Ахилла

(Может, кому-нибудь из нынешних новобранцев пригодится)

После смерти Сталина, отец мой, отбывающий срок в тюрьме, попал под первую амнистию. Он был инвалид войны, без одной ноги, и правительство таких, как он, пожалело, выпустило на волю, не дожидаясь второй политической амнистии. При освобождении заключенные давали подписку о неразглашении тайны — условий, в которых они томились в лагерях. Поэтому отец особо не рассказывал, как ему там жилось, но кое-что все-таки пробивалось… Однажды вечером коротко он сказал нам, его детям: постарайтесь не служить в армии. Не защищать эту власть. ОНИ вашей службы не достойны. При слове ОНИ папа показал на потолок, на верховную власть.

Этот эпизод мне запомнился в деталях: он сидел у окна, мы жили на первом этаже, и показав на потолок, посмотрел на открытую форточку: не подслушивает ли кто?..

Братья мои избежали призыва. Старший, двоюродный, с детства страдал астмой.

Родному, вследствие частых ушных болей, поставили диагноз: воспаление среднего уха.

Мне, младшему, до армии еще было далеко, я о ней и не помышлял. Вовсю занимался спортом — бассейн, лыжи.

Но вспомнил папин наказ, когда получил первую призывную повестку в военкомат. И тогда в военкомате, стоя в очереди на осмотр к врачу, среди голых пацанов моего возраста, решил: нет, мне туда не надо.

Я учился тогда в геологическом техникуме, и до окончания его, вроде бы, забрать не должны. Но на четвертом курсе меня из техникума отчислили, и армия подошла вплотную.

Был у меня друг детства Боря Кравцов, чуть меня постарше. В это время он учился на психфаке и проходил практику в психушке, в Ганушкиной больнице. Я — к нему: как закосить под сумасшедшего? Боря дал мне кое-какую литературу о симптоматике сотрясения мозга. И посоветовал: упасть на катке, потерять как будто сознание, заберут в больницу, а там уже вести себя, как настоящий больной…

Дорогой мой Боренька Кравцов… В будущем он стал известным психиатром… Имел большую практику. А тогда, стажируясь в Ганушкиной, рассказывал мне о молодом художнике, которому никто не препятствовал там рисовать, и Боря приносил домой его карандашные натюрморты. Звали художника Анатолий Зверев, тот самый, прославленный в перестроечные годы несколькими выставками, музеем его имени, когда самого уже не было в живых.

Художники, попадавшие в Ганушкину, по давней традиции не прекращали творить. В 1925 году попал туда Сергей Есенин. Из работ пациентов художников, его соседей, Есенин организовал выставку. Навестить его пришел однажды Павел Радимов — поэт, пейзажист. Говорил, что видел там работы выдающиеся. Это была у Есенина последняя попытка вылечиться от проклятого алкоголизма. В декабре он оттуда сбежал в Ленинград, в гостиницу Англетер, где и повесился.

Боря Кравцов тоже имел таланты, кроме врачебных. Писал стихи, играл с детства на виолончели. Виолончель нас и познакомила. Возвращаясь из музыкальной школы он шел к своему дому 1 «б» по Малой Остроумовской, где мы играли в футбол.

Мы — две команды пацанов, безотцовщина и шпана. Отцы у большинства — кто погиб на фронте, кто, вроде моего, сидел в тюрьме.

И вот идет какой-то хмырь с огромной скрипкой на спине… Ну как ему не вмазать по жопе. Я и вмазал, а в другой раз он — деру, я за ним…

В девятом классе, в летние каникулы я целыми днями просиживал в открытой библиотеке в Сокольниках и однажды встретил его там. Здесь уже завязалась дружба.

Общие интересы, долгие разговоры о прочитанных книжках. Заглянув к нему как-то домой, застал его за обедом. Тарелка с супом, а за тарелкой, прислоненный к портфелю, том Пушкина «Евгений Онегин». Учил наизусть, не теряя за обедом времени даром.

Стоял декабрь — пушистый, не морозный. Каток в вечерних огнях, в сверкающих конькобежцах, в праздничной музыке. Со мной друзья, человек пять…

Переоделись в летнем кинотеатре, приспособленном под раздевалку. Все на коньках.

Отъехали, где народу поменьше, и я как бы упал. Ребята меня подхватили и на руках понесли в медпункт. Я — без памяти… Врач вызвала «Скорую». Ребята толпятся у двери, переживают. Санитары на носилках задвинули меня в машину… И Скорая, узнав адрес, где я живу, привезла в больницу, неподалеку от моего дома.

Мне нужно было не приходить в сознание как можно дольше. И желательно, чтобы ночью меня стошнило. Положили меня в коридоре, в палатах не было места.

Я долго не приходил в себя, удачно продемонстрировал тошнотворные позывы… Сестричка, бедная, не отходила от меня. Под утро заснул. А проснувшись, увидел группу врачей возле моей кровати, что-то вроде консилиума… Спрашивают, я отвечаю с трудом, а то и невпопад. Перед глазами маячит карандаш: посмотри направо, посмотри налево… В общем, нашли сотрясение мозга какой-то степени. Пролежал я там, уже в палате, недели две… Кололи каждый день витамин Б-прим. Прочитал несколько томов Стефана Цвейга, которого по тому приносила мне туда Аленка, девушка из моего подъезда…

Однажды, после очередного тома, она спустилась во двор и под окнами на снегу крупно вывела: Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.

Теперь надо было закрепиться с моим диагнозом в районной поликлинике.

Психиатр заботливо, по-матерински, отнеслась к пациенту. Назначила ежемесячные внутривенные уколы. По моей инструкции я должен был ее регулярно навещать. Я и навещал, всякий раз видя в ее глазах чуткое, человеческое участие.

Казалось, что и она не хотела, чтобы меня загребли в армию.

Военный билет мне выдали с непригодной для военной службы статьей. И летом я поступил в Литературный институт на заочное отделение. Очный для москвичей был закрыт. Мол, Москва — культурный центр, полно библиотек, Ленинская, Историческая, где самостоятельно можно проходить курс гуманитарных наук, а весной, пожалуйста, — на сессию и на экзамен.

Но однажды спасительная статья порушила мои планы. Я давно мечтал уйти в море на рыболовецком сейнере. Не только насладиться океанским простором, но и подзаработать. Поехал в Мурманск, к знакомым, которые работали в порту Северного флота. Подал заявление и через несколько дней предстояло пройти врачебную комиссию. Опять очередь, опять голые мужики с паспортами и военными билетами в руках. Врач посмотрела в мой, потом на меня и говорит: куда ты приехал, ты же сумасшедший… Я сначала смутился, но ответил адекватно: сама ты сумасшедшая. «Во-во, — подхватила она, — я же говорю».

Советская Армия, которая давила восстания в Венгрии, в Чехословакии, наводила ужас на мирное население во всех так называемых демократических странах, где осела после войны…

Такую армию я уже представил тогда из папиных слов. Глубоко запали они в сознание, если помогли вырваться из ее паучьих клещей.