Ахилла

Ничто не ново под луной — эту банальную истину часто забывают в яростных спорах о судьбах современной церкви, об отношении к ней общества, о положении духовенства. Если мысленно вернуться в Россию на столетие назад, мы увидим, что мало что меняется — и в оценках ситуации, и в оценках причин кризиса российской церкви. Чтобы в этом убедиться, прочтите отрывок из малоизвестного автобиографического романа протоиерея Николая Буткина, расстрелянного в Уфе в 1937 году. Он служил в Екатеринбурге в предреволюционное время, а затем был настоятелем собора в городе Шадринск. Его неоконченный роман повествует о событиях 1916–1918 годов. Самого себя о. Николай вывел под именем священника Григория Загуменных. Фрагмент из романа рассказывает о собрании духовенства благочиннического округа, состоявшемся в Каменском заводе в 1918 году (Ксения Волянская).

***

Собрание назначено было в соборе. Когда Загуменных пришел сюда в сопровождении священника, ездившего за ним, братия оказалась уже в сборе. Почти сейчас же местный благочинный открыл собрание, приглашая о. Григория познакомить присутствующих с его интересным докладом. Началось чтение. Кое-что из написанного о. Григорий выпустил, чтобы не задерживать времени. Но все, что рисовало драму духовенства, подано было полно и без прикрас. Братия слушали о своих горестях, как консистория давила всякую самодеятельность, глушила пастырский почин, добиваясь смирения перед жизнью, как священник на приходе должен был уступить и сживаться с кулаками — народными кровопийцами, иначе его убирали с места без объяснения причин, как батюшки побирались сборами по приходу и должны были кланяться богатым, как ради семьи священник-идеалист терпел борьбу с собой и глубоко должен был прятать в себе душу, чтобы не остаться без куска хлеба. Нелегко и не без труда доставалась борьба с порывами и требованиями долга. Иные спивались, иные теряли даже веру, большинство шло по пути увлечения хозяйством. Находили ли эти последние мир в душе? Увы, над ними сгущалась драма, самая тяжелая. Они несли на себе презрение общества. Даже дети собственные отворачивались от отцов и уходили в мир, проклиная жизнь духовенства.

— Иначе и быть не могло, — делал заключение докладчик. — Потому что нельзя безнаказанно изменять призванию и долгу. На пороге новой жизни духовенство должно крепко взяться за то, чтобы очистить церковную жизнь и свою собственную от бытовой грязи и беспринципности. Быт — наш враг, и ему надо объявить беспощадную войну.

После доклада председатель объявил передышку.

Теперь к о. Григорию то и дело приходили знакомиться. Очень любезно представился ему и о. Тихановский. Загуменных очень внимательно осмотрел его, но внешность о. Стефана Тихановского не влекла к себе. Лицо морщинистое, продолговатое, рыжеватые баки и борода. На голове лысина, ближе к затылку волосы редкие, торчащие прядями. Глаза умные, и, как показалось наблюдателю, с очевидной печатью установившейся боли. Обменялись при знакомстве несколькими фразами, но и только. Кстати, перерыв кончился, и объявлено было начало прений. О. Григорий вслушивался в то, что говорил председатель.

— Тема, задетая докладчиком, живая, близкая каждому из нас. А мы здесь, как одна семья, для того и собрались, чтобы осветить для себя как прошлое, так и будущее. Если можно, высказывайтесь, братия, по душам!

Вначале выступления носили характер перепевов мыслей докладчика. И, по- видимому, не возбуждали большого интереса. Все же собрание терпеливо прислушивалось к словам каждого. Но нашелся один батюшка, который, как казалось, вызвал сочувствие у многих.

— Я согласен с докладчиком, — говорил он неторопливо мягким голосом, — жизнь духовенства в наши дни стала неприглядной. Только это от нас самих. Консистория, поборы за требы, семья с ее заботами и горестями — все это и до нас существовало. А ведь деды и отцы наши жили хорошо и не чувствовали разлада с совестью. Видали в «Паломнике» портреты заслуженных протоиереев? Они не испытывали драмы. Пользовались заслуженным почетом, — оратор, видимо, поддавался представлению очарования старины, и уже не просто говорил, а рассказывал, как сказочник, усыпляющий слушателей дремами.

— Да я и сам помню своего дедушку. Старик прожил в с. Мотовиловском 40 лет. И как жил-то! Всего было вдоволь. Ездил со сборами, сеял, а для народа был пастырем таким, что все его боялись. Семью воспитывал в страхе Божием. Мы, внуки, приезжали к нему детьми в гости, не смели в постные дни и конфетки или кусочка сладкого съесть. Награды прежде выдавали скупо. Он все же дослужил до протоиерейства, имел «Анну» и умер в большом почете.

Тут батюшка остановился на момент, словно жаль было ему расставаться с дремой, и с печальными нотками в голосе продолжал:

— А мы вот, внуки, жалуемся на драму жизни. Отчего? Я своим слабым умом так полагаю. Оставили старину, пустились в образование, все стали критиковать, отыскивать в жизни и людях слабости. Ну и доходим до того, что столбы-то, на которых держится здание, колеблются. Вот-вот все рухнет. Надо жить не своим умом, а по старинке. Тогда если что и случится, будет от Бога, а не от нас самих.

Характерно было и следующее выступление. Говоривший батюшка согласился, что жизнь отцов была гармоничной.

— Я вот завидую им и, сознаюсь, желал бы пожить так, как жило духовенство во времена нашего детства. Да не выходит, — батюшка так энергично мотнул при этом головой и развел руками, что рассмешил многих, при этом сам оставался серьезным. — Консисторию не гневлю, богатым не перечу, прихожан, кажись, не обижу, а нет, не выходит, как хотелось бы. Семья в разброде. Сын и дочь оба стыдятся нашей жизни. Мужики спорят, то о церковной земле, то о сборах. Приходится браниться. Видно, время не то и на старинку не повернем.

(…) Докладчик винил во всем быт. — А куда его денешь? На земле живем, не на небе. Пить, есть надо. Не от того ли горька стала жизнь наша, что народ забыл Бога. Везде говорят о вере неуважительно, над обрядами смеются, а о духовенстве пишут кто во что горазд. В селе учитель, писарь, даже лавочник смеются над священником. Мы истинно как овцы среди волков.

Везде враги. Разве таким должно быть христианское общество? Нет веры в людях. А не стало ее, так ничем нашего положения не изменить. Впереди не то еще увидим, гнать будут, да уже гонят,- оратор точно открыл нужный клапан. Пошли шепотки, выражали согласие. Слышались короткие замечания: «верно!», «испортился народ», «развратили мужиков», «конец, видно, приходит».

Отец Григорий смотрел на всех с печальной улыбкой. Тем нетерпеливее ждал он выступления Тихановского. Тот, наконец, встал, прося слова. Загуменных уловил момент и, соскользнув с места, пересел ближе к говорящему. Нельзя сказать, чтобы речь отца Стефана лилась гладко. Он словно старался сдерживать в себе словесный поток и как бы выбирать выражения и обороты, чтобы говорить понятнее. Тем не менее, внимание к его речам обострилось у слушателей в высшей степени.

— Братия! Отбросьте старые негодные песни — жаловаться на людей, — говорил он. — Что люди не верят так, как прежде верили, это верно. Но не усматривайте в этом злую волю, следствие распущенности. Вспомните, ведь и дети духовенства, семинаристы, академики все чаще и чаще уходят от веры отцов. Скажете ли, что и здесь все дело в том, что их воспитали плохо и что они погрязли в страстях? Нет, я не хочу порочить детей духовенства. Но если они все же не видят в служении своих отцов ничего привлекательного, достойного подражания, значит, действительно перед судом совести положение духовенства, его дело, не заслуживает одобрения. Нас судят, и по праву. Нас осуждают, и заслуженно. Только наша драма не есть вина или грехи, за которые ответственны мы одни. В унижении или позоре духовенства я вижу драму религии, самой Церкви.

(…) Вы не пугайтесь и не принимайте меня за еретика. Может быть, я и ушел от веры отцов, тогда выслушайте мое оправдание. Поясню свою мысль примером. В деревне далеко от реки жителям выкопали колодец. Но подпочвенной воды оказалось много, и никто не препятствовал женщинам черпать воду ведрами и для своих маленьких огородов. Но вот провели близ самой деревни железную дорогу. Ходко начали торговать бабы молоком, стряпней, овощами. Огороды расширились, и стало тесно у колодца. Не было возможности добыть всем достаточно воды ведрами. Женщины стали просить лить воду в канавы, а канавы провести по огородам. Но устроители колодца не хотели и слушать такие речи. «Черпайте ведрами, сколько надо, а канавы рыть и брать в них воду не позволим», — возражали они. Но жители не могли мириться с такими неудобствами. Они оставили колодец и стали искать других источников. Скажите, правы они? — собрание молчало. Отец Тихановский усмотрел в этом, видимо, согласие со своими мыслями и продолжал: — Почему же в таком случае вы удивляетесь, когда люди в наши дни уходят из Церкви? Посмотрите, вокруг всюду слышатся голоса, что люди не могут оставаться при старых понятиях о жизни, что им тесно в нашей ограде, где они слышат одну и ту же проповедь о личном спасении, награде на небесах за пост и покаяние. Они видят, что хождение в храм, причащение, даже милостыня не мешают расти неправде, нищете народной. Пьянство, невежество и дикость свободно уживаются рядом с храмом и религией. И мы словно не видим этого, тогда как Европа боится нас, русских, как дикарей, и видят в нас остатки азиатской Орды. Русское общество давно спохватилось и начало вырабатывать новые взгляды на жизнь. Люди громко говорят о борьбе с неправдой, о правах народа на землю, волю и блага культуры. Что же, Церковь признает справедливость этих общественных требований. Ищет контакта с передовой мыслью. Что христианство имеет в себе данные для возрождения не только душ, но и обществ, — это видно на примере Европы. Не взрастила ли она на почве христианства науку? Не строит ли на той же основе мощной культуры? Не перестраивает ли и общество в духе общей свободы и уважения личности? Но мы, русские церковники, привыкли отмахиваться от Европы, и продолжаем упорно открещиваться от науки и культуры. Духовенству понадобились свои школы. Почему? Разве детей духовенства не пускают в гимназии? Охотно. Но церковники желают отмежеваться от мирской науки и понастроили свои духовные школы. Наука в семинариях была в подозрении, даже литература в библиотеках семинарских не допускалась. Не кошмар ли это? С культурой дело обстояло ничуть не лучше. Не смешно ли, что священнику запрещено ездить на велосипеде, посещение театра считается преступлением, во все общественные места ходить не дозволено. Мы отгородились от жизни, от людей высокими стенами и словно провоцируем сами соблазн: обходитесь без нас. Люди и покидают нас, а с нами и Церковь. Кто осмелится бросить в них камень за это. Подумайте — за что нас любить, за что ценить наше дело и проповедь?

Оратор остановился. Среди слушателей царила мертвая тишина.

Публикация: Вестник Екатеринбургской духовной семинарии, 2014, 2 (8); 2016, 1(13); 2017, 1 (17).

Буткин Николай, прот. «Виноградари. Часть II. Обреченные» (вступ. ст., публ. и прим. С. Г. Буткиной)

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: