Ахилла

Повторяем интервью 2017 года.

С-Т-О-Л

Есть ли сейчас в России революционная ситуация, к чему приводят сокрушения идолов, почему современная молодежь мечтает о жесткой руке и кто сегодня хранит историческую правду — об этом и многом другом в год столетия Революции мы беседуем с Юлией Кантор, доктором исторических наук.

***

Ксения Волянская:

— Заметили ли Вы попытки властей руководить мероприятиями к 100-летию революции?

Юлия Кантор:

— Меня радует, что не было практически никаких «указивок» сверху — как отмечать, что писать и что говорить. За исключением риторических восклицаний о необходимости избежать конфронтации в эти дни. Если говорить об отношении государства к этой дате, то лакмусом в определенной степени, как мне кажется, являются экспозиции «Россия — моя история», открывающиеся сейчас в каждом субъекте федерации. Так вот, там события октября 1917 года названы переворотом — без всяких эвфемизмов.

И Ленин там представлен в таких красноречивых программных цитатах, что даже абсолютно «нетронутый» человек уже не будет испытывать иллюзий об этом политическом персонаже. В отношении более поздних периодов существования СССР в этих экспозициях куда больше идеологических стереотипов. Хотя значительная часть нашей политической элиты откровенно ностальгирует по СССР.

Это симптоматично. События 1917 года не отрефлексированы, не поняты, это по-прежнему некомфортная зона. Слава Богу, не празднуют уже на государственном уровне 7 ноября. Но на центральной площади столицы продолжает лежать труп… Проходят парады, в последние годы зимой каток заливают, летом проводят концерты и ярмарки. А там — кладбище… Невольно вспомнишь Булгакова: «Разруха в головах».

— Обычная риторика в отношении революции: «они должны извлечь уроки». Они — оппозиционно настроенные, например: «видите, до чего доводят протесты». Или власть: «не наступайте на те же грабли». То есть призывы извлечь уроки обращаются только к другим. А есть урок один для всех?

— Тоталитарное государство, рожденное революцией, возникло из отрицания закона. Я абсолютно уверена, что Сталин был продолжателем дела Ленина, а не исказителем, как некоторые считают — это принципиальная вещь, и дело совершенно не в письме этом, политическом завещании Ленина, а просто в той системе, которая Лениным и его единомышленниками создавалась и которой Сталин очень грамотно и умело воспользовался. Нарушен был закон юридический и нравственный… Вообще непонятно, а у нас государство с момента отречения было какое? Это еще не республика, но уже не монархия. А что? Как у Чехова — без названия…

Чудовищная слабость власти с одной стороны, усталость народа от всеобщей неразберихи, шпиономания, химеры про то, что царица немка, а значит шпионка, история с Распутиным — это все привело к тому краху, который сделал неизбежным весь 1917 год.

Не усвоен принципиально важный урок — антибольшевистские силы не смогли объединиться. Крах Временного правительства произошел именно тогда, когда стало понятно, что эти люди политически недееспособны, они упустили время, погрязнув в мелких спорах и пафосных речах, но в реальности с марта по октябрь не сделав ничего, заметного «народным массам».

Февральская революция для общества по-прежнему в тени, хотя все же осознали, что от февраля до октября — единый процесс, причинно-следственно связанные фатальные события. Каждый, кто предлагал императору отречься, и сам император в тот момент, когда это произошло, вынужденно, конечно, понимали, что они совершают нелегитимный акт, и процедурно, и чисто юридически, и обратного отсчета с этого момента уже не было.

Дальше началась чехарда с Временным правительством, так называемый мятеж Корнилова, названный так только потому, что Керенскому понадобился повод, чтобы получить диктаторские полномочия… И при этом абсолютно усталый народ, разочаровавшаяся армия. Если бы не 2 марта — не случилось бы 25 октября. Вот это редчайший случай, когда история имеет сослагательное наклонение, потому что она, к сожалению, проверена кровавым опытом.

— Вы много ездите по стране как лектор и музейный куратор. Как вспоминают события столетней давности в регионах?

— Нам привычнее отмечать Октябрь, а не февраль или вообще равномерно отслеживать события того года. Скажу, что музеи нашей страны — и в столицах, и в регионах — в этом смысле действовали гораздо грамотнее, чем политики разных мастей: выставки стали открываться уже в феврале, как и разнообразные семинары и круглые столы по сложным вопросам осмысления и показа революции и Гражданской войны. И это хорошо. Именно музеи могут вступать в диалог со зрителем не радикально, воспитывать его, не навязывая оценок. Их выставки учат думать.

Хотя, вот сюжет про размышления у музейных стендов. Лет пятнадцать назад люди, когда приходили на выставки, не совпадающие с их представлениями о прошлом, говорили: «это фальсификация истории». Теперь звучит иной упрек: «зачем вы нам это показываете?»

Об этом, кстати, на круглом столе «Музей в революции — революция в музее», который прошел этим летом в Екатеринбурге, рассказали коллеги из Ижевского краеведческого музея. Они сделали экспозицию про антибольшевистское восстание рабочих в этом городе, разумеется, основанную на документах и подлинных экспонатах. И получили вот такую реакцию: посетители не оспаривали факты, они отказывались от их восприятия. Аналогичная ситуация, скажем, была в Чердыни, когда там сделали экспозицию по ГУЛАГу. Резкое неприятие. Но потом — постепенно — люди начинают осознавать, задумываться. Чувствовать…

Конечно, научные учреждения, вузы тоже весь год проводили различные «революционные» мероприятия, но это — для узкого круга. К большому сожалению — ведь результаты этих конференций и диспутов могли бы стать подспорьем, скажем, для школьных учителей. Но, увы, сборники материалов таких конференций, если и выходят, то крошечным тиражом…

Еще одна, кажущаяся парадоксальной, примета времени. Ни один музей, включая бывшие ленинские мемориальные места, от Шушенского в Красноярском крае до питерского Разлива (где находятся Сарай и Шалаш), от Казани (где есть музей Ленина) до Пскова (где тоже есть музей его имени) не сделал экспозиции, или выставки, посвященной вождю большевиков. Получается — революция без Ленина. К этом можно по-разному относиться: можно считать, что эта фигура никому не интересна, а можно предполагать — что Ульянов может стать фигурой умолчания. То и другое плохо: о Ленине историкам еще много надо сказать, объяснить.

Есть и «революционные» курьезы. Например, в Мариинском театре 7 ноября состоится концерт к 100-летию Октябрьской революции. Его инициировал оргкомитет по подготовке и проведению мероприятий, посвященных столетию революции в России. Там и выступления группы «Ленинград», и Донского казачьего хора… Хор о расказачивании в этом случае должен был бы петь, я думаю. А театр надо было бы на день концерта «обратно» переименовать в Кировский.

А в Москве руководители горкома комсомола разных лет ничтоже сумняшеся обратились к крупнейшим бизнесменам с просьбой… помочь профинансировать в следующем году празднования 100-летия комсомола. И классовая неприязнь их не остановила.

Кстати, во многих регионах вполне официально созданы оргкомитеты по празднованию юбилея ВЛКСМ — и туда входят, а кое-где и стоят во главе, представители власти. Вот уже точно — «не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Еще из серии трагикомического: у нас в Петербурге появились конфеты «Ильич». На фантиках красного цвета — золотой профиль вождя пролетариата. И слоган «Помни историю своей страны». Вот так — Ленин в шоколаде. Плакать или смеяться?

— Когда говорят, что гражданская война не окончилась, это правда?

— Да. Она — в сознании. И это ментальная гражданская война. Характерный пример: 7 ноября в Петербурге у «Авроры» коммунисты будут проводить праздничное мероприятие, а у Соловецкого камня на Троицкой площади состоится чтение имен репрессированных, организованное движением «Белое дело».

До тех пор, пока не будет выговорена и выяснена роль людей, которые сокрушили Россию в 1917 году, — дальше двигаться будет невозможно. И не надо прикрываться фальшивым лозунгом уважения к истории, говоря о том, что мы именно поэтому не убираем памятники.

Во-первых, уважение к истории — это прежде всего ее знание, и расставление не политических, а исторических акцентов. Кстати, недавно выяснила, что в Петербурге есть памятник Дзержинскому, до сих пор стоит, недалеко от Смольного. А у Смольного, над которым развевается российский триколор и которому вернули российский герб — двуглавого орла, стоит памятник Ленину. Аналогичная ситуация в Екатеринбурге — зал памяти Романовых (кстати, совершено замечательный и по концепции экспозиции, и по экспонатному ряду) областного краеведческого музея находится в ДК имени Дзержинского на проспекте Ленина…

— У нас в Свердловской области были бурные дискуссии по поводу памятников, последний раз в связи с тем, как в Первоуральске Ленину голову оторвали.

— Я против отрубания и отрывания голов. В Петербурге на площади Финляндского вокзала по понятным причинам стоит памятник, на мой взгляд, плохой, и он там стоять не должен. Но не надо его обливать краской, подрывать чем-то, или, как в уральском случае, отрывать голову. Свержение идолов во все времена не приводит к восстановлению убеждений или веры. Это смена одной идеологии на другую — ты сегодня крушишь один памятник, не понимая, а завтра — другой.

И не нами сказано, а Лермонтовым: «так храм оставленный — все храм, кумир поверженный — все бог». Я считаю, что прекрасно сделали в Венгрии — там все памятники в неимоверном количестве — уличные, парковые, настенные, барельефные — социалистического периода, снесли в большой парк неподалеку от Будапешта. Парк скульптуры социалистического реализма «Мементо» — вот вам учебное пособие по скульптуре, вот вам учебное пособие по идеологии, вот вам учебное пособие по отношению к исторической памяти.

— А что вы думаете о декоммунизации? Она же началась стихийно в 90-е, а потом все сошло на нет…

— Мы уже кричали о десталинизации, в результате мы получили такой рост популярности Сталина, что дальше ехать некуда. В 90-е декоммунизация действительно была стихийная, инфантильная, как и многое другое. Такие вещи не делаются в кампанию и по наитию, это долгая и планомерная работа, работа с сознанием, работа с историей — у нас этого не происходит.

Документы не публикуются, скорее, наоборот, постепенно закрываются, серьезные издания не популяризируются. И в либеральных кругах, и в условно консервативных эта тема испытывает на себе влияние политической конъюнктуры, мне это абсолютно не близко.

Не надо это делать спонтанно и по 5 минут — и потом на годы забывать. Так не бывает! Декоммунизация и десталинизация начинаются не с крушения памятников, она должна этим заканчиваться, это должно быть последним звеном в длинной цепи — познания, оценки и выводов. Это как лекарство от тяжелой застарелой болезни. Попробуйте вылечить ее одномоментно: бесполезно. Попробуйте дать больному единовременно огромную дозу лекарства: он умрет от передозировки, с которой не сможет справиться организм. Так и с декоммунизацией: общество десятилетиями пичкали отравой советской идеологии. И антидот — историческую правду — нельзя «вводить» разово. Нужен курс — и отнюдь не краткий, простите за каламбур.

— Такое ощущение, что общество мечется туда-сюда, то популярность приобретает миф о белых как о святых воинах, то Сталин становится едва ли не самой популярной фигурой ХХ века…

— Я это вижу по своим студентам, а я учу историков, они становятся другими, чем пять лет назад, а мне есть с чем сравнить, это люди, которые считают — да, жестокость, но она нужна. Раз это было во благо сильного государства — значит это нужно, и плевать они хотели на эти миллионы. Они говорят: «ну и что?» И это пересекается с тем, о чем я сказала — «зачем вы нам это показываете?».

Ностальгия по советскому величию уживается с умиленной ностальгией по монархии. Советский Союз и был империей в чудовищном ее виде. Молодежь, симпатизирующая Сталину, — это такая вывернутая наизнанку оппозиционность, это тоже одна из форм протеста. Не надо все сваливать на мейнстрим, заданный властью. Так называемые верхи иногда идут как бы на поводу у людей, чутко улавливая сигналы снизу, и потакают запросу. Чтобы затем его использовать. Но важно понимать — запрос на авторитаризм есть. И он усиливается.

— Сейчас часто говорят о том, что все может повториться, аккурат через столетие, Вы согласны?

— Это химера. Для того чтобы оправдать собственные жесткие меры — мы предотвращаем революцию, боремся с внутренним врагом, и с другой стороны, чтобы самих себя мобилизовать, и в-третьих — чтобы замирить. Все устали, и наэлектризованы незначительные куски сегментов, разных слоев. Ничего не будет, да и слава Богу. Просто революция — это всегда кровь. Любая перемена таким путем чревата катастрофой.

— Тогда у многих было предчувствия катастрофы…

— Я не люблю параллелей, они никогда не работают. Гадать на кофейной гуще бессмысленно, а вот понимать, что от твоего выбора что-то зависит… Если хочешь перемен, не надо революции — она тебя съест, приведет к крови, на которой ничего хорошего не растет. Надо начинать с себя. Надо уметь делать выбор. А власти — уметь разговаривать с народом. Включая ту его часть, которая является оппозицией. Разговаривать, а не диктовать.

— Может ли быть объективное понимание революции?

— Объективное понимание может быть в технических науках — дважды два четыре. Вот у нас сейчас модно — и сверху, и снизу, и сбоку кричать: «не надо переписывать историю», это у нас теперь мантра такая. Историю переписывать в принципе нельзя, даже если очень захочется. Она базируется на фактах, документах, даже если документы — это мемуары и дневники, это документы личного характера, но вкупе с официальными документами они дают ту самую картину, на которой можно мозаично настроить портрет эпохи.

Другой вопрос, что любой профессиональный историк вам скажет, что у него в жизни была ситуация, когда он много лет занимается темой, выстраивает теорию, а в какой-то момент открывает неизвестную папку и видит документ, который опрокидывает его концепцию. И это нормально — историю нельзя переписать, равно как ею нельзя управлять. Управлять можно только идеологией, а история все равно свое скажет и ее можно только дописать, это нормальный процесс, не надо вздрагивать, не надо мазать все одним — неважно, красным или белым цветом.

Архивы, кстати, на удивление богаче, чем можно было бы предположить. И еще удивительно, как архивы и музеи смогли сохранить такую палитру, которая иногда гораздо богаче всех наших учебников. Слава Богу, что там наверху об этом не знали, и это удалось спасти — где-то в спецхране. Знаю случаи, когда музейщики и архивисты — причем молодые, не «из бывших», — в начале 20-х годов писали в аннотациях: «Портрет неизвестного мужчины в полковничьей форме с девушками, подростком и женой» — и таким образом спасали фотографии императорской семьи, сделанные в Тобольске, в Екатеринбурге.

Самый старый музей революции находился в Петрограде, в 1919 году он был создан в Зимнем дворце, сейчас это наш совершенно блестящий, очень смелый Музей политической истории России. Именно этот музей — один из самых пострадавших в советское время, там все время «вычищали» сотрудников и экспонаты. Самый страшный экспонат, который я видела в своей жизни — это как раз экспонат Музея политической истории России — огромный том, там больше полутора тысяч страниц, он не помещался в витрину, — перечень уничтоженных экспонатов. Так в прямом смысле уничтожали историю — историю революции. И сейчас единственным свидетелем обвинения является этот каталог-мартиролог.

Музейщики разных поколений спасали, например, документы белого движения, фотографии «врагов народа» — будучи при этом большевиками. Это тоже честность своего рода, правда? Музеи — выше политики. Это и сегодня актуально. Спою дифирамб музейной профессии — она учит толерантности, и дает прививку от конформизма.

— А что Вы можете сказать о прессе, как она освещала тему 100-летия революции?

— Знаете, в минувшие выходные я сознательно наблюдала, что показывают. Так вот — на одном канале шли «Бег» и «Неуловимые мстители». На другом — «Белое солнце пустыни» и «Адмирал». Это, как мне кажется, и логично, и честно. И еще об одном: в эти выходные на Дворцовой площади Петербурга, сто лет назад ставшей центром фатальных событий, навсегда расколовших историю России на «до» и «после», состоялось несколько сеансов документально-светового шоу. На Главный штаб проецировались фото и видеоматериалы, рассказывающие о событиях этих ста лет. Интонация повествования — отнюдь не праздничная, а драматическая. И это весьма верно. Народу на каждом сеансе было очень много. Что тоже символично: Дворцовая площадь — место для размышлений, а не для революций.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: