и люди разошлись довольные зрелищем, забыв, что готовили убийство. Но пройдет время – они найдут себе новую жертву. Тут нужна мудрость иного, божественного порядка, чтобы в такой ситуации произнести одну-единственную фразу, которая вызовет душевный переворот, мгновенно превратив судий в самих подсудимых.

В этом особенность всех апокрифичных изображений Христа – он лишен иконописного лика, выглядит тщедушным, жалким, измученным, сам нуждается в спасении и защите, поэтому не может быть Спасителем. В предисловии роман Зоберна представлен как перевод древней рукописи, найденной недавно на развалинах Дамаска и расшифрованный Академией наук. Но на каком основании ученые идентифицировали автора текста именно как Иисуса Христа, а не другого мудреца-проповедника? Некоторых элементов биографии, роднящих его с ортодоксальным Христом, для этого явно не достаточно. Чем дольше читаешь книгу, тем сильнее ощущение того, что речь там идет не об Иисусе, а о каком-нибудь Ходже Насреддине, помещенном в иудейские реалии.

Писать Евангелие от первого лица — опасный эксперимент. Очередной раз мы видим, что попытки отступить от библейской лаконичности и интерпретировать священные тексты приводят к слиянию личности автора и созданного им Иисуса. В фильме «Андрей Рублев» произошло то же: режиссер хотел показать святого монаха-иконописца, а изобразил мятущегося советского интеллигента начала 60-х с кучей неразрешенных вопросов. В романе Эрдега «Безымянная могила» евангельские персонажи ведут себя как жители социалистической страны, заседания Синедриона похожи на съезды Политбюро. Священное – превыше образов и слов: когда говоришь о нем на человеческом, а не на ангельском языке, оно теряет свою неотмирность. Этим и объясняется почти протокольная строгость библейского текста – минимум слов, максимум смысла.

Евангелие прочно занимает свою нишу в мировой культуре вот уже две тысячи лет. Чтобы конкурировать с ним, надо предложить миру идею действительно оригинальную. Что нового в призыве наслаждаться жизнью, соблюдая во всем умеренность, и не мучиться чувством вины? Трактовка Зоберном образа Иуды существовала весь девятнадцатый век и сейчас стала уже банальной – Иуда был любимым учеником Христа, эта идея встречается у Андреева, Волошина, Эрдега. Мария Магдалина предстает в романе Зоберна очаровательной блудницей, что перекликается с ее виденьем Мейлером и Сарамаго. Зоберн избавил Христа от мук, как когда-то поступил и Казандзакис. Сарамаго и Эрдег тоже не позволили Христу воскреснуть, лишив человечество Искупления. Пишет ли в романе Зоберна Христос автобиографию до или после Воскресения – об этом мы предоставим узнать самому читателю.

Получается, что автор, отступающий от евангельского канона, попадает под власть иного канона, литературного. На место изгнанного нечистого духа «церковного благочестия» в горницу, выметенную от пыли ценностей христианской культуры, приходят семь злейших бесов, и бывает последнее хуже первого. Мир идей и образов художественной словесности легко исчерпаем. Она не размыкает границы земного, не соединяет с Богом, и пустота, разрастаясь, доводит человечество до удушья. Демифологизация обычно оборачивается созданием новых мифов, на место одних кумиров приходят другие, «ибо мятется сердце наше, пока не успокоится в Тебе».

Христианство – не религия книги, и если на самом деле в ближневосточных развалинах однажды найдут старинную рукопись, где о Христе сказано совсем не то, что мы привыкли знать, это не станет для верующих проблемой. Ведь Христос сказал: «Я с вами во все дни, до скончания века». Он оставил людям не писания, а Себя Самого, и жив в Литургии, которая является не символом Тайной вечери, а возможностью непосредственно участвовать в ней. Если на Земле вдруг исчезнут все учебники по теории музыки, хороший слух все равно определит фальшивую ноту. Вот и Церковь, имея опыт общения со Христом, может понять, является ли той или иной текст Его отражением.

Книга Олега Зоберна – литературный шедевр, грандиозный и страшный. Она написана с беспощадной правдивостью монолога и пробуждает интерес к евангельским событиям. Но есть риск увлечься ей и принять за Христа кого-то другого, того, кто «рядится в одежды ангела света», и не может открыть людям врата Небесного Царствия. Погружаясь в текст, мы соединяемся мысленно с его героем, и велика опасность, что, когда придет Христос настоящий и постучит в двери человеческой души, Ему уже не откроют, потому что место внутри горницы окажется занятым Его двойником.

—

¹ Олеся Николаева. Творчество и самовыражение. «Новый мир» № 1, 1999.

² Татаринов А. Власть апокрифа: библейский сюжет и кризисное богословие художественного текста. Краснодар, 2008. С.12.

³ Яков Кротов. Христос под пером. «Иностранная литература» № 5, 1998.