Ахилла

Просматривая корешки книг на «рабочем» стеллаже, тех, что куплены недавно и пока не отсортированы, я радуюсь тому, что хотя бы четвертая часть из них имеет отношение к христианству. Издания ББИ и СФИ, несколько книжек Никеи, Андрей Десницкий, модный о. Георгий Завершинский, беседы Римского папы Франциска с аргентинским раввином, краеведческие сборники, подарки случайно знакомых авторов с автографами. Увидел бы я такой набор лет 15–20 назад, сам бы и обиделся на собственный «либерализм».

Но действительно, что читать человеку, выросшему из поры неофитства?

Многие православные, как и вообще многие современные взрослые люди, вероятно, книг не читают вовсе. Отовсюду и так сыплется много букв: из соцсетей, из Правмира, из бесплатных православных газет. Если непременно хочется лонгридов, можно ходить, скажем, на РНЛ («Русская народная линия» — ультра-правый, православно-патриотический ресурс — прим. ред.), носиться по волнам «праведного гнева» (дозволенная эмоция, будто и каяться не надо).

За книгу же человек берётся, когда волны надоедают, хочется острова, твёрдой земли.

Есть литература монашеская. Преимущественно средневековая, хотя, конечно, не стоит забывать и о святителе Игнатии (Брянчанинове) и о современниках — афонитах, о. Софронии (Сахарове), о. Сергии (Рыбко). Сомневаюсь, что её читают и сами монахи (вероятно, слушают за трапезой). Но мирянину читать о «духовной атлетике» тоскливо: понимаешь, что сам так жить никогда не будешь, даже не собираешься, а на спасение всё равно рассчитываешь.

Впрочем, «энергию стыда», как выражался Искандер, тоже можно поэксплуатировать: показывая человеку эвересты — вершины, на которых он никогда не побывает. Так возникает литература о старцах. С одной стороны, оставлять читателя совсем без «человечности» нельзя — так возникает множество умилительных деталей. С другой же — отточенное и отредактированное содержание определяется не только законами жанра агиографии, но и коммерческим спросом. Люди ищут твёрдой земли посреди зыбкого моря — так нате, пожалуйста! Только получается как телефонный автомат у Хоттабыча: сделан из чистого слитка золота, но ненастоящий.

Есть цитатники, сборники фраз, отрывки писем — оптинских старцев, миллионно переиздаваемого игумена Никона (Воробьева), старца Паисия Святогорца. Что-нибудь вроде: «Внимай грехам своим и обрящешь спасение телу и мир душе». Но для этого книги и вовсе не нужны. Глубокомысленные фразы окружают православного всюду: на баннерах в соцсетях, на отрывных календарях, на ребрах авторучек, на бортах паломнических автобусов. По букве с этими цитатами не поспоришь, однако они не образуют текста; и текст, и контекст, по законам постмодерна, ты должен домысливать сам.

Это чем-то похоже на гомеопатию: в этом баке дистиллированной воды когда-то побывала крупинка целительного вещества (да целительного ли? Может, мышьяка какого-нибудь?). Скорее всего, ни одной молекулы его в стакане не окажется, но верь, тебе поможет «витальная энергия», само грозное имя лекарства, соприкасавшегося с водой когда-то. Так же и с отрывочными фразами, банальными или малозначащими, но осененными именем святого старца. И чем это отличается от плацебо?

Есть литература о новомучениках, что-то вроде духовного краеведения. Читаешь, например, переписку о. Михаила Шика с супругой и думаешь: какая милая семья, попала в безвыходное положение. Потом они умерли. Возможно, и нам это предстоит.

В том-то и дело, что многие новомученики были людьми обыкновенными, просто отдали жизнь за Христа и за други своя, когда пришла такая необходимость. В этом пафос и прославления царской семьи: по-своему обыкновенной, даже беспомощной, не пожелавшей бежать от грядущего гнева Господня, обрушившегося на их народ. В этом смысле последние Романовы сделались символом многих, невинно канувших в жерле Гражданской войны: писателей, земских врачей и учителей, казачества, духовенства.

Но, видимо, это становится очевидным лишь в годы гонений, а в мирные времена обрастает мифами: ведь это царь, помазанник, искупитель грехов русского народа и так далее.

Есть и художественная литература, приходские зарисовки, но и они приедаются. Хорошо в пятнадцать лет в уютной городской квартире читать о сценах любви на фоне колхозного быта, однако если вокруг сплошной колхозный быт…

Есть высокоумное богословие, выясняющее оттенки того или иного термина у святых отцов, писавших на сирийском или арамейском… Интересуют они рядового христианина не более чем рядового студента — Хайдеггер или Гуссерль. Раз-два в хрестоматии столкнуться придётся, отбарабанить на экзамене, но не более.

Есть наконец, условно «либеральное» направление, в большинстве представленное так же учёными текстами. Все увлеклись «Дневниками» о. Александра Шмемана, которые, может быть, и не предназначались для публикации; но сам он главными трудами своей жизни почитал разве не сочинения по литургике?

Мы хватаемся за эти тексты как за соломинку, записывая подчас в либералы любого, кто мыслил бы вне шаблонов консерватизма. Причисляем к ним того же Андрея Десницкого (который сам в фейсбуке такое прозвание отрицает), покойного владыку Антония Сурожского. Живое слово, зеленый побег, пробившийся через бетон, — не есть ли подлинная свобода?

Показательно на этом фоне молчание едва ли не главного автора последнего церковного возрождения — протодиакона Андрея Кураева. То есть сам отец Андрей, наверное, не согласился бы с тем, что он «молчит». Есть его жж (живой журнал), где разоблачаются церковные беззакония — и огромная ему благодарность за то, что он подъял на себя этот труд, больше, видимо, и некому было. Впрочем, некоторые из этих новостей появляются на день раньше в блоге Калаказо. Есть ежемесячная передача на «Эхе Москвы», где о. Андрею задают вопросы на политические темы, про Кирилла Серебреникова или Алексея Навального, но отвечает он на них как обычный обыватель — что и понятно, ведь он не политический эксперт. После «Перестройки в Церковь», которая уже в двух своих вариантах (пять тонких томов или один объемный том) представляла собой собрание интервью, не выходило ничего особенно нового. «Женские вопросы» я так и не осилил, наверное, потому что не женщина…

Хотя сам я крестился в 1990-м и рос поначалу на других книгах, с конца девяностых я причислял себя к «православным кураевского призыва». Апостол насадил, отец Андрей поливал — показывал, что и в Церкви можно оставаться разумным, не давал утонуть в церковном быте. Где же его прежние книжки, такого размаха как «Традиция. Догмат. Обряд» или «Дары и анафемы»?

То ли мы, «кураевский призыв», выросли, и «школьное богословие» теперь ни к чему?

То ли времена настали такие, что и писать, и читать о них нечего?

Только отчего-то вспоминаются слова ехидной песенки из мюзикла «Кабаре»:

И ты любишь всех вокруг, как сказал духовник,

Но всё валится из рук, на щеке нервный тик,

А когда уж постучит, тук-тук-тук… тук-тук-тук…

Под окошком… кто там? Голод…

Книжный голод не нужно путать со «внутренней пустотой», в которой мы так любим друг друга обвинять (забыв евангельское «если кто скажет брату своему рака — пустой человек»). Нет, Господь всегда рядом, какая же здесь пустота?

Голод, жажда — совсем иное, это воспоминание о том чистом источнике, из которого так беззаботно черпалось когда-то в юности. Ищешь-ищешь его среди зарослей травы, может быть, даже найдёшь, но утолить жажду как прежде уже не получается.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: