Ахилла

Недавно я в очередной раз позвонила маме, которая живёт в моём родном городе Ейске. Среди прочего, мама вдруг сказала: «Кстати, сегодня Оля звонила. Её из больницы выписали, наконец. Четыре месяца там провела…» Психиатрическая больница в Ейском районе находится в посёлке Симоновка. В который раз Оля уже там находилась? Не подсчитаешь уже, наверное… У меня в очередной раз сжалось сердце при воспоминании об Оле П.

Почему-то мне вдруг вспомнился яркий солнечный день последней школьной весны. Это был 86-й год. Мы возвращаемся вместе с одноклассницей Алёной домой из школы. Навстречу нам идёт изящная миловидная девушка. Она приветливо здоровается с моей спутницей и останавливается, чтобы о чём-то с ней поговорить. Когда она отходит от нас, Алёна говорит мне: «Это моя соседка Оля, ей 28 лет». «Как 28! — изумилась я. — На вид ей не дашь больше 20-ти, а то и 18-ти!» Конечно, когда тебе нет 17-ти лет, возраст 28 кажется уже очень солидным, что никак не вязалось в моём сознании с этой, совсем юной на вид, девушкой. Кажется, всю оставшуюся дорогу до дома я ещё удивлялась тому, как же молодо и хорошо выглядит соседка Алёны для своих лет.

Алёна жила недалеко от нашего дома. Вскоре наша семья познакомилась с семьёй Оли, и мы стали общаться.

Выяснилось, что у Оли уже была дочь лет семи. Они с дочерью недавно приехали из Тольятти, где Оля жила с мужем, но потом разошлась. Теперь она жила с мамой и сестрой. Летом я поступила в университет и уехала учиться в Москву. Приезжая на каникулы, я продолжала общаться с этой семьёй. Оля вскоре снова вышла замуж, родила двух мальчиков. Но потом, к сожалению, снова разошлась. У младшего сына был довольно тяжёлый порок сердца — тетрада Фалло, и Оля, конечно, очень за него переживала. Она ездила с ним в Москву на какую-то терапию, так как основную операцию делать было ещё рано.

В начале 90-х и я, и она находились в состоянии духовного поиска. Я стала посещать лекции Андрея Кураева в МГУ, Андрея Зубова по истории религий в Институте востоковедения, читать книги Льюиса, Шмемана, Хоружего, Федченкова и другую подобную литературу, а Олю стали посещать Свидетели Иеговы. Она не хотела считать себя членом их организации, но то, о чём они говорили, было ей интересно.

Когда мы в очередной раз встретились летом 94-го года, я была уже крещёным и даже почти воцерковлённым человеком, хотя у меня оставалось ещё немало вопросов. Общение Оли со Свидетелями Иеговы вызвало у меня немало эмоций, и я с неофитским пылом принялась ей рассказывать о православии и приносить ей разные книги, из тех, которые читала сама. Оля уже была до этого крещена в православии и даже рассказала мне, что её предки по материнской линии принадлежали к духовному сословию в Вологодской области. Вскоре Оля стала посещать православный храм, который в Ейске тогда был один. Понравилось бывать в храме и её мальчикам (дочь её к тому времени переехала к отцу в Тольятти).

Я вышла замуж и продолжала жить в Москве, приезжая в Ейск на лето. В августе 96-го, когда я вновь собиралась уезжать, Оля позвонила мне и с плачем рассказала, что у младшего пятилетнего сына Пети отказали почки, и он умирает. Она объяснила, что, скорее всего, это произошло из-за порока сердца. Врачи сказали, что надежды нет никакой и нужно готовиться к худшему. Позже, когда я уже была в Москве, я с радостью узнала, что её сыночек выжил и почки у него теперь здоровы. Оказывается, Оля забрала малыша домой, написав расписку в больнице. Она хотела, чтобы сын умер дома, в кругу семьи. Одновременно она пригласила священника, чтобы он причастил мальчика перед смертью. Отец Василий приехал на велосипеде со Святыми Дарами. Сразу после ухода батюшки, Оля отправилась на почту, чтобы отправить телеграмму дочери в Тольятти, о том, что Петя умирает. Когда она возвратилась домой, её мама с радостью сообщила ей, что малыш наконец-то помочился, правда, с кровью, но весьма обильно! Потом это произошло ещё несколько раз, и вскоре огромный отёк совсем прошёл. Почки заработали, и Петя пошёл на поправку. Это было явное чудо!

В конце весны 98-го года я в очередной раз приехала в Ейск уже с годовалым сыном. Родные со скорбью мне сообщили, что с Олей случилось несчастье — она себя покалечила в приступе безумия и лишилась правой руки. Произошло это, как они сказали, на религиозной почве. Об этом было 2 статьи в местной газете. Одну из них они мне дали прочесть. В статье говорилось, что Оля стала ездить в станицу Копанская к игумену Димитрию (Глушко), настоятелю местного храма. Ей очень понравилась его строгость в отношении церковных уставов. Он проводил очень длинные богослужения по 8-10 часов, требовал от своих духовных чад неукоснительного соблюдения постов, даже строже, чем по уставу, и тщательного исполнения других церковных правил. Оля стала очень много молиться, поститься и, возможно, стала сильно уставать. В какой-то момент у неё начались галлюцинации — шрам на руке ей привиделся числом 666, и она принялась его грызть. В результате врачам пришлось ампутировать ей правую руку. После её отправили в психиатрическую больницу с крайним нервным и физическим истощением. В статье приводилось интервью с отцом Димитрием, в котором он говорил, что его вины в этом нет, что он просто всегда стремился всё делать тщательно, самым лучшим образом, поэтому и богослужения проводил по полному древнему уставу, а посты и другие правила призывал исполнять со всей положенной строгостью. А Оля, возможно, как-то не так его поняла, и что-то в этом духе.

Когда Олю выписали из больницы, и мы встретились, я была в шоке — вместо весьма привлекательной молодой женщины, какой я её до этого знала, передо мной стояла почти старушка с явными дистрофическими изменениями! В это время по церковному календарю шёл Петровский пост. «Олечка! — воскликнула я. — Как же тебе сейчас важно полноценно питаться! Тебе сейчас нужно есть всё, в том числе и мясо, и молочное!» В ответ она скромно опустила глаза и произнесла: «Да, отец Димитрий сказал мне, что мне даже можно употреблять растительное масло этим постом». Я была в ужасе: разрешил употреблять растительное масло Петровым постом как милость, в связи с её болезнью! Что за бред! Какая же у неё была мера Великим постом, во время которого и произошло это несчастье! Все мои попытки как-то убедить её хорошо питаться и больше отдыхать, общаться с семьёй, оказались безуспешными. Отец Димитрий пользовался у неё большим авторитетом.

Из этого разговора я поняла, что в случившемся действительно была его вина, которую он никак не хотел признавать. Для меня это был первый шок от столкновения с подобной реальностью. До этого я сама успела побывать в нескольких монастырях, причём в двух из них даже провела немало времени. Я прочла уже множество разной православной литературы, в том числе о старцах, духовниках, подвижниках благочестия и была немало очарована атмосферой монашества и подвижничества, хотя какие-то сомнения на этот счёт у меня уже появлялись. Несколько моих бывших однокурсников стали насельниками монастырей. Кто-то стал священнослужителем, кто-то регентом на клиросе или певчим. Но в тот момент я, пожалуй, впервые поняла, сколь опасным может быть неверное духовное руководство. По какой-то интуиции я всегда старалась избегать того, чтобы мной кто-то руководил, поэтому у меня никогда не было духовника.

Олины родные, надо сказать, хорошо восприняли её воцерковление, пока она ходила в ейский храм. Но когда она начала ездить в Копанскую, они, видя происходящие с ней перемены, начали относиться к этому резко отрицательно. Про отца Димитрия они говорили, что «он Олю заколдовал».

Последующие несколько лет нашего общения с Олей были достаточно однообразны. Меня удивляло, что она вообще упорно продолжала ко мне приходить. Она по-прежнему посещала отца Димитрия и несколько раз ездила в паломничества по монастырям, которые организовывались при храме. Видя, что на Олю всё это плохо действует, я постоянно говорила ей практически одно и то же: «Оля, брось ты эти поездки. Отношение к Богу — это прежде всего отношение к нашим близким, к детям. Занялась бы ты лучше детьми, наладила бы отношения с мамой, сестрой, с племянниками». Она всё это выслушивала и иногда пыталась меня убедить, что отец Димитрий хороший, «духовный», «о нём даже на Афоне знают».

Как-то она рассказала о своей поездке с группой других паломников. Среди мест, которые они посетили, был город Серпухов, где они остановились в женском монастыре. Оля в эту поездку взяла с собой двоих младших детей. После литургии почти все люди из Олиной группы отправились в трапезную обедать, а Оля осталась на молебен, за тем ещё на один, а после ещё и на третий. Её старший сын подошёл к ней и стал уговаривать её пойти, наконец, вместе со всеми на трапезу. Оля продолжала стоять на молебне, не обращая на него внимания. Он стал громко кричать: «Мама, я хочу кушать, пойдём». Какой-то мужчина подошёл к ним и спросил: «Он что у вас, бесноватый?» Оля ответила: «Да, возможно». Тогда мужчина схватил её сына и стал держать его, в то время как тот стал ещё сильнее кричать и вырываться. По-видимому, Оля подспудно осознавала весь ужас этой сцены, но почему-то стояла как истукан. После этого её дети перестали ходить в церковь и стали плохо относиться ко всему, что с ней связано.

Через некоторое время я вынуждена была сильно ограничить общение с Олей, понимая, что оно не приносит никакой пользы нам обеим, а меня к тому же сильно нервирует. Правда, мы никогда не ссорились с ней и старались быть благожелательными друг к другу. Я очень порадовалась за неё, когда её Пете успешно сделали операцию на сердце. Здесь всё произошло удачно. Петя был записан на операцию в Краснодаре по квоте, но очередь должна была подойти только через несколько лет. И вдруг им пришло приглашение из Краснодара, в котором был указан их адрес, но не его фамилия. Когда она приехала с сыном в Краснодар, ей сказали, что произошла ошибка и в приглашении случайно написали их адрес. Но так как они приехали, то его всё же прооперировали, а ребёнка, фамилия которого была написана в направлении, прооперировали почти сразу после него. Таким образом, операция была сделана в оптимальное для неё время. И это тоже воспринималось как чудо.

Прошло время, дети её выросли, у младшего сына родились свои дети (от двух достаточно ранних браков). Оля немного успокоилась, занималась воспитанием одного из внуков, даже какое-то время обходилась без психбольницы. При этом она продолжала всё же общаться с отцом Димитрием, который вскоре стал архимандритом. Я научилась воспринимать её более спокойно, и постепенно она снова стала часто приходить ко мне.

В зимний период, когда я уезжала из Ейска, она мне обычно звонила. Она по-прежнему была неимоверно худой и время от времени пыталась заговаривать со мной о том, что одной из главных страстей человека является чревоугодие. Один раз она пришла ко мне с целой стопкой книг, на одной из которых я увидела изображение Иоанна Кронштадтского. Она объяснила, что теперь она хочет подтвердить свою мысль цитатами из духовной литературы. Я, конечно, не стала этого слушать, воскликнув: «Иоанн Кронштадтский, судя по портрету, вовсе не был дистрофиком, в отличие от тебя!»

Самое печальное, что даже в нашем приходском храме в Ейске, который Оля посещала всё-таки теперь гораздо чаще, чем храм в Копанской, нашёлся священник Игорь Скабкин, который не только не разубеждал её в необходимости строго соблюдать пищевой пост, но и всячески поддерживал её в этом стремлении, говоря: «Христос ведь сказал, что сей род изгоняется молитвой и постом». Я знаю по крайней мере два случая, когда после исповеди у него в период почти полного отказа от еды её жизни угрожала очень серьёзная опасность, и она оказывалась в больнице. Второй раз врач в присутствии её сестры сказала ей: «Если сейчас, в результате серьёзного расстройства пищевого поведения, начнут ссыхаться внутренние органы, то процесс станет необратимым». Олю тогда госпитализировали, и она провела в больнице 2 месяца.

Когда я пыталась сказать отцу Игорю об его доле ответственности в Олиных ошибках и о серьёзной опасности этого для её жизни и здоровья, он высокомерно от меня отмахнулся, прикрывшись благочестивыми рассуждениями о том, что я должна думать о своих грехах и не лезть не в своё дело. Подобные манипуляции я слышала в церкви не раз, но сейчас было особенно горько, ведь отец Игорь явно способствовал тому, что человек едва не погиб, но его это совсем не интересовало…

Архимандрит Димитрий тоже так и не научился видеть свои ошибки и свою степень ответственности в судьбах тех людей, для которых он являлся авторитетом. Когда Оля вышла в очередной раз из больницы, она позвонила отцу Димитрию с вопросом «можно ли ей есть мясо», на что он, по её словам, ответил: «Ищи вразумления». Оля позвонила женщине, которая готовила еду в трапезной храма архимандрита Димитрия, и обратилась к ней с тем же вопросом, на что та ответила: «Мясо — это от сатаны». «Но ведь Христос ел мясо!» — пыталась я вразумить Олю. Меня шокировала уже не столько сама Оля, сколько поведение людей, которые потакали её поведению и даже его одобряли. Можно было даже ей не поверить, но другие люди, которые бывали у отца Димитрия, тоже подтверждали его зацикленность на строгом пищевом посте и других аскетических подвигах. Одна знакомая рассказывала, кроме того, что когда она приехала в Копанскую с мужем, отец Димитрий начал уговаривать её мужа принять монашество. Возможно, этот архимандрит искалечил, таким образом, немало людей и семей…

Среди моих знакомых был, однако, и пример трезвого и здравого отношения к его «благословениям». В храме я познакомилась с Зинаидой Григорьевной — простой, довольно пожилой женщиной, которая тоже какое-то время ездила в Копанскую к отцу Димитрию. Когда её младшая дочь выходила замуж, она написала ему записку: «Моя дочь третий раз выходит замуж, что мне делать?» На это отец Димитрий ей ответил: «Ваша дочь — блудница, живите одна». Зинаида Григорьевна это поняла так, что она должна чуть ли не отказаться от дочери. Она, к счастью, с этим не согласилась, как и не согласилась с этим оскорбительным ярлыком «блудница». Более того, это отрезвило Зинаиду Григорьевну, и она перестала к нему ездить. Я в тот период не была с ней знакома, но когда мы стали общаться, мне вообще трудно было представить, что тётя Зина, как я стала её называть, могла написать такую записку, настолько бережно она относилась к своим близким. Она никогда не навязывала им свои убеждения и образ жизни, хотя сама, пока могла, старалась посещать довольно много церковных служб, кроме того, она всегда старалась помочь с уборкой храма после службы. По её словам, она пришла в Церковь, когда тяжело заболела её невестка — жена её сына. У неё была неоперабельная онкология, и ей уже дали 1-ю группу инвалидности. Прогнозы врачей были неутешительны. Тем не менее невестка совершенно неожиданно начала выздоравливать, вскоре окончательно поправилась и даже родила второго ребёнка. Для всех это было явным чудом!

В доме Зинаиды Григорьевны чувствовалась тёплая семейная атмосфера любви и уважения друг другу, и тётя Зина до сих пор является для меня примером истинного, нормального христианства, хотя я, конечно, уже не раз одёргивала себя на том, что не стоит никого идеализировать. Когда год назад у тёти Зины заболел муж и в результате этого совсем перестал вставать, она почти совсем перестала посещать богослужения, чтобы не перекладывать довольно непростой уход за больным на детей и внуков. Хотя её вера в Бога от этого не уменьшилась. Я не знаю, соблюдала ли Зинаида Григорьевна посты, но когда она угощала меня, пища всегда была скоромной даже в постные дни.

Сама я перестала соблюдать пост по уставу после рождения третьего ребёнка — это однодневные посты и пост перед причастием, а многодневные — после рождения второго. Просто почувствовала, что физически это мне очень трудно. Пришло ощущение, что от Бога меня это не отлучит. Довольно долго я мучилась чувством вины за свою немощь и пыталась заручиться «лицензией» в виде благословения священника на послабление поста. Но это оказалось трудно, особенно после того, как я прекращала грудное вскармливание третьего и четвертого ребёнка (с пятым я уже ни у кого не спрашивала). Пока беременная или кормящая, то «лицензия», вроде как, прописана в церковном уставе, а дальше батюшки спрашивают причину. Так отец Иоанн Охлобыстин мне сказал на исповеди: «Если врач скажет вам, что вам нельзя поститься, то ослабляйте пост». Видимо, батюшкам положено было так отвечать. Сейчас мне вообще странно, что можно было заморачиваться этим. А тогда я представила, как со своими малышами отстаиваю или отсиживаю долгую очередь в поликлинике к участковому врачу и, зайдя в кабинет, на его вопрос «на что жалуетесь?», отвечаю: «А можно ли мне поститься?»

После этого я как-то расслабилась на эту тему. Но, что интересно, потом мне долгое время пришлось убеждать одну женщину, которая пришла к Богу и стала ходить в храм после потери близких, чтобы она ослабила пост или не постилась вообще. У неё действительно были такие проблемы со здоровьем, которым пищевой пост мог серьёзно навредить. Так вот ей как раз обычный врач в поликлинике на вопрос о возможности поста ответил: «А что, и поститесь, дело хорошее». После этого даже доводы о том, что врач знал не обо всех её проблемах со здоровьем, не действовали. Только через несколько лет она поверила, наконец, врачам в больнице, которые говорили о необходимости продуктов животного происхождения для неё, и перестала соблюдать пищевой пост.

Этот собственный опыт и опыт общения с разными людьми говорит мне о том, что церковные правила о пищевых постных ограничениях могут серьёзно навредить. Я уже не говорю о супружеских постах, которые могут реально разрушить семью или, по крайней мере, создать серьёзные проблемы, которых и без поста достаточно. По-видимому, у большинства людей соблюдение постов и многих других церковных правил отнимает столько физических и душевных сил, что не остаётся уже их на серьёзное осмысление таких понятий, как порядочность, человечность, сострадание, и то же самое смирение, только правильно, по-евангельски понятое. Как писал Пастернак: «Наверно, вы не дрогнете, сметая человека. Что ж, мученики догмата, вы — сами жертвы века».

Год назад, за трапезой перед Великим постом знакомый священник сказал фразу: «Я понял, что единственное, чем человек реально может угодить Богу, это постом». На что я ответила: «Да, я согласна с вами, но только этот пост нужно понимать, прежде всего, как борьбу с плохими чувствами и мыслями — злобой, завистью, ненавистью и подобными». На что батюшка, в целом довольно умный и внимательный, на полном серьёзе ответил: «Нет, я имею в виду, именно пищевой пост». Все мои возражения и примеры он довольно жёстко отсёк менторским тоном.

Не знаю, может, это необъективный опыт, но почему-то когда я сталкиваюсь с людьми, которые усердно постятся и считают пост необходимым и обязательным, то они чаще всего оказываются вот такими авторитарными (это в лучшем случае, а в худшем ещё и непорядочными). Весьма странные плоды поста…

Когда, например, какой-то священник говорит и пишет о необходимости пищевого поста по уставу, и при этом ссылается на «опыт Церкви», у меня возникает вопрос: в чём состоит этот опыт? Ведь любой опыт накапливается из собирания фактов и анализа ситуации. А здесь получается, что устав пищевых постов был введён давно, когда ещё даже не было научных данных о растительных и животных белках, жирах, углеводах, витаминах и других компонентах, и последствиях их ограничений в пище. И самое главное, что никто не интересуется опытом, в том числе и отрицательным, обычных людей, и не анализирует его. Более того, при постоянном внушении, что человек грешен и должен не доверять себе, а доверять Церкви, формирование такого опыта просто невозможно. Даже Игнатий Брянчанинов в своё время писал, что когда он переходит только на растительную пищу, он лежит без сил. Я не знаю, соблюдал ли он пищевые посты по всей строгости, но, может, он и мог позволить себе лежать без сил, хотя смысл так упираться в букву закона не понятен. Кстати, игуменья Арсения Себрякова писала в письме к Петру Брянчанинову о том, что постный устав дан, «как узда здоровой плоти», а ему нужно поддерживать себя скоромной пищей: «лёгкой и питательной».

Кроме того, я знаю и знала людей (одной женщины уже нет в живых), которым пищевой пост противопоказан по состоянию здоровья, но они этого не чувствовали, так же как не чувствовали, например, недостаток сна — сначала переносили это легко, но потом начинались проблемы.

И самое главное, человек, тратя большое количество телесных и душевных сил на соблюдение поста, на полном серьёзе начинает считать, что Богу нужно именно это, а не очищение человеческого сердца и согласование своих поступков и слов с интересами других людей. Ещё раз повторюсь, это только мой субъективный опыт, сильно отягощённый крайними случаями, которые я принимала близко к сердцу. Даже мой старший сын говорит, что он видел и другой опыт. Он два года подряд ездил волонтёром в Карелию, участвовать в восстановлении храма на берегу Онежского озера, и видел там вполне здоровое, по его словам, христианство, со всеми постами-правилами (но и многочисленными послаблениями в них), хотя сам он к ним особо не приучен.

Особенно яркий и карикатурный пример «постничества и подвижничества» приведён в повести Клавдии Лукашевич «Жизнь прожить — не поле перейти». Эта повесть автобиографическая, есть ещё и предыдущая повесть «Моё милое детство». В первой повести описана няня автора — удивительная светлая женщина, истинная христианка, которая тоже, кстати, соблюдала посты и ходила на богослужения, не упираясь в букву (например, оставаясь дома с малолетними детьми на Пасху). Во второй повести описывается ужасная и бесчеловечная тётя Катя, строгая «благочестивица», но при этом настолько злобная и бестактная, что кажется почти нереальным, как сам человек, читающий постоянно молитвы и Священное Писание, может этого не ощущать. Но, к сожалению, я всё чаще и чаще убеждаюсь, что может…

Я уже писала о протоиерее Игоре Скабкине, который тоже явно был причастен к тому, что Оля чуть не погибла. Так вот, он всегда особенно рьяно ратовал за соблюдение поста, дотошное вычитывание всех молитвенных правил и посещение богослужений. Меня он пытался убедить в необходимости соблюдения поста, даже когда я была беременна. Слава Богу, тогда я уже имела какие-то собственные христианские убеждения, и он меня в этом не убедил. Несколько лет назад я была очень потрясена рассказом знакомой, которая вместе со своей старшей сестрой духовно окормлялась у отца Игоря 12 лет. Когда им досталась по наследству двухэтажная трёхкомнатная квартира, в которой им трудно было по финансовым соображениям сделать ремонт, отец Игорь стал активно настаивать на обмене этой квартиры на его двухкомнатную, которая была в лучшем состоянии, но всё равно явно была неравноценной. И даже умудрился поменять замки в квартире сестёр ещё до совершения сделки, так что они почти вынуждены были оформить этот обмен. Но даже после оформления документов отец Игорь не выселялся из своей прежней квартиры 6 лет (по-видимому, он её сдавал), а когда сёстры всё же начали настаивать на том, чтобы им отдали хотя бы эту двухкомнатную квартиру, которая принадлежала им по документам, матушка отца Игоря подошла к одной из сестёр во дворе храма и сказала: «Батюшка уже 12 лет за вас молится, можно, наконец, и отблагодарить его. Отдайте ему квартиру». Обе женщины были в шоке. В итоге, в квартиру пришлось входить при помощи полиции. На тот момент она была уже в довольно плохом состоянии. Когда же одна из прихожанок храма, где служил отец Игорь, спросила его, как он мог так поступить, он ответил (с её слов): «А знаете, как трудно жить вчетвером в двухкомнатной квартире!» Вот такой поборник церковного благочестия. И главное, он до сих пор призывает в своих проповедях к строгому соблюдению церковных правил…

Года 3 назад Оле при очередной госпитализации выписали довольно сильные препараты, стимулирующие аппетит. В результате она стала быстро набирать вес. И тут маятник качнулся в другую сторону — после явной дистрофии она стала немного полноватой женщиной. Потом, правда, она опять стала худеть, но до прежнего истощения всё же не дошла. У неё появились другие особенности, связанные, возможно, с приёмом сильнодействующих препаратов. С отцом Димитрием, насколько я знаю, она сейчас не общается. Ко мне тоже она стала заходить редко, и в зимний период звонить перестала. А у меня любое воспоминание о ней и её судьбе вызывает боль. Очень обидно, что люди, которые в той или иной степени причастны к тому, что произошло с Олей, так и не осознали своей вины и ответственности за это и не изменили своего поведения по отношению к другим людям.

К сожалению, я знаю среди своего окружения ещё несколько примеров такого духовного руководства, которое оказалось в значительной степени деструктивным. И во всех случаях эти духовники не признают своих ошибок и долю своего участия в искалеченных судьбах людей. Поэтому, когда я вижу и слушаю вполне благообразного седобородого священника из Подмосковья, очень авторитетного в православной среде, — протоиерея Валериана Кречетова, — я невольно думаю о том, как он красиво говорит о христианских добродетелях, возможно, не вспоминая об истории, которую я тяжело переживала со своей подругой.

Дело в том, что он благословил девушке, прожившей 8 лет в одном женском монастыре, выйти замуж за человека (тоже своего духовного чада), который вскоре стал священником. Став матушкой, и при этом имея монашеские идеалы, она стала убеждать мужа жить как брат с сестрой, приводя в пример Иоанна Кронштадтского, преподобною Меланию. Для её мужа это стало почти непосильным испытанием, и он вскоре воспылал страстью к моей подруге, которая у него регулярно исповедовалась, а она ответила ему на его чувства. И хотя до близких отношений у них так и не дошло, семья её в итоге распалась, от Церкви она отошла и возымела неприязнь ко всему, что с ней связано. Духовнику этого священника и его матушки до этого дела, судя по всему, не было, и в одном из своих интервью он благостно говорил о том, как ему близки монашеские идеалы, хотя он сам из белого духовенства.

Для меня настоящим потрясением было узнать реакцию архимандрита Власия Перегонцева в первые дни после выхода повести Марии Кикоть: «Живите так, как будто этого не было». Как не было! А анализ ситуации, ошибок, элементарное сострадание к человеку, которому причинили боль! Хотя я перестала окончательно верить некой особой «духовности» отца Власия после того, как узнала, что он сказал людям, у которых родился ребёнок с аутизмом: «Эта болезнь от того, что он зачат, наверное, в постный день». Но всё же в моём сознании как-то ещё умещались эти, пусть даже уродливые, странности с некоторой надеждой: но ведь все же ошибаются, но это такое вот заблуждение и от него возможно можно было избавиться, если у человека есть хоть какая-то способность к покаянию.

Отец Власий в период моего неофитства сыграл очень важную роль в моей жизни, благословив на одно судьбоносное действие, на которое мне самой трудно было решиться. Тому, что я тогда именно так поступила, я очень рада, хотя перед окончательным принятием этого решения я стала осознавать, что ответственность за него несу только я, тем более, что атмосфера вокруг отца Власия мне всё более стала казаться нездоровой, и это отбило у меня дальнейшую охоту ездить по «старцам», что, кстати, тоже можно считать положительным результатом. Но после того, как он сказал не обращать внимание на повесть, я определённо поняла, что многие люди, которые имеют большой авторитет в православной иерархии, вообще не представляют, что такое покаяние, которое есть «перемена ума» и невозможно без умения признавать свои ошибки.

Наверное, схиархимандриту Илию Ноздрину гораздо легче раздавать людям разные молитвы, убеждая читать их каждый день и обязательно передавать другим, чем поинтересоваться своим разрушительным влиянием на судьбу Регины Шамс и её близких, и, возможно, это не единственная покалеченная им судьба. Я уже не говорю об освящении им памятника Иоанну Грозному, его благословениях действующей политики и потакании деструктивных явлений в обществе и церковной среде.

Наверное, в благостной атмосфере всеобщего обожания трудно пытаться что-то переосмысливать, проще исполнять правила и говорить об этом другим. Конечно, люди вне церковной субкультуры, тоже далеко не всегда это умеют, но они порой просто вынуждены это делать, под давлением обстоятельств. Кроме того, большинство из них не окружено толпой почитателей, которые ловят каждое их слово как пророчество и великую истину. То и дело читаешь в СМИ, что учительница, оскорбившая своего ученика или сказавшая фразу, после которой ученик был избит своими одноклассниками, принесла извинения, написала заявление об увольнении (что, конечно, обидно) и тяжело переживает о случившемся. Но я практически не слышала, что бы кто-то из церковной иерархии публично или не публично просил прощения за что-то конкретное, а не на Прощёное воскресенье. Насколько я знаю, в Малоярославецком монастыре после публикации известной повести заняли позицию: «На нас нападает враг, значит мы угодны Богу», и популярность этого монастыря (в окружении которого есть люди, которые мне дороги) в определённых кругах только возросла. Ну и зачем меняться, переосмысливать свои поступки, если всё равно найдётся много людей, которые поддержат их авторитет! Ведь для этого нужно переступить через своё самолюбие, а это, наверное, самое трудное.

Для иллюстрации использовано фото архим. Димитрия (Глушко) с сайта «Ейск православный» (слева) и фото прот. Игоря Скабкина с его страницы в ВК (справа)

Читайте также:

• Не важно, в какой монастырь ты попадешь — картина везде одинаковая
• Самадуравиновата, или Духовный судит всех, а его никто
• Если ты хочешь потерять веру — тебе в Пафнутьево-Боровский монастырь
• Власий не в Боровске, а в голове
• Почему я не верю в пост

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: