Священство было его призванием
22 апреля 2018 Алексей Марков
Предлагаем вниманию читателей эксклюзивное интервью с Аллой Шполянской — супругой известного, многими уважаемого и любимого, неординарного священника, покойного отца Михаила Шполянского.
***
Алексей Марков:
— О вашей семье, об отце Михаиле уже много писали, в том числе он сам, но хотелось бы услышать, как все выглядело с Вашей стороны. Когда отец Михаил стал священником, вам было уже за тридцать. У вас были уже дети?
Алла Шполянская:
— Да, это произошло в 1990 году. У нас уже было трое детей. Младшей — Даше было больше трех. Мы тогда купили под дачу маленький домик в Старой Богдановке рядом с церковью, для того, чтобы летом была возможность ходить туда на службы. И Миша читал на клиросе. До этого он два года работал бухгалтером в кладбищенской церкви в Николаеве. И каждый день, когда он был в церкви, ходил на службы, научился читать и понимал богослужебные указания.
В Старой Богдановке был интересный священник — у него было два высших образования, но службу он знал очень плохо, и Миша ему подсказывал, что делать. Но священник к тому же был душевнобольной и часто не в состоянии был служить. И в конце концов прихожане поехали к благочинному и попросили, чтобы Мишу рукоположили в священники. Ему позвонил благочинный и сказал: «Готовься, тебе через неделю нужно быть у епископа, тебя будут рукополагать. У тебя должен быть подрясник и крест».
Тогда батюшка сорвался и помчался в Псково-Печерскую лавру, где был наш духовник, чтобы спросить, что делать, потому что на самом деле было непонятно — отказываться, бежать?.. Но духовник сказал: ты тут своей воли не проявлял, значит, это Божья воля, надо ее принять.
— То есть отец Михаил тогда об этом не помышлял?
— Именно в этот период жизни он не стремился к священству и ничего не предпринимал для того, чтобы его рукоположили. Наоборот, нам не очень этого хотелось.
Когда он вернулся от духовника, то поехал в Кировоград, там его рукоположили в дьяконы, 18 июля, на Сергия Радонежского, а уже 21-го, на Казанскую — в священники. Мы вместе поехали на иерейское рукоположение. Я там стояла за колонной и горько рыдала, слезы лились неуправляемые. Было страшно.
— Это не были слезы радости?
— Нет, это было предчувствие, что ты щепка в океане, и ничего сделать не можешь.
— А отчего было такое ощущение? Оно у Вас было сильнее, чем у отца Михаила?
— Он был не склонен к таким проявлениям, он другой человек. Наверное, у него было призвание к этому, это был важный час для него. Он вообще невероятно переменился после рукоположения: стал очень собранный, сдержанный, серьезный, дисциплинированный — до этого он был более бесшабашный. Может быть, на первых порах это рвение было не вполне мудрое, но это было естественно, нормально, правильно для его личности. Все священнические обязанности он выполнял честно, с душой, но поначалу с немалой долей избыточности… Службы точно по уставу монастырскому и т.д. Потом пришли чувство меры и мудрость, а тогда это было очень горячо.
— На чем все же были основаны Ваши опасения? Это чистая интуиция?
— Да, это чистая интуиция, я понимала, что отныне жизнь семьи не в наших руках — не только его жизнь, но и наша, семьи, потому что мы все время были вместе. Я понимала, что мало что смогу решать сама. Жизнь на приходе… Жена священника — это уже какая-то совсем другая жизнь. Не могу сказать, чтобы я к этому стремилась — это жизнь на виду, что мне было не по душе. Хотя приход в церковь для нас был органичен, нам все это было дорого, мы любили службы, посещения церкви по субботам, воскресным и праздничным дням были для нас необходимы в тот период. Мы строго соблюдали посты и т.д… Это было нужно нам тогда, и мы считали, что это правильно. Дети тоже были с нами все время в церкви.
Наверно, я камерный человек по характеру, интроверт, мне тяжело было принять отказ от этой камерности. После рукоположения вообще жизнь семьи стала открытой — у нас и так много друзей было, а тут приезжали и приходили чужие люди, и днем, и ночью.
— Итак, приход восстанавливается, семья растет за счет приемных детей. В каком году появился первый приемный ребенок?
— Первая девочка пришла к нам в 95-м году, это внучка одной бабушки, которая жила при церкви. Бабушка продала свою хатенку и пожертвовала деньги на приход в Херсонской епархии, блаженная такая. Ей негде было жить, и батюшка ее поселил при церкви, там было два домика. Мы не поселились при церкви, а жили в своем доме. Постепенно продали все, что было в городе — квартиру, гараж, — и около того домика, который мы купили, построили уже дом.
А в домиках около церкви жила эта бабушка, молодой иконописец и еще один молодой человек, который жил и работал при храме. Жила там и семья певчих, они на клиросе пели и с нашими детьми занимались музыкой. А мы сами при церкви никогда не жили, и это было очень мудро, нам это посоветовал отец Таврион из Псково-Печерского монастыря — мало ли что будет, сказал. Так и получилось! Хорошо, что мы туда не переехали (а была такая мысль!).
У нас все время кто-то жил: то человек, у которого был туберкулез, после операции жил 3 года, пил парное молоко и поправил здоровье. Или как-то одна мама привезла непослушную дочку 19 лет, причем сказала ей, что едут не к простому священнику, а к священнику-психологу, который поможет квалифицированным советом… Маме не нравилось, как дочка живет. И она ее привезла, поговорила с батюшкой и уехала, а дочка даже не знала заранее, что ее оставят. Но батюшка так по-доброму, без предубеждения умел общаться с людьми, что эта Наташа осталась у нас и прожила три недели. Очень довольная и веселая уехала, и после этого у нее как-то все наладилось и успокоилось.
Был ужасно трагический случай, но сейчас он уже кажется смешным, конечно. Приехала молодая пара, только несколько дней, как повенчались в другом городе. Мы с ними хорошо пообщались, выпили вина за их будущий брак. А потом муж исчез. А батюшка мне ничего не говорил, потому что боялся, а после сказал: «Ты извини, но она у нас поживет, ей некуда деться». Ее муж сказал, что не может с ней больше оставаться, даже полчаса.
Она у нас прожила 4-5 месяцев, и это нелегко было, но с тех пор мы большие друзья.
— А муж тот так и не появился?
— Нет, это было выше его сил, у нее был тяжелый характер тогда, она переменилась потом очень сильно, сейчас она совсем другая, мы дружим до сих пор. Причина была в том, что они друг другу не подходили, и это была такая катастрофа. Ему было не к кому обратиться, он приехал к батюшке и сказал: «Я не знаю, что делать, я просто не выдержу». А отец Михаил говорит: ну что ж делать, ладно, поезжай, оставляй ее с нами.
Ей действительно было некуда деться, и священник, у которого она окормлялась, и ее мама были очень рады, что она вышла замуж. Она не могла даже представить, как она появится перед ними.
— Сейчас Вы это весело рассказываете, а тогда, наверно, было не до смеха?
— Мне было не до смеха, потому что это было тяжело, а сейчас это очень смешно, но таким образом батюшка познакомился со своим будущим большим другом. Поскольку эта женщина боялась сообщить духовнику, что она с мужем рассталась, то сделал это батюшка, и выдержал ужасный скандал.
Да, это странно: весело вспоминать, особенно то, что было тяжело, но закончилось чем-то хорошим.
— Сколько максимально человек одновременно, включая родных и приемных детей, жило у вас в Богдановке в эти годы?
— По воскресеньям у нас, бывало, обедало по 25 человек. До 99-го года у нас жили трое наших и четверо приемных детей, в 99-м мы взяли Машу, и следующая пятерка младших приемных начала к нам приходить. Старшие подрастали, но они еще с нами жили. А также почти всегда жили какие-то люди, попавшие в трудные обстоятельства. И батюшка помогал им устроить свою жизнь. В начале 2000-х у нас было 3 своих и 9 приемных детей.
Тогда, в девяностые годы, у нас было много животных. Это были тяжелейшие годы, надо было как-то выживать. Зарплаты на приходе почти не было. Началось все с козы, потом были кролики, потом безумное количество разных животных: козы, нутрии, и коровы — их количество дошло до пяти. Батюшка стал строить новый коровник, но у нас уже стали появляться младшие дети. И мне пришла в голову хорошая мысль, я ему сказала: «Батюшка, я думаю, что у нас лучше всего получаются дети — давай мы коров раздадим, будем заниматься детьми».
— И он прислушался?
— Да, задумался, сказал: «Наверное, ты права». И с этого момента жизнь для нас всех стала гораздо веселее, потому что коровы — это очень страшно! У них практически одновременно появляются телята, и они начинают доиться всегда Великим постом. Молоко никто не пьет, а мы его не продавали, повсюду стояли ведра с молоком, банки с молоком, мы сепарировали его, делали сливки, творог, брынзу — и все это раздавали. Конечно, после поста молочные продукты ели, но все равно молоко оставалось. Это была нескончаемая работа, а зачем — совершенно непонятно, когда молока так много, то его никто не пьет.
— Как я понимаю, с начала нулевых накопились гораздо более тяжелые проблемы, чем коровы, которых можно было раздать. И это привело к тому, что отец Михаил потерял приход и закончились его отношения с Московской патриархией. Что предшествовало этим событиям?
— Когда пришел новый епископ Питирим, батюшка сначала был очарован им, верил, что это человек добрый, хороший, который созидает Церковь. Но довольно скоро наступило очень неприятное разочарование. Епископ совершенно не переносил ярких личностей в епархии. Был такой священник, который служил в больницах молебны, соборовал тяжелобольных, работал с молодежью, активный, молодой, жена у него учительница, не могла и не хотела оставить работу. А епископ перевел его на дальний приход, где священник должен был жить, потому что это было далеко, 4 часа езды от Николаева.
Отец Михаил за него заступился. Может быть, он сделал это в непривычной для клириков резкой форме, потому что более сдержанное проявление не помогало. За это епископ снял его с прихода, но мотивировал лицемерно другими причинами, конечно. В день, когда отца Михаила сняли с прихода, епископ приехал как бы посетить детский дом, привез подарки детям, какое-то пожертвование. Помню, это была пачка гривен мятыми мелкими купюрами. (Мол, «такой я бедный епископ, последнее отдаю!») То есть приехал, сделав клоунский вид, что с добрыми намерениями, а закончилось все печально.
— То есть решение было не внезапное?
— Да, все было уже запланировано.
— Отец Михаил был переведен на дальний приход. За него многие заступались, потому что он был уже человеком известным, его многие любили…
— Да, наши прихожане собрали около тысячи подписей, люди несколько раз ездили и в Киев ходатайствовать за него. Из Киева приезжала комиссия из двух епископов и священников, которые успокаивали батюшку: «Да, мы понимаем, что епископ неправ, но это же епископ, ты должен принести свои извинения, публичное покаяние, а он тебя вернет сюда». И отец Михаил тогда написал это публичное покаяние, которое напечатали в епархиальной газете, но его никто не вернул, это была очередная уловка и обман.
Отец Михаил был запрещен всего на один месяц. После того, как епископ приезжал, буквально чуть ли не на следующий день был приказ о запрете служить. А после снятия запрета епископ перевел батюшку в Вознесенск, это почти 2 часа езды от Старой Богдановки. В том храме он был лишним, там и так служили два священника. Там он прослужил несколько месяцев, потом заболел, а уже после болезни ушел за штат.
— Говорят, что владыка даже приезжал к нему в больницу?
— Да, он приехал буквально в день операции, когда заканчивалось действие наркоза и батюшка чувствовал сильную боль. Епископ наклонился к нему и сказал нечто такое, что я и повторить не могу, и забыть тоже — хотелось бы забыть, да не получается. Такую гадость сказал больному человеку.
— Отец Михаил оказался за штатом, сведения о нем, насколько я знаю, в епархиальных документах вообще исчезли. Как изменилась ваша жизнь?
— Сильно изменилась, сначала это было для нас очень тяжело. Когда отца Михаила рукоположили, то приход был очень маленьким, на службе было 10-15 человек. К тому же времени, как его сняли с прихода, была совершенно другая жизнь: начали ходить в церковь многие люди из нашего села и окрестных сел. Также приезжали из города на службы, на праздники было много людей — батюшка автобус заказывал, в большие праздники автобус даже по два раза ездил, чтобы привезти всех желающих. Приход стал огромным, все было родное, все родные. Был сделан внутренний и наружный ремонт, проведено отопление. Сооружен дубовый резной иконостас, написаны для него хорошие настоящие иконы. Снаружи и внутри церкви — мозаики. По периметру под потолком церкви — изображения святых. Сад насадили. Все это стало частью жизни нашей семьи, было невозможно представить, чтоб это взяли и забрали.
— К отцу Михаилу продолжали ездить люди. Ваша внутрисемейная жизнь поменялась?
— Конечно, поменялась. Мы все время раньше были в церкви, и в будние дни, старшие мальчики там помогали, вся наша жизнь была вокруг храма, мы этим жили. Было очень тяжело, мы год или два никак не могли к этому привыкнуть.
Потом на лето мы с батюшкой и детьми уехали на Кинбурнскую косу. Это такое очень красивое и довольно труднодоступное место между Днепро-Бугским лиманом и Черным морем.
Был у нас друг, ныне покойный, такой замечательный человек — Валерий Хабаров, он много лет был начальником Николаевского морского порта. Порт при нем был лучшим предприятием города, это в 90-е, когда все разваливалось и прекращало работу. В порту была хорошая инфраструктура: и детский сад, и больница, хорошие зарплаты. И он подружился с батюшкой, помогал нашей церкви и детскому дому (тогда были очень маленькие пособия на приемных детей). Они вместе придумали поставить крест над рекой, памятник вроде маяка, на высоком месте. И осуществили это.
И тогда же Хабаров отдал в пользование детскому дому на Кинбурнской косе квартиру. Там был построен такой странный дом для обслуживающего персонала завода по выращиванию мидий. Завод построили, дом построили, правда, без водопровода и канализации, но выращивать мидии не получилось.
И нам там выделили квартиру на втором этаже, чтобы дети могли отдыхать у моря. Дом у Ягорлыцкого залива, а до моря ходьбы минут сорок. Кинбурнская коса — это удивительная заповедная зона. Когда батюшку сняли с прихода, то мы с детьми проводили там по полгода. Перевели детей в ту школу, и они первую и четвертую четверть учились на косе, а вторую и третью — в соседнем со Старой Богдановкой селе. То есть благодаря тому, что его сняли с прихода, он смог больше времени проводить с нами, это было для детей очень важно.
Люди стали ездить к нему туда. Тогда же начались публикации в Живом журнале. Там он писал «Анабасис», и в живом журнале у него собралась «виртуальная» церковь.
К нему приезжали не только из Богдановки, из Николаева, но и из Москвы, Киева, Петербурга, других городов. Когда погода была хорошая, он служил прямо в рощице рядом, на столе. Эту рощицу они с детками привели в порядок, там было очень красиво. Туда люди приходили, там был всеми любимый стол, на котором он и литургию служил.
— Люди, живущие на косе, до сих пор помнят отца Михаила?
— Да, конечно, мы недавно с сыном ездили туда, в день памяти батюшки.
Батюшка был очень миролюбивый человек, у него в жизни было мало врагов. Одним таким конкретным врагом был епископ Питирим.
— Притом, что он умел находить язык с совершенно разными людьми, которые без него вряд ли смогли бы общаться друг с другом…
— Да, он находил общий язык даже с враждующими сторонами и между ними устанавливал порой мирные отношения.
— Итак, ваша жизнь первый раз изменилась, когда отец Михаил стал священником, потом она переломилась, когда он лишился прихода. Чему научил вас последний период жизни? По сути, этот период можно назвать периодом гонений?
— Наша жизнь была жестко перерублена. Это был период гонений, клеветы и публичного поношения отца Михаила в епархии. Многие священники боялись с ним общаться. Но в семье была любовь, взаимная поддержка, дети, была нормальная живая жизнь. Мы не могли ходить в церковь на службы, как раньше. Если мы приезжали в какую-то церковь на службу, то на следующий день епископ вызывал к себе священника и устраивал ему скандал, зачем он допустил отца Михаила к сослужению или просто к причастию. То есть церковь в лице епископа беззаконно изгнала нас.
Батюшка сначала ездил в Киев, где на одном приходе у друга-священника ему всегда были очень рады, а со временем мы соорудили домашнюю церковь и служили дома. И кто-то из друзей приезжал на эти службы. Благодаря этому наша жизнь не стала бессмысленной без церкви, без прихода, просто река жизни потекла по другому руслу, но не в другую сторону. Смысл наша жизнь не потеряла.
— А что приобрели?
— Приобрели свободу. Свободу от произвола церковной иерархии. Свободу от диктата пережитков церковной жизни, не адаптированных к нынешнему времени. Свободу принимать решения в своей жизни. И свободу передвижения. Мы 13 лет были привязаны к приходу, не могли никуда уехать, батюшка, по-моему, ни одного воскресенья не пропустил, все время служил. Это я могла уехать куда-то ненадолго, когда уже было кому петь в храме. А теперь была свобода решений.
— Оглядываясь назад: стоило ли приобретение внутренней свободы потери прихода? Не жалеете ли, что случился тот кризис, что получилось так, как получилось?
— И да, и нет, однозначно не скажешь. В тот момент и в ближайшее к нему время потеря была огромной, мы не понимали еще, что приобретаем. Но мы же веру не потеряли, мы потеряли место службы батюшки, но не лишились веры, не лишились смысла жизни. Многие прихожане продолжали к нам приезжать. У отца Михаила образовалась обширная переписка в интернете, множество людей обращались к нему за советом и с просьбами. У него был дар помогать людям всегда, и раньше, когда он не был священником, тоже…
Батюшка многим близким и только-только знакомым людям, писавшим ему, был дорог — у него ко всем отношение было как к родным. Он заранее всегда предполагал, что человек добр и намерения его чисты. Это было его принципом. Думать о ком-то плохо причиняло боль…
Потом все само собой как-то выстроилось за последние 10 и больше лет, по-другому, но выстроилось, и я об этом вообще не думаю. И что тогда батюшка понял о церкви, о мире, о человеке, к чему пришёл, было приобретено благодаря этой потере статуса, свобода открыла многое, о чём он писал в последние годы перед кончиной, и я думаю, это важные вещи не только для нашей семьи. Важно было и то, что он продолжал служить литургии, и то, что он продолжал откликаться на все просьбы о помощи, быть необходимым для очень многих… Священство было его призванием. И священником он был до самых последних дней здешней жизни. Любящим и любимым, самым для нас дорогим…
Все фото из архива семьи Шполянских
Читайте также:
Поддержать «Ахиллу»:
Яндекс-кошелек: 410013762179717
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
