Мы заменили жизнь инструкцией
23 августа 2017 диакон Андрей Белоус
«Батенька, да Вы мизантроп!»
Такая у меня была первая реакция на статью одного священника на одном православном сайте о «туризме» в монастыри. Все-то люди ходят по центру города, мешают им уединяться и духовностью заниматься. То туристки не так оделись, то дети кричат, а то, страшно подумать, горожане смеют что-то праздновать не на службе. Вообще, интересно, как он представляет себе жизнь дореволюционного Чудова монастыря в Московском Кремле или Александро-Невской лавры. Интересно и то, что священник этот видит не возможности для проповеди или просто какого-то приближения людей к Богу, пусть и на минуту посреди городской суеты, а «вторжение и нарушение», которая разрушает их жизнь.
Вроде как монашество подразумевает отказ от «самости», но здесь именно эта «самость» в центре всего. «Ты мешаешь мне молиться». Но это сразу и самооправдание, и гордыня, и осуждение. «Оправдание», потому что я сам, вроде как, и не виноват, что не молюсь. Гордыня, потому что человек не видит свои проблемы, своего раздражения, презрения к «этим туристам» и думает о себе или своем коллективе, что помести их в идеальные условия с камнем и медведем, и все серафимами саровскими станут. Ну, и осуждение, любимое наше «или как этот мытарь». Так и представляю себе, что кто-то пришел, приехал да хоть из нашей Сибири, в Рязань и решил прийти на исповедь к человеку, для которого он – турист и помеха.
Подвиг? Вы говорите про подвиг паломничества? А вы пробовали откладывать деньги на поездку из Иркутска в Троице-Сергиеву Лавру, если живете на зарплату учителя? Нет, не московского — иркутского. Да, есть разница, и не маленькая. Для многих людей заработать на поездку даже в российский монастырь – огромный труд и настоящий подвиг. Иное дело — часть духовенства. «А ты попроси спонсоров приходских, пусть они тебе паломничество в Грецию оплатят», — как мне один сослужитель посоветовал как-то. Но Марье Ивановне никакой спонсор поездку не оплатит, и вот она – «туристка»?
На этом моя пятиминутка «праведного гнева» закончена, и я хочу коснуться вещей не таких очевидных, но, быть может, более страшных.
Представим себе ситуацию, что человек приехал в глухой деревенский монастырь, где нет ни толп паломников, ни городской суеты, ни помпезных служб. Есть игумен, который и единственный священник, пара-другая певчих, они же столяры, ну и на подсобке кто-то трудится. Идиллическая картина, пастораль, благорастворение воздухов.
Приходит он на исповедь и узнает, что говел он мало, с женой спал не так, в храме его служат не по уставу и благодать под вопросом, и, вообще, пусть пишет отказ от ИНН и кается в грехе цареубийства. И это тоже не выдуманная ситуация, я немало таких историй с разной степенью «запущенности» не только слышал, но и видел своими глазами.
Так что не соглашусь я, что дело в «туристах» и «городской суете». К оптинским старцам тоже «туристы» ездили. Кто про беды жизненные спросить, кто от болезни вылечиться, а кто-то и из любопытства даже, на диковинку такую посмотреть, на старца. Но разница была. Почему они могли дать и помощь, и утешение, «не то, что нынешнее племя»? Потому что были частью живой традиции, духовного опыта. Да, «реконструкции» преп. Паисия Величковского, но все-таки именно его поисков и его опыта, живого и реального.
Любой значимый в духовном отношении православный монастырь начинался с этого — с человека, имеющего призвание и какой-то духовный опыт. Иначе ему нечего передавать своим ученикам, кроме предписаний, инструкций и традиции «гонять духов», то есть, простите, «смирять младших». Что мы и видим в «Исповеди» Марии Кикоть, и я даже не о самых вопиющих вещах говорю.
Если монастыри связаны с именами духовных наставников и основателей, то нужно понять и то, что появлялись они редко и жили даже не в одно десятилетие, а на протяжении всей тысячелетней истории православия в Киевской Руси, Московском государстве, России. А восстановить их было приказано за десять лет, «большевистским темпами», не привлекая кадры даже из других православных церквей. Но что это значило? Это значило, что даже если бы всех монахов Троице-Сергиевой лавры и Псково-Печерского монастыря сделали настоятелями новооткрытых в 90-е годы монастырей, их бы все равно не хватило. И, не будем скрывать, «не все йогурты одинаково полезны». Быть постриженным в Лавре и иметь здоровый духовный опыт — это не одно и то же. И с Афона тоже можно привезти борьбу с экуменизмом и «ересью нового стиля». Иными словами, столько адекватных и духовно опытных наставников едва ли нашлось бы во всех православных церквях. Но выход нашелся, и он-то и есть самое страшное.
Этот выход – внешнее подражание. Если взять пожилого иеромонаха, поселить его в Оптиной пустыни и повесить табличку «Старец N», народ и батюшка с огромным удовольствием «найдут друг друга». Тут даже и особо духовным быть не обязательно, духовник Оптины уже считается «старцем» по должности.
Но тогда следующий вопрос: почему это «проходит» и никто не видит подмены? А потому, что так устроена «нормальная» жизнь православного на «нормальном» приходе.
Что значит «воцерковление» в реальности? Оно значит принять на себя внешний распорядок жизни. Скажем, мне нужно причаститься. Что мне для этого нужно: поститься неделю, «выстоять» всенощную, выписать грехи из книжечки на листочек, и получить от священника допуск к Чаше, вычитать Последование, ничего не есть и не пить с утра, снова «выстоять» теперь уже литургию и, «сложив на груди руки крестообразно, правую поверх левой, назвать свое полное православное имя». Вот она, инструкция по получению благодати. Главное теперь не перепутать присутствие Бога с гордостью за успешно выполненный «квест». Но что из этого понимает человек в начале воцерковления?
Да, ему интересно, он увлечен новым, но насколько это именно духовный опыт, а не его психологическая радость? Может ли получиться опыт молитвы из «вычитывания» и «выстаивания»? Нет. Период неофитства заканчивается, и оказывается, что привычные действия не дают ожидаемого итога. Но уже есть установка на «алгоритм», «инструкцию», «правило». И вывод напрашивается сам собой. Нужно строже поститься, найти «неисповеданные» неосознанные грехи, найти какие-то упущения в своем правиле или богослужении храма. Вот именно поэтому (хотя и не только поэтому) наша прихожанка начинает требовать от мужа «жить как брат с сестрой», а от настоятеля – десятичасовую всенощную. Ведь это часть настоящей инструкции, как получить «благодать». Вернее, наслаждение от чувства собственной праведности. Но оказывается, что и это не помогает.
Не верите? Почитайте, что пишут сами эти «старцы». «Благодать ушла», «благодать оскудела». Какой вывод? Церковь впала в ересь экуменизма, ИНН — печать антихриста, нераскаянный грех цареубийства и прочая, в сущности, ерунда. Но почему люди, действительно, ощущают это? Потому что накручивать правило на правило дальше некуда. Я даже не моюсь в бане с иудеями, «только не вернуть вечную любовь».
Но дело именно в том, что впереди «лошади», самого человека, оказалась телега из правил, уставов и традиций, соблюдение которых и стало целью. Соответственно, благодать, «встреча» оказалась заменена наслаждением от скрытой гордыни, что «я не такой, как все, я на 14 читаю канон и встречу с папой осуждаю». Для женщины это будет наслаждение от того, что она вычитала пять акафистов, и не важно, что муж уже заснул под «Антихриста» Ницше. Вернее, важно. «Враги человеку домашние его», верный признак, что на правильном пути – бесовский соблазн. Но принцип тот же самый.
Но это же может случиться не только с православными. Можно начать «поститься, молиться и слушать радио «Мария»» и добиться примерно того же результата в католичестве. Правда, тут обычно побочным эффектом идет увлечение дореформенным обрядом и латинской мессой, а потому человек выпадает из мейнстрима. Но бывают и исключения, полагаю. Можно поставить на поток «говорение языками», подучивая корейский на онлайн-курсах. И тогда пастор тоже вроде как «соответствует» модели поведения, но остается на одном уровне и даже деградирует.
Это искажение может произойти в любой традиции и с любой формой, но у нас оно стало нормой. Хоть и говорил в 90-е о. Андрей Кураев, что православие слишком сложно, чтобы его уложить в инструкцию «12 шагов на пути в Царствие Божие», но «нет таких преград, которые не могли бы преодолеть большевики», и у нас это получилось. Но если мы теряем за инструкциями Бога, то должны терять и человека, будь то прихожанин, сослужитель или подчиненный клирик. И здесь мы получаем холодное, бюрократическое отношение, правила и инструкции, формализм. Когда смысл катехизации не привести человека к «встрече», о которой писал митр. Антоний Сурожский, а отписаться в патриархию. Потому что внутренней потребности в этом не ощущается. Потому что опыт этот забыт ими самими, если он был, как таковой. И здесь мы теряем и радость от встречи человека. Он становится «функцией» — «туристом», «богатеньким буратинкой», «штатной единицей на приходе», а не образом Божиим, не тем братом, за которого умер Христос.
Те из «ушедших» (хотя и не все из них ушли), которые «не нашли», «не встретили», «не почувствовали» — это одна сторона медали. Те «оставшиеся», которые над ними смеются и обвиняют – другая. Но обе они – грани одного явления. Это замена внутренней жизни формой, инструкцией, чинопоследованием. Или замена «встречи» разговором о ней. Мы заменили Жизнь инструкцией, а Любовь – правилом.
Читайте также:
