Ахилла

Новый текст из нашего цикла «Исповедь ухожанина», автор — Роман Ч.

Мировоззрение человека складывается, в первую очередь, из того набора ценностей, которые человеку прививаются с детства в семье. С младенчества до десяти лет родители, бабушки и дедушки формировали мое представления о ценностях этого мира в рамках светского представления о гуманизме, с поправкой на собственное советское воспитание. То есть нужно быть добрым, честным, не обижать слабых, делиться, не врать, уважать старших и помогать родителям. А противоположное — просто плохо и не принято. Простая и понятная любому ребенку формула.

В возрасте же десяти лет в мою жизнь (брата тоже, а впоследствии еще и сестры) пришли вдруг не то чтобы иные ценности — просто добавилась религиозная составляющая, с каждым годом становившаяся все более значительной. Ну, и свои нюансы эта система, безусловно, принесла. Моя мама пришла к вере в Бога — в интерпретации православного христианства.

Усредненные представления о базовых ценностях и неких догматических основах христианского учения выглядят примерно таким образом:

1. Христиане верят в существование Бога, у которого есть сын Иисус Христос.

2. Иисус однажды пришел на Землю, проповедовал свое учение, но был не понят, распят на кресте, умер, а потом воскрес и вернулся на небо.

3. Ценности, которые Иисус проповедовал, вполне укладываются в общегуманистическую концепцию: любить ближнего, не лгать, не убивать, не красть, жить по совести, относиться к другим людям так же, как бы ты сам хотел к себе отношения.

4. После вознесения Иисуса на небо его ученики — апостолы — распространили христианское учение по всему миру. Была создана Церковь как религиозная организация, появились свои традиции, обычаи, таинства, атрибутика, нормы поведения и т.д. В общем, все как в любой другой религиозной системе.

Но с момента создания церковной организации началась некая странная ее деятельность, которая во многих вещах стала вступать в противоречие с учением Иисуса. Множественные конфликты, интриги, клевета, распри и взаимообвинения участников вселенских соборов — христианских лидеров из разных регионов; крестовые походы во имя Христа, в результате которых погибло, по разным оценкам историков, никак не менее миллиона человек; католическая инквизиция, пытавшая, мучавшая, сжигавшая всех несогласных с официальной церковной позицией; насильственное приведение к христианству других или собственных народов (добровольное крещение населения Руси — миф); раскол в Русской Церкви в XVII веке с пытками, казнями, тюремными заключениями и самосожжениями…

Но это общеизвестные факты, которые в 1998 году мне, десятилетнему, были совершенно недоступны, как и возможность критической оценки всего того нового, что принесло мамино принятие православия. Мы с братом на тот момент уже были воспитаны в полном доверии авторитету родителей, да и мама имела на нас достаточно сильное психологическое, где-то даже подавляющее, влияние. И поэтому, конечно, новые ценности и правила жизни были восприняты нами как непоколебимая, единственно правильная данность.

Тот период конца девяностых годов, представляемый как «возрождение веры», характеризовался достаточно специфическими явлениями общественно-церковной жизни. Выделю следующие:

1. Принятие рядовыми верующими безусловного авторитета личности священника и всех его рекомендаций (как правильно жить, воспитывать детей, соблюдать посты и т.п.);

2. Усердие в «замаливании грехов» и исправлении ошибок прежней, атеистической жизни, выражающееся в фанатичном соблюдении всех церковных правил (пост, исповедь, причастие, поездки по святым местам, купание в источниках, молебны всем святым и каждому по отдельности, выстаивание многочасовых очередей к мощам, чудотворным иконам и т.п.);

3. Культивирование представления о Боге не только как о высшем, добром и всегда помогающем существе, но в большей степени как грозном, карающем, жестоко наказывающем грешников бескомпромиссном всезнающем судье;

4. Мощнейшая мистификация существующих христианских обрядов, в некоторых случаях санкционированная и самими священнослужителями; сращивание их с народными приметами и суевериями; наполнение обрядов иным, отличным от изначальной задумки смыслом; приписывание чудодейственных свойств любым предметам, так или иначе связанным с объектом культа: освященным воде, маслу, платочкам, варежкам, сухарикам, цветам, земле с могил, щепок от гробов и проч;

5. Серьезный акцент на необходимости взаимодействия с нематериальным, духовным миром, в частности — противостояния темным силам, сатане и бесам, которые принимают разные обличия (кошки, собаки, других животных, даже людей), подстерегают верующих и всячески хотят им испортить жизнь, а частенько — даже покалечить или убить. Активнейшее распространение опыта различных видений и бесед с ангелами, святыми и их антагонистами;

6. Формирование культа «старцев» в отдельных приходах или монастырях; наделение этих «старцев» сверхъестественными способностями прорицания, исцеления и экзорцизма; привлечение к «старцам» огромного количества наиболее неадекватной, фанатичной части верующих, достаточно многочисленной. В отдельных случаях подобные «старцы» и их почитатели в итоге составляли самую настоящую секту в худших проявлениях этого феномена;

7. Особая деятельность православных приходов и их представителей (в основном священнослужителей высокого ранга, неких церковных чиновников) как субъектов экономических взаимоотношений на рынке товаров и услуг. Отсутствие налогообложения на коммерческую деятельность, торговля свечками, ювелирными изделиями, книгами, иконами и прочими церковными товарами, а также беспошлинный ввоз в страну товаров иного характера способствовали созданию целой прослойки церковных бизнесменов;

8. Активная строительная деятельность Церкви, частично воссоздающей разрушенные ранее церковные здания, но в большей степени создающей новые объекты недвижимости на не всегда законно полученной земле, по этой причине привлекающей «серых» дельцов, незаконно же полученный капитал и т.д.

9. Искреннее желание значительного числа верующих как-то изменить свою жизнь к лучшему, устремление к определенным идеалам — но через уже существующую религиозную систему со всеми внешними атрибутами и иерархией взаимоотношений с Богом и его представителями на земле — священниками, среди которых было тоже немало порядочных и искренних людей, жертвенно служащих идее и людям.

И вот в подобные обстоятельства церковной жизни и системы ценностей, во многом на практике взаимоисключающих друг друга, мы с братом и оказались погружены в детском возрасте: я — десяти, а он — шести лет. И важным моментом здесь является то, что уже сформированные светские гуманистические идеалы лишь укрепились в нас, а из вновь познанного, как это ни странно, мы получили серьезную деструктивную составляющую.

Во-первых, был усилен контроль не только за нашим плохим поведением, но даже и за мыслями, и теперь этот контроль выстраивался в целую последовательную систему контролирующих инстанций: собственная совесть, мамино мнение и отношение, мнение священника и, наконец, отношение Бога к твоему поступку или мысли. И самой опасной и карающей инстанцией было именно мамино мнение. Поэтому требования к моральной составляющей нашей детской жизни были серьезно и стремительно завышены. В результате некоторое время я был уверен: чтобы не попасть в ад после смерти, где меня будут бесконечно мучить бесы, я непременно должен стать мучеником, умереть за веру.

Во-вторых, в нашей детской жизни сразу появилось огромное количество новых, обязательных к строгому исполнению правил внешнего благочестия. Чтение молитв по утрам и вечерам, перед приемом пищи и после него, перед школой и после нее (на сложном, непонятном, иногда даже вызывающем смех церковнославянском языке); посещение церковных служб каждые выходные (вечером в субботу и утром в воскресенье; в совокупности вместе с дорогой до церкви и обратно это, пожалуй, составляло около двенадцати часов — вместо того чтобы высыпаться, гулять или просто отдыхать приходилось выстаивать и терпеть все церковное действо лишь потому, что мама так сказала и Бог так велел; а, ну и священник еще), а также важные церковные праздники, когда службы растягивались еще на лишние два-три часа; регулярная подготовка к причащению (когда нужно читать на том же самом непонятном церковнославянском языке огромное количество молитв, основное содержание которых, как я уже потом разобрался — это полнейшее самоуничижение и самобичевание) и исповеди (когда священнику надо рассказать о всех своих «грехах» — плохих поступках, фактах обмана, съеденном в постный день кусочке колбасы, непристойных мыслях и так далее; соблюдение постов и постных дней, включая три дня перед причащением (в какой-то момент постное благочестие в нашей семье стало зашкаливать — мы перестали есть не только животные продукты в чистом виде, но и любую готовую продукцию, где в составе могли быть указаны яйца, маргарин и т.д.).

Просмотр телевизора, в том числе безобидных мультиков, оказался под запретом, так же как и определенный набор литературы — читать теперь надлежало в основном про святых, ну и школьную программу по необходимости, при этом все книги проходили предварительную жесткую цензуру вплоть до заклеивания каких-то нежелательных строк плотной бумагой. Под полный запрет попала вообще любая музыка, кроме церковного пения, звона колоколов и черносотенных романсов Жанны Бичевской или заунывных, бесконечных всхлипываний под гитару иеромонаха Романа (Матюшина); из гардероба исчезли яркие вещи, футболки с забавными и вообще любыми принтами — в «таком» нельзя пойти на церковную службу!

В-третьих, изменения коснулись и самих мировоззренческих основ. Само понимание устройства окружающего мира с помощью мамы, Библии, других церковных книг и священников дало четкую и не терпящую критики или компромисса картину, близкую по своей структуре к восприятию мира средневековым обществом:

1. Мир (растения, животные, горы, моря, все планеты и Солнце, люди) создал Бог за шесть дней;

2. Адам и Ева не послушались Бога, согрешили — и теперь все люди всю жизнь вынуждены искупать их первородный грех.

3. Те, кто не верит в Бога, не кается в грехах, не принял православного крещения и не ходит в церковь — не спасутся и не попадут в рай.

4. Поэтому дружить и общаться лучше только с верующими людьми, с остальными — только по необходимости.

5. Земная жизнь должна быть со многими сложностями и лишениями — зато после смерти в раю будет хорошо.

6. Помимо материального мира, есть еще ад и рай. Ад, вроде как, под землей, а рай — где-то на небе, мы просто этого не видим. И еще есть ангелы и бесы, мы их обычно тоже не видим, но они могут влиять на нашу жизнь и постоянно вокруг нас находятся.

И вот из последнего-то пункта, внушенного нам мамой и безусловно принятого нами мироустройства, и исходила самая чудовищная деструкция. Представьте: жил-был ребенок, боялся, конечно, темноты или один остаться в комнате — так, на уровне инстинкта, а тут ему четко сказали: да, темноты стоит бояться, потому что там прячутся страшные, омерзительные бесы, которые охотятся за твоей душой и стремятся утащить тебя в ад, где будут вечно мучить, а если человек их увидит по-настоящему, как бы живых — то умрет от ужаса увиденного или сойдет с ума. И я помню этот липкий, обволакивающий, животный страх — теперь с уже с полным осознанием того, что ждет тебя в темной комнате или по ночам… Но картины с изображением Страшного суда, зелеными, серыми, черными и синими блестящими фигурками бесов, огненный сатана с Иудой Искариотом на коленях, длинный, вьющийся жирными лоснящимися кольцами, сжирающий грешников змей — все это не только отталкивало, но и странным образом притягивало, как нечто запретное и тайное. А потом — снова ночь, и липкий сковывающий страх, и оживающие в воображении картины из адских мучений, и какой-то холодок в воздухе, и чувство чего-то потустороннего и злого в комнате… Таким образом и мама, и мы сами с братом до такой степени себя накручивали и возбуждали психику, что в период болезни, когда у нас поднималась высокая температура, мы реально бредили всеми этими адскими мучениями, бесами и прочей дьявольщиной. Мама исступленно била поклоны перед иконами, жгла свечи, разбрызгивала по комнате святую воду, а затем записывала в специальный блокнотик наши «видения» и несла их на консультации священнику. Ведь тяжелое заболевание, нас постигшее, интерпретировалось не столько как нарушение каких-то биологических функций организма, сколько проблемами с жизнью внутренней: грехами, плохими поступками и мыслями. И что самое интересное: мы считали это нормой.

• Видение Страшного суда

Впоследствии кругозор моей жизни в церковной среде расширился. Я познакомился с системой «изнутри» — побывав алтарником, немного попев на клиросе и даже став церковным старостой одного из московских приходов. И чем старше я становился, чем больше узнавал и погружался в реальную церковную организационную деятельность, тем больше у меня возникало вопросов, да и семейная ситуация тоже получила неожиданное даже для меня развитие.

С каждым годом религиозное усердие мамы усиливалось. Стремление к подвигам и аскетизму выражалось в поиске старца-наставника и особого усердия во всех церковных делах. Кроме этого, мама не работала с самого моего рождения — ну, если только периодически помогала отцу в торговле, — поэтому времени для подвигов было предостаточно. И мы, дети, были во все это активно вовлечены.

В определенный момент старец-наставник был найден в далеком чувашском монастыре, и с тех пор каждые каникулы вместо отдыха мы уезжали на несколько дней в монастырь. Мне тогда было шестнадцать, брату — двенадцать, сестре — четыре. Описывать подробно наше неоднократное пребывание в монастыре тяжело, тезисно опишу режим дня:

1. Ранний подъем, не позднее шести-семи часов утра.
2. Молитва или ранняя церковная служба.
3. Поздняя церковная служба.
4. Трапеза — первый прием пищи в день.
5. Послушания — различные хозяйственные работы на территории монастыря.
6. Вечерняя церковная служба.
7. Трапеза — второй прием пищи за день.
8. Вечерняя молитва.
9. В отдельных случаях — продолжение послушаний.
10. Отбой.

Между всеми этими важными делами были попытки попасть на прием к старцу, получить от него наставление, пророчество или что-то подобное, в очереди приходилось высиживать (выстаивать) по несколько часов — и зачастую возвращаться несолоно хлебавши.

Бытовые условия проживания в монастыре были чудовищны: общая келья человек на двадцать с двухъярусными кроватями, немытым полом, затхлыми испарениями пота, других выделений организма, нестиранных носков и прочих прелестей неаккуратного мужского общежития; туалет типа «очко» на улице в какой-то продуваемой всеми ветрами, но при этом плохо проветриваемой, пристройке. Невкусная, плохо приготовленная, странная пища, состоящая из хлеба, каких-то клейких каш, жидких серых супов и — иногда, не в пост — молочных продуктов.

Лично я за период своих монастырских поездок успел потрудиться (да какое там «потрудиться» — фигачил как крепостной крестьянин) в трапезной (уборка помещения, сервировка столов на полсотни человек два раза в день, мытье за всеми посуды), в столярной мастерской, в зернохранилище, на продуктовом складе, на заливке бетона, на разгрузке вагонов с щебнем… Показательным было мнение одного то ли уже монаха, то ли еще послушника, который мне так описал жизнь в монастыре: «Понимаешь, у нас здесь, как в армии. Только не бьют».

А потом мама решила, что просто несколько раз в год приезжать в монастырь недостаточно, и под неким условным предлогом (когда у отца развалился бизнес и денег почти не стало), чтобы не обременять его лишними расходами, просто уехала жить в этот самый чувашский город, взяв с собой мою сестру, которая тогда еще училась в школе. И с тех пор к своей семье она стала приезжать пару-тройку раз в год — проведать мужа, увидеть обоих сыновей и внука (моего сына). А все остальное время — монастырь, молитвы и послушания. А сестре пришлось закончить школу в этом чувашском городе и по настоянию же мамы поступить в нижегородское духовное училище на регента церковного хора. Как сказала сама сестра, это был единственный вариант сбежать хоть как-то от маминой опеки и постоянного, сверхгипертрофированного контроля.

А потом мама решила окончательно уйти в монастырь, став послушницей, и для этого практически тайно от всех развелась с нашим отцом.

И после этого всего (нет, там много чего еще было — но это отдельная история) я спросил самого себя: а действительно ли религия созидает? И почему вся эта дрянь случилась с нашей семьей?

Недавно я прочитал интересную статью-размышление, подкинутую мне как раз братом-священником. Речь в ней шла о способности современного человечества не просто к определенному типу мышления, но к некоему восприятию иррационального, духовного — о способности человечества верить во что-то. Массово, на планетарном уровне — в идею, символ, Бога. В статье предполагалось, что человечество на данном этапе развития собственной цивилизации утратило свойство веры и доверия. О подобном феномене рассуждал еще в 1920-х годах священник Сергей Дурылин в книге «В своем углу»:

«…„верилось“, долго „верилось“ человечеству, и оттого все было хорошо и была вера, а теперь начинает „не вериться“ — и никакие книги, никакие речи и дела не могут переменить „не верится“ на прежнее „верится“.

Что говорить старому человеку, страдающему бессонницей: „Спите, полезно спать!“ — „Знаю, что полезно, и спал, когда был молод, а теперь вот не спится“, — отвечает он. Что поделать с этим ответом? Прописать брому? Прописывают, но и бром не действует: „не спится“.

„Вера прекрасна“, но… не верится.

И с этим никто ничего не поделает. Всему человечеству не верится».

• «Вера прекрасна», но… не верится

Вот и сам я в начале этого года пережил (и переживать продолжаю) совершенно отчетливое ощущения подобного «неверия». Некой проблемы или беды я в этом для себя уже не вижу — это пришедшее ко мне состояние, определенная позиция — некая данность, которая сформировалась и сложилась благодаря большому количеству факторов, о многих из которых я уже писал выше. Вопрос в другом: христианство как система ценностей, как мировая религия, как организационно-управленческая система — каким оно могло бы быть, чтобы адекватно отвечать на запросы современного, во многом разочаровавшегося и травмированного человечества?

В первую очередь, мне кажется, необходимо вернуться к истокам — и отказаться от множества именно системно-административных, принудительных и внешне-обрядовых атрибутов учения. Ведь первоначально, на этапе своего возникновения, христианство представляло из себя, по сути, некую философскую школу, систему взглядов не только на мироустройство, но и на специфику человеческих взаимоотношений — воплощенную идею торжества внутреннего, но не внешнего. Не кто иной, как сам Иисус активно боролся именно с внешним проявлением благочестия, лицемерием и ханжеством. Примеров тому в текстах Евангелий предостаточно. Меняет в худшую сторону, «оскверняет» человека не неумывание рук перед трапезой, а дурные мысли, поступки, ложь, ненависть… А в РПЦ, кажется, большинство ее адептов дружно вернулись во времена пришествия на Землю Иисуса в качестве последователей фарисейских «идеалов».

Перекрестился два, а не три раза? — Проклят ты, не будет тебе благодати!

Зашла в церковь в джинсах, а не в юбке? — А ну пошла вон, дрянь нечестивая!

Не ходишь по воскресеньям на церковную службу? — Бог тебя накажет!

Как это съел кусочек сыра в среду? — Епитимья тебе, сто земных поклонов каждый день!

Дочь болеет? — Так молебен особый закажи! Ну и что, что тысячу рублей стоит! До Бога скорей молитва дойдет!

Многим, думаю, знакомая ситуация с акцентом на внешнее проявление благочестия и карательный подход к неисполнению этих правил, а не внимательное и доброжелательное отношение к другому человеку — пусть и не такому, как ты сам или другие верующие. Этот подход, совершенно определенно установившийся в РПЦ в последние лет тридцать, не только не позволяет привлечь новых и искренних людей, но и отталкивает самих же верующих.

Во-вторых, определенной реформации требует все та же внешняя сторона с точки зрения упрощения, унификации молитв, обрядов и вообще процесса богослужения и его составляющих частей. Ведь что есть церковная служба? Это определенный набор действий священников и простых прихожан, состоящий из чтения отрывков Евангелия, различных молитв, пения этих молитв и самих действий (зайти в алтарь, выйти из него, благословить, поклониться, перекреститься и т.п.), которые являются определенным, постановочным и театрализованным ритуалом, который не менялся принципиально с одиннадцатого века! И то, что было актуально тысячу (!) лет назад, вовсе не актуально для человечества в веке двадцать первом. Важно не строгое и доскональное соблюдения обессмыслившегося порядка действий и набора непонятных слов и призывов, а акцентуация внимания на сути происходящего, на неформальном, искреннем общении человека и Бога. Собственно, о чем в свое время и говорил Иисус.

В-третьих, и в-важных — это обязательное и стопроцентное отделение церковной, духовной жизни от политической и государственной деятельности. С самого IV века, когда христианство было признано государственной религией в Римской империи, началась эксплуатация Церкви как организации в роли органа государственного надзора, контроля, управления массами — со всеми вытекающими нелицеприятными и отвратительными последствиями. Церковные иерархи превратились в чиновников. Коррупция, скандалы, интриги, все возможные человеческие пороки в полной мере проявили себя и продолжают проявляться в церковной среде. О скандалах в современной РПЦ, связанных с гомосексуализмом, насилием, растлением, педофилией и прочей дрянью я даже не буду говорить…

Формула не только церковной жизни, но и вообще любой человеческой деятельности проста и дана человечеству уже две тысячи лет назад: «Кесарю — кесарево, Божие — Богу». И не надо все это между собой мешать. Особенно это касается поощрения Церковью насилия на государственном уровне: а как иначе еще можно воспринимать «освящение» танков, боевых кораблей и стрелкового оружия? Это что — добро и благословение на потенциальное убийство, пусть и в рамках проведения каких-нибудь военных операций, защиты суверенитета страны и народа?

Неплохо было бы разобраться и с другими атавизмами системы, влияющими на исключительно бытовые, элементарные стороны человеческой жизни. В первую очередь, речь идет о соблюдении постов. Сама Церковь говорит, что пост — это не просто ограничение человека в отдельных видах пищи, а целая аскетическая практика, и цель ее — борьба со своими недостатками. Однако большинство православных акцентирует внимание исключительно на кулинарной составляющей поста, доводя постные правила почти до абсурда.

Как и любое явление в жизни общества, деятельность Церкви оказала значительное влияние на формирование и развитие социокультурной среды. Сейчас это влияние выражается в сохранившихся многочисленных произведениях искусства: исторических зданиях церквей, фресках, иконах, церковных облачениях, вышивке, ювелирных изделиях, книгопечатных образцах и так далее. Церковь Покрова на Нерли, Дмитриевский собор во Владимире, «Троица» Андрея Рублева, деревянные церкви Севера, фрески Дионисия, Прохора с Городца и Феофана Грека, первый печатный «Апостол» — это не просто религиозные, культовые объекты поклонения, это воплощенная на Земле Красота, безграничное творчество отдельно взятого художника и человеческой общности в целом, вечное стремление к прекрасному и светлому. И правильным будет бережное сохранение всего этого наследия в том самом виде, в котором оно дошло до нас. Незачем возить для поклонения верующих «Троицу» из Третьяковской галереи, рискуя нарушить особые условия хранения иконы и безвозвратно потерять бесценную часть мирового культурного наследия. Незачем жечь свечи и кадила в древних церквях XI, XII и последующих веков. Незачем уродовать сформированный особым эстетическим образом интерьер церквей XVII и XVIII веков, заполоняя все пространство дешево и китчево выглядящими, но очень дорого стоящими новодельными иконами, мебелью, утварью и прочим подобным. Не нужны и новопостроенные аляпистые церковные здания из некачественных материалов, сами по себе огромные, бестолковые, пустые (люди не ходят) и сжирающие в процессе строительства кучу денег — жертвенных или бюджетных. Пусть эти миллионы и миллиарды пойдут на восстановление и качественную реставрацию разрушенных, но уцелевших церквей, за которыми и прошлое, и история живых людей и многих тысяч наших предков! Но нет, ведь экономика, рентабельность, бизнес — это все про современную РПЦ.

Можно также говорить и о необходимости разумного «осовременивания» взаимодействия священников и рядовых верующих. Не нужно делать из священника гуру, старца или пророка. Они такие же люди, как и мы все. Возможно, более начитанные или знающие, но и то далеко не всегда. Не нужна эта надуманная иерархия, подчиненность и жесткие рамки. Все должно быть доброжелательно и адекватно, на языке и в формате общения, понятном современной молодежи. Неформальный подход, творчество, музыка, фильмы, лояльность, искренность, просвещенность — в противовес косности, жестким и бессмысленным правилам, тирании и средневековому мракобесию. Каждый участник этого взаимодействия должен быть адекватен, честен, добр — все по заповедям! Конечно, эта идеальная картина, и вряд ли ей суждено масштабно осуществиться…

К сожалению, в какой-то благополучный, счастливый исход настоящей действительности мне уже не верится. Не верится масштабно, как всему человечеству на планете Земля. Мы переживаем очередной виток кризиса, который все стремительнее приближает нас вниз, к пропасти. Ложь, политика, экономика, болезни, войны, терроризм, фашизм в головах — все ведет цивилизацию к краху, а утешения нигде не получается найти. Живешь лишь сегодняшним днем — но хорошо ли это? Наверное, не очень — но это так, как есть.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

ЮMoney: 410013762179717

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: