Ахилла

Мир родимый, я тебя не кину,

Не забуду тишины твоих дорог,

За тебя живое сердце выну,

Полюблю, чего любить не мог.

Андрей Платонов

Я иду по полю, усеянному сухой, прошлогодней травой. Из-под нее начинают пробиваться первые зеленые стебельки. Поле упирается в череду низкого кустарника, за которым начинается лес. Он еще полупрозрачный, листва только начинает пробиваться из почек. С охапкой веток и прочего хвороста я подхожу к месту костра, укладываю дрова и растопку. Затем, как подросток, «на спор» с самим собой пытаюсь зажечь огонь с первой спички. Береста с похрустыванием вспыхивает, пламя обманчиво взмывает вверх. Я снимаю куртку, кладу ее на еще ненагретую весеннюю землю и ложусь рядом с огнем.

Передо мной лежит небольшое поле, спускающееся в низину, к лесу. Он расположен на нескольких холмах, из-за этого деревья стоят волнами. Сегодня пасмурная погода и ветрено. Деревья периодически тяжело раскачиваются и мельтешат серыми ветками. Потом все замирает, и снова наступает тишина.

В здешнем крае нет пугающих и манящих к себе горных хребтов, нет простора и вольницы степей. Только шумящий лес и луга, в тесноте чередующиеся между собой. Маленькая речушка подмывает берег, и деревья постепенно обрушиваются с обрыва. Почти каждый год где-то загорается лес, иногда горят торфяники. На месте вчерашнего уголка природы завтра может оказаться вырубка с уродливыми, высокими пнями.

Наблюдая за природой, можно разглядеть некоторые черты характера местных людей. Внешне природа такая же невзрачная, хмурая и неожиданно противоречивая. Первозданные леса с ягодами, грибами и полуголодными медведями, ароматные, сенокосные луга с ползающими в траве гадюками. Река, которая дает чистую воду и рыбу, размывает весной берег и уносит половодьем пролеты заборов.

Это моя земля. Я здесь вырос, здесь началась моя жизнь. Эти сырые луга, непроходимые леса и раскисшие, грунтовые дороги заменили мне детские площадки и ровные тротуары. Я полюбил этот, словно остановившийся во времени, внешне такой неприветливый край. Когда я иду по мягкому мху, мимо кустов с хлесткими ветками, елок, заслоняющих темным лапником солнечные лучи, мои мысли смягчаются, словно во время беседы с друзьями. Я смотрю на этот мир как на родного человека.

Отдыхая у костра, я ловлю себя на мысли, что хочу сфотографировать окружающую меня красоту. Но от этого желания я, внезапно, внутренне вздрагиваю, мне становится грустно. Эта мысль — яркий отголосок моей прошедшей церковной жизни.

Однажды меня по воле священноначалия направили в дальний городок. Для меня это распоряжение стало полнейшей неожиданностью. Я регулярно слышал о подобных церковных событиях, но каждый раз со страхом думал, что меня это не коснется. До сих пор я ощущаю чувство тоски, когда прихожу на железнодорожный вокзал и когда оказываюсь на улицах, по которым ранним, холодным утром ехал на поезд. Я отчетливо помню то внезапно свалившееся на меня осознание моей беспомощности перед церковной администрацией. Я, мужчина, глава семьи, ничего не могу сделать с возникшими, очень серьезными неприятностями. Что стоит за этим указом, какие реалии ждут впереди, я представлял достаточно хорошо. Поэтому поехал я один, решив, что всем так будет спокойнее.

В последние дни перед отъездом я прощался с моим родным краем. Когда была возможность, я гулял пешком по окрестностям, брал у знакомых старенькую машину и ездил по деревням. Когда мне попадался красивый вид, я торопился успеть его сфотографировать. Ведь я не знал, через какое время смогу приехать сюда, когда вновь увижу мою любимую землю. Я фотографировал природу, проселочные дороги, старенькую сельскохозяйственную технику. Я словно собирал себе про запас горсть хороших воспоминаний.

Я ощущал странное чувство — я не арестант, не военнослужащий, но почему-то обязан уезжать из дома в приказном порядке. В епархии мне никто не стал объяснять причин и подробностей этой ситуации. Я услышал только «православные» советы и наставления. В ответ на такие слова мне хотелось хорошенько отдубасить тех, кто так издевательски реагировал на сложные жизненные обстоятельства моей семьи.

Когда я ехал в поезде на новое место и смотрел в окно, у меня было странное ощущение. Я видел обычные леса и поля, но все это было для меня чужим. Вроде, и деревья такие же, и похожие луга. Но у меня в голове было настойчивая, непроизвольная мысль: «У тебя есть свои места, здесь все чужое».

Потом я все-таки вернулся домой и теперь живу в родных краях. Я ушел из церкви, устроился на работу. Теперь я снова свободный человек, а моей семье не угрожает внезапный и бессмысленный переезд. Когда у меня есть желание, я могу спокойно распределить время и найти возможность посетить милые мне места. Мне больше не нужно фотографировать на память красоту природы и поселков — ведь я могу снова и снова прийти, куда захочу, и полюбоваться.

Но сих пор, уже по прошествии длительного времени, мне с трудом верится в мою свободу. Я мысленно, где-то на уровне подсознания, готов к тому, что меня архиерейским указом снова отправят куда-то далеко. Для обычного человека такие слова и мысли выглядят дико и откровенно ненормально. Но в церкви это распространенное явление — жизнь с постоянной готовностью к переезду. Некоторых моих знакомых переводили с места на место несколько раз в год. У каждого из них были семья, дети, пожилые родственники, но это ни на что не влияло.

И вот я лежу на родном поле, меня обдувают ветер и горький дым. Где-то вдали изредка проезжают машины. На выбоинах они громыхают, и эти звуки гулко раздаются среди молчащей природы. Далеко, на краю деревни с завыванием лает собака. Наконец-то я дома, в своем углу. Больше никто не заставит меня просто так переезжать в дальний край. И даже если бы у меня не было своей семьи и родных, я все равно вернулся бы сюда. Страх перед церковным произволом пробудил во мне архаичную, общечеловеческую тягу к своей земле, к тем местам, откуда я родом и где никогда не буду чувствовать себя чужим.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: