Кого ищет черный конь? — О шпане с ножичками и русской поэзии
31 августа 2022 Дитрих Липатс
«Речи писателей, статьи и письма в газетах и мой собственный грех: отсутствие мое там, в Союзе — когда его исключали — моя немота».
Это из статьи Лидии Чуковской «Гнев народа» — о травле нашего великого поэта Пастернака. Можно ли женщину обвинять за подавление в себе желания высказать рвущуюся из души правду? Да и время ли тому было? «Зал затих, я вышел на подмостки…» Не тот был момент, мудрее было промолчать. Строчка Ахматовой «но мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово…», как в наши дни оказалось, была написана вовсе не только во имя борьбы с германским нацизмом. Кто мог подумать, что русскую речь придется приглушать на улицах европейских городов? Опять наступил «не тот момент», опять надо думать, прежде чем высказываться. Опять за неосторожное слово в матушке-России можно срок получить, а в европах за русскую речь могут и в чашке кофе отказать.
Есть в моем американском городе радиостанция классической музыки. Я слушаю ее годами и точно могу сказать: более половины репертуара, там звучащего, — произведения русских композиторов. Я было подумал, что при нынешних событиях и отношении к ним населения репертуар станции резко поменяется, но не тут-то было. До сих пор там преобладает музыка Чайковского, Рахманинова, Глинки, Шостаковича. И не только музыка звучит, но и все те же уважительные к ней комментарии. Классику слушают люди мудрые, понимающие преходящесть политического момента. Музыка не поэзия, в переводах не нуждается, ничего не теряет. Это тот самый крик души, запись эмоции, доходчивость которого так оригинально разъяснил Лев Толстой в «Крейцеровой сонате». Хотелось бы, чтобы и великая русская поэзия была бы так же доходчива, но тут… Только мы, русскоязычные, способны оценить ее в полном объеме, и это делает нас особенными, благословленными свыше сокровищем, другим народам недоступным. В этом и, пожалуй, лишь только в этом, и состоит наша национальная исключительность.
Говорят, в Америке хорошей поэзии нет. Враки. Есть. И очень неплохая. Но поэт здесь — не больше чем поэт. В России же — «когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда, как желтый одуванчик у забора, как лопухи и лебеда…». Даже и самая дремучая российская душа невольно просыпается, прислушивается, как только зазвучат строки хорошей поэзии.
Растерянность, недоумение, желание проснуться и забыть весь этот кошмарный сон, что оказался вовсе не сном, а реальностью — не ошибусь, если это вовсе не только мои переживания. «В Россию можно только верить!» А жить в ней можно? Спокойно жить?
Вот три моих любимых стихотворения. Вовсе не жизнеутверждающих, напротив, посвященных главному вопросу философии — смерти, но до изумления русских, то есть понятных только нам, носителям русской речи.
Анна Ахматова написала это, переживая расстрел Николая Гумилева:
Страх, во тьме перебирая вещи,
Лунный луч наводит на топор.
За стеною слышен стук зловещий —
Что там, крысы, призрак или вор?
В душной кухне плещется водою,
Половицам шатким счет ведет,
С глянцевитой черной бородою
За окном чердачным промелькнет —
И притихнет. Как он зол и ловок,
Спички спрятал и свечу задул.
Лучше бы поблескиванье дул
В грудь мою направленных винтовок,
Лучше бы на площади зеленой
На помост некрашеный прилечь
И под клики радости и стоны
Красной кровью до конца истечь.
Прижимаю к сердцу крестик гладкий:
Боже, мир душе моей верни!
Запах тленья обморочно сладкий
Веет от прохладной простыни.
Жуть, конечно. Хотелось бы мне после такого разбавить впечатление каким-нибудь «я пришел к тебе с приветом…», но тоска не отпускает, напротив, подкидывает следующее, не менее достойное и трагичное стихотворение Даниила Андреева. Из тюремной лирики:
Ты осужден. Молись. Ночь беспросветна. Рок
Тебя не первого привел в сырой острог.
Дверь замурована. Но под покровом тьмы
Нащупай лестницу — не в мир, а в глубь тюрьмы.
Сквозь толщу влажных плит, чрез крепостной редут
На берег ветреный ступени приведут.
Там волны вольные! Ставь парус! Правь! Спеши!
И кто найдет тебя в морях твоей души?!
В морях «русской души» каких только качеств не отыщется. Даже у злой московской и питерской шпаны был «благородный» обычай: отдубасив по полной забредшего в их владения незадачливого чужака, умыть его у водоразборной колонки, застегнуть оставшиеся на его рубашонке пуговички и, дав три копейки на трамвай, отправить восвояси — знай, мол, наших, больше не попадайся. «К нам не подходи, а то зарежем». Из той шпаны и выросла нынешняя беда. Была та шпана частью жизни, как тараканы в коммуналках, с которыми сколько ни воюй, все норовят не только по кухне, но и по комнатам побегать. Выросла шпана, заматерела, норовит владения свои расширять. И тут вспоминается третье, очень значимое стихотворение Иосифа Бродского:
В тот вечер возле нашего огня
увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего.
Как уголь были ноги у него.
Он черен был, как ночь, как пустота.
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось, спит.
Пугала чернота его копыт.
Он черен был, не чувствовал теней.
Так черен, что не делался темней.
Так черен, как полуночная мгла.
Так черен, как внутри себя игла.
Так черен, как деревья впереди,
как место между ребрами в груди.
Как ямка под землею, где зерно.
Я думаю: внутри у нас черно.
Но все-таки чернел он на глазах!
Была всего лишь полночь на часах.
Он к нам не приближался ни на шаг.
В паху его царил бездонный мрак.
Спина его была уж не видна.
Не оставалось светлого пятна.
Глаза его зияли, как щелчок.
Еще страшнее был его зрачок.
Как будто был он чей-то негатив.
Зачем же он, свой бег остановив,
меж нами оставался до утра?
Зачем не отходил он от костра?
Зачем он черным воздухом дышал?
Зачем во тьме он сучьями шуршал?
Зачем струил он черный свет из глаз?
Он всадника искал себе средь нас.
В чем же тут значимость? — спросите. На мой взгляд, в этом стихотворении содержится недалеко сокрытый ответ на наши русские беды. «Как будто был он чей-то негатив…» Попробуйте обратить этот образ из черного в белое, и вы получите ослепительного конягу, готового унести нас от ночного костра в ярчайший, ждущий русскую душу мир. Мир любви к ближнему, мир уважения к соседу, мир свободный от «русской тоски», от обиды непонимания русской исключительности, от имперской ментальности, от… Да Бог его знает, чего еще напридумывает о себе неплохой, в общем-то, талантливейший народ, которому бы не шпану с ножиками уважать, а читать хорошую поэзию.
