Ахилла

Текст 2018 года.

Вступление

Я долго не мог дерзнуть и начать писать, что же я думаю о человеке, известном как святой праведный Иоанн Кронштадтский. Может, опасался, что он вновь встанет из гроба и крикнет: «Прокляну! Залью кровью „Ахиллу”!..»

Фейк, говорите? Ну, тогда больше шансов, что проклянут православные почитатели Иоанна, отфрендятся, перестанут читать портал, будут еще громче кричать в своих бложиках: «„Ахилла” — помойка! Мы всегда это знали!» Мне уже не раз намекали (после пока еще трех публикаций выдержек из его дневников), что, мол, не замай! святого-то не трожь! Мол, архиереев трогай за все места, так и быть — даже патриарха, а вот Иоанна — нельзя!

И вот это интересное явление само по себе: не смей трогать святого, не смей выискивать в нем недостатки или публиковать некрасивые моменты его биографии, даже если он сам о себе это написал в дневниках. О чем беспокоятся почитатели святого? О том, что правда низвергнет его с небес? О том, что кто-то спохватится и проведет деканонизацию? Или, скорее, о том, что разрушится лубочный образ святого, который прочно укрепился в головах?..

Говорят: нельзя опираться на дневники, человек писал для себя, писал откровенно, всю правду, даже некрасивую, поэтому, мол, если бы мы сами написали честные дневники, то… Да, но именно потому, что человек в дневниках писал «всю правду» — дневники и являются ценнейшим источником информации о человеке, которого нам предлагают в качестве образца, в качестве «праведного». И когда эта информация входит в диссонанс с житиями, то тем более стоит внимательнее присмотреться к текстам.

Мы должны определиться в главном: что такое святость? Это абсолютное безгрешие? Это хорошее поведение? Это правильное направление духовной жизни? Это итог жизни — попадание в Царство Божие? В общем, это процесс или итог? Это состояние души или это особая избранность Богом на особое служение?

Я задаю эти вопросы, потому что защитники святого поступают нелогично: они считают, что раз человека в итоге канонизировали, то всю его жизнь в качестве человека надо рассматривать только сквозь призму его канонизации, его святости. Любые его ошибки надо замалчивать, его неверное духовное направление надо оправдывать «особым путем» — в общем, вывести святого из поля критики.

Но почему? Только потому, что уже написаны иконы? Уже звучат акафисты и построены храмы в честь святого? Он уже умер и не может быть критикуемым? Но тогда, по этой логике, и живых нельзя критиковать. Вдруг тот самый противный батюшка-хам на нашем приходе или тот архиерей, живущий в роскоши, на самом деле пишет страстные дневники, кается в них в своих грехах, вдруг он втихаря совершает добрые дела, благотворит и молится в огне и громе? Вдруг его потом канонизируют? Поэтому, предполагая это, нам надо закрыть глаза на его безобразия или образ жизни, который он ведет публично? Так? Ведь потенциально и он святой. Да и вообще любой из нас.

Но я все-таки дерзну написать свои размышления.

Во-первых, с самой своей неофитской юности я почитал, очень любил и молился двум святым: преп. Серафиму Саровскому и праведному Иоанну Кронштадтскому. Первый для меня был образцом тихого мирного духа: «радость моя, Христос воскресе!», согбенный старец, камушек, чудеса, медведи… Второй — воплощением горящего ревностного духа, «настоящим» священником, на которого хотелось быть похожим, целителем, бессребреником, нищелюбцем, обличителем людских пороков. Но время прошло, и от лубочного простодушного доверия житиям мне захотелось перейти к правде — какой бы ошеломляющей и неприглядной она ни была.

Во-вторых, это тоже дневник. Поэтому ревнители святости Иоанна Ильича Сергиева должны быть последовательны: раз Иоанну можно в дневнике писать «всю правду», даже некрасивую, то позвольте уж и мне сделать то же. Если же вы решите, что я осуждаю святого, так почитайте дневники — и Иоанн осуждал окружающих, регулярно и очень многих. Он каялся в своих грехах и своем осуждении? Так написано в его дневниках? Хорошо, и я тоже сразу раскаиваюсь и признаю, что все то, что я думаю и пишу — есть плод моего грешного падшего ума, я могу ошибаться, все на самом деле может быть не так, и да простят меня Бог, святой Иоанн и все суровые православные, ежели чего не так. И можете смело поосуждать меня у себя на страницах соцсетей — я не обижусь, поверьте. Приму поношение аки заслуженное, да спасусь вашими молитвами.

Общее впечатление от дневников

Сразу уточню: все то, что здесь написано, не есть всестороннее исследование личности Иоанна Кронштадтского — от рождения до смерти. Здесь нет ничего, кроме мыслей по поводу его девятнадцатитомного собрания дневников, точнее — с третьего тома по девятнадцатый, охватывающие период с 1859 по 1876 гг. Это мысли о священнике Иоанне Сергиеве в возрасте с 30 до 47 лет. Стоит это учитывать, если у читателей возникнут возражения, что, мол, а вот в старости на самом деле было то-то и то-то, и все было совсем не так. Может быть, но повторюсь, мои заметки ограничены дневниковыми записями конкретного периода, охватить всю личность Иоанна я не берусь.

Никаких цитат из дневников я приводить не буду, чтобы не утяжелять текст. Желающие фактов могут почитать наши краткие выдержки на «Ахилле» или (что намного правильнее) самостоятельно изучить все 19 томов. Как обычно напоминаю, что мы на «Ахилле» никого не призываем с нами соглашаться: каждый сам вправе и должен думать своей головой и делать свои выводы.

Итак, первое общее впечатление от прочитанного.

Такое чувство, будто ежедневно человек просыпается и начинает жить и мыслить заново, а то и несколько раз в день. Только этим можно объяснить 19 томов текста, который легко можно уложить в один маленький томик, без потери содержания, потому что автор постоянно пишет одно и то же. Причем одно и то же несколько раз в сутки или один раз в сутки, но в разных абзацах.

Кажется, что автору крайне затруднительно просто думать, внутри своей головы, поэтому он выплескивает на бумагу поток сознания, чтобы увидеть его написанным, а значит — продуманным.

Все, что пишет отец Иоанн, крутится только вокруг его личности. Впечатление крайней степени эгоцентризма. Священник сам говорит, что ему нужен только Бог, но даже Бог нужен постольку, поскольку нужен ему. Весь окружающий мир, все люди, вся жизнь — лишь средства для того, чтобы Иоанну быть с Богом. Это производит гнетущее впечатление.

Наверное, 90-95% дневниковых записей посвящены «духовному» — отношениям с Богом, покаянию, размышлениям о спасении — своем и всего мира, о духовных плодах от причащения, о бесовских нападениях и борьбе с ними. Это то, что так любят тиражировать православные издательства, делая бесчисленные «духовные» сборники с цитатами Иоанна, формируя образ великого духовного подвижника и писателя.

Но при более близком рассмотрении становится ясно, что все духовное, что он пишет, крутится вокруг крайне ограниченного количества тем, он лишь бесконечно повторяет одно и то же, правда, делает это настолько страстно, горячо, — а вернее, как замечают трезвые люди, истерично, — что создается впечатление чего-то нового, удивительно оригинального.

Но никаких оригинальных мыслей у него нет. Мало того, для тех, кто читал труды святых отцов-аскетов о правильной духовной жизни, становится очевидным, что направление духовной жизни отца Иоанна прямо противоречит советам опытных подвижников. Да, тут ревнители закричат, что у отца Иоанна «особый путь» — и ничего не возразишь. Особый, конечно. Вот только является ли он примером для остальных христиан? — Сомнительно.

О покаянии

Главное в дневниках Иоанна — это его отношение к покаянию. И вот оно представляется крайне несхожим с тем подходом, какой обычно предлагается всем прочим христианам. Он считает, что для борьбы с грехом и со страстью нужно кропотливо вглядываться в каждое микроскопическое движение души, мысли, чувства. Со стороны степень этой кропотливости выглядит как признак психического заболевания. Все страницы дневников полны этим: как он подумал о том-то, «враг» его за это «стеснил», он помолился, преодолел врага, через секунду новая мысль — атака — молитва — покаяние — преодоление… А потом Иоанн приходил домой и строчил десятки страниц, описывая все это, смакуя, разглядывая со всех сторон, выискивая причины и следствия… И… и все начиналось по кругу.

Любой священник сразу скажет: о, у меня такие на исповедь частенько приходят! С тетрадками или длиннющими свитками «грехов», с темными кругами под глазами, с выражением побитой собаки на измученном лице… Обычно это женщины — в бесформенных черных юбках, обмотанные платками, в мужских ботинках и с рюкзачком за спиной. Узнали типаж, да?.. Нервическая неофитка, стукнутая головой о «духовность».

Вот это самое главное — его пресловутая борьба с грехом и с «врагом» на протяжении 17-ти лет не показывает абсолютно никаких плодов. Он крутится в вихре истерических страстей, да, конечно, он их осознает, но вновь и вновь он кидается в этот вихрь, чтобы вновь побороться и вновь про это написать — как он победил врага. Простите, а может, стоило хоть иногда в сторонке постоять? Выдохнуть, отдышаться, посмотреть на себя со стороны? Дневники дают пищу для выводов, что причиной всей духовной борьбы являются не страсти или бесы, а собственная истеричная, бешеная натура Иоанна. И причины этой истеричности крайне банальны. Давайте заглянем в его жизнь.

Семья

Общий настрой личности Иоанна, на мой взгляд, таков: «мне не нужен никто, кроме Бога. Всех надо любить, конечно, но только потому, что они — члены Тела Христова». Из этой его идеи вытекает все остальное в его жизни.

С таким внутренним устроением Иоанн Сергиев просто обязан был уйти в монахи. Или попросить целибатного рукоположения. Да, первым целибатным священником стал отец Александр Горский в 1860 году, на пять лет позже рукоположения отца Иоанна, можно сказать, что это было дело непривычное. И вроде бы он даже хотел стать монахом и миссионером, но тут случился тот самый знаменитый сон, в котором он увидел себя служащим в Кронштадтском соборе… И, как сказал писатель, «все заверте…». (К слову, Иоанн и впоследствии очень любил цитировать свои сны и делать всякие духовные выводы из того, что приснилось. Вместо того, чтобы, по совету отцов, вменять свои сны ни во что.)

Итак, Иоанн решает стать священником посредством женитьбы на Елизавете Константиновне, дочери Кронштадтского протоиерея, чье место в соборе и получил Иоанн. А вместе с местом и женой он получил довеском тестя и прочую родню жены, квартиру и многолетний психоз под названием: «я должен любить и уважать родню!» Эту мантру он повторял год за годом, убеждая себя.

Жена

«Самое несчастное существо», «жену больше всего жалко» — так наши читатели характеризуют «девственный брак» Иоанна и Елизаветы. И действительно — бедная жена.

Настолько несчастная, что впервые ее имя в дневниках Иоанна я встретил (могу ошибиться, знатоки меня поправят) в 12-м томе… Да и то оно было упомянуто вскользь. Второй раз в том же томе имя жены было упомянуто лишь для того, чтобы отличить ее от ее сестры Анны. (А вот имя свояченицы Анны, «Анны Константиновны», «Аннушки» он повторяет в дневниках многократно, и отношениями с ней Иоанн озабочен намного больше, чем отношениями с женой, вплоть до сексуального возбуждения от взгляда на ее портрет… Хотя, правда, позже Анну отдали замуж, и отношения стали больше напоминать поле боя.)

Жена для Иоанна просто «жена». Он признается регулярно, что жена его любит, заботится о нем, «ласкает» (в смысле уважает и ласково обращается), и что он «должен ее любить». Должен. Но ни разу я не встретил простых слов: «люблю». Ни разу. Только «должен». Почему должен? Потому что «и она — член тела Христова». Потому что надо всех любить по-христиански…

А когда у него появлялись сексуальные желания по отношению к жене — он себя укорял за них, мол, есть у тебя Божья любовь, не разменивайся. Мало того, он считал грехом даже сон, в котором вступил в сексуальные отношения с… женой.

Он проводил такую причинно-следственную связь: жена меня любит. Эту любовь вложил в нее Бог. Поэтому надо благодарить Бога за это и… любить Бога. Прекрасная логика. Мнение и желание жены абсолютно проигнорировано. На ее месте могла быть собака, лошадь — неважно.

Можно сказать прямо: не жена она ему, а сожительница. В самом натуральном смысле: просто живет с ним в одной квартире и обслуживает его. Ничем не отличаясь ни от своих сестер, ни от служанок.

Думается, что Елизавета Константиновна достойна канонизации не меньше мужа — как страстотерпица. Потому что, по поговорке, дома появился праведник, и все остальные превратились в мучеников.

Маминька

А вот отношение к матери у Иоанна разительно отличается от отношения к жене. Маминька — «святыня», маминька — «вторая после Бога» для него. Ей почтение и всякая любовь подобает. Конечно, с годами видно, что он стесняется ее простоты и грубости, она его порой раздражает, как всякая простодушная старушка, но все равно: маминька — божество, а жена — ну что жена…

Родня жены

К родне (тестю-протоиерею, братьям и сестрам жены) Иоанн относится так же, как и к ней: «надо, я должен, я ж получил благодаря тестю квартиру, жену, место, сан, доход… Надо, надо, я должен, должен…» Из года в год звучит этот рефрен, как он должны быть благодарным. И за кадром чувствуется: «как же меня бесит — быть благодарным!»

Питание

Но отношение к родне нельзя понять без главной страсти Иоанна Сергиева — еды.

Я доселе никогда не видел такого гипертрофированного интереса к своему питанию. Это самый натуральный культ еды, фетишизм, идолопоклонство. В этом Иоанн напомнил мне паука, который прядет сложнейшую паутину из гастрономических причин и следствий. Плохой или блудный сон — из-за того, что съел вредный продукт. Мысль грешная — слишком поздно поел. Озлобился, взъярился — чай или кофе виноваты. Не смог четко или громко выговорить на литургии что-то — сочетание продуктов было неправильным.

Это извращенное ковыряние в тарелке и в своем желудке просто вводит в ступор: не знаешь, то ли смеяться, то ли тебя стошнит сейчас. Потому что отец Иоанн занимается еще и безумными пищевыми экспериментами, типа смешивает пиво с молоком, или пьет за раз по три стакана чая вкупе с тремя чашками кофе, а потом глубокомысленно замечает, что это «нехорошо».

Мало того, что он выводит все грехи и страсти из еды («молоко — блуд, мясо — блуд, сладкий чай — блуд», да все почти — блуд), так он на одной странице может противоречить сам себе. То у него сладкий чай — блуд, то — полезен. То молоко вредно и блуд, то молоко ему нужно и полезно — и так до бесконечности.

Но самая безумная страсть, которую отец Иоанн, конечно же, признает, и сам ее называет — «сахарная страсть».

Очень многое становится понятным в его жизни и в частности в отношениях с родней, когда знаешь об этой страсти. Основная претензия к родне — они объедают его, причем объедают в сладостях, и конкретно — в сахаре. Он заглядывает в тарелку, кружку и в рот тестю, после смерти тестя — братьям жены, Алексею и Константину, его бесит, что кто-то съест лишний кусочек сахара, выпьет лишний стакан сладкого чая и проч. Когда же он хвалит кого, например, Анну Константиновну, то за то, что она-де добрая — мне отдала стакан молока, а варенье брату, сама не съела…

Так же он относится к гостям, к слугам — переживает, что все сожрут… Тут же корит себя, все понимает, осознает, и все равно: нелепая жадность до сладкого буквально сводит его с ума.

И вот возникает очередной вопрос к духовной жизни Иоанна: где ты, духовная мудрость? Ведь элементарный закон аскетики: если тебя что-то безумно искушает — убери это из своей жизни, по возможности. Да, ты не можешь убрать родню или блудные помыслы, но сахар-то ты можешь убрать? Если сахар — блуд, зачем ты блудишь каждый день? Если молоко, сливки — блуд, зачем ты ими упиваешься каждый день? Если чай «отгоняет Святого Духа» (!!) — зачем же ты по несколько стаканов в себя вливаешь?.. Зачем ты проповедуешь ежедневно воздержание, пост, избегание блуда (а Иоанн все это проповедовал страстно, горячо, обличал нечестивцев-обжор-пьяниц-блудников так, что ух!), если ты в этом смысле сам похож на борца с онанистами, который свою комнату от пола до потолка увешал порнокартинками, смотрит на них круглосуточно и…

А, ну да, потом кается, осознает и рыдает в бумагу пафосными фразами с бесчисленными восклицательными знаками. Да. Вместо того, чтобы просто сахар перестать покупать.

Это духовная борьба? Это святость? А по-моему, это извращение и психопатия.

Пост

Помните благочестивую байку, которую тиражируют жития: молодой Иоанн заболел, врач ему велел мясо кушать для поправки здоровья, в пост, а Иоанн запросил у матери телеграммой благословения, можно ли. А строгая маминька ответила: «Лучше умереть, но мясо в пост не есть!»

Помните, да? Я тоже помню, и раньше восхищался постником Иоанном. Пока не прочитал дневники, в которых он прямым текстом говорит, что себе, любимому, он вполне «ради здоровья» (золотушный он, болезный) позволяет регулярно есть в пост молоко, сливки, мясо, масло и т.п. И хотя, разумеется, кается в этом, но не слишком усердно, потому что собственное здоровье для него крайне важно.

И то, что жена и родня у Иоанна не постятся, его тоже не слишком беспокоит. Напротив, он даже умудряется из этого сделать вывод в свою пользу: мол, скоромным они быстрее насытятся и меньше съедят.

А вы дальше верьте в байки про маминьку и «лучше умереть», ага.

Выпивка

Судя по дневникам, батюшка Иоанн был алкоголик. Нет, он не уходил в недельные запои, не впадал в белую горячку, не валялся под забором, и даже обижался, когда настоятель подозревал его в пьянстве, но для него было в порядке вещей выпивать днем одновременно «водки, хересу и шампанского», а потом тут же пойти крестить, служить молебен или всенощную… На ночь рюмку-другую водки, вина или пива — вообще не проблема, выпивку он воспринимал как лекарство. И даже возмущался свояченицей Анной Константиновной, которая, поганка этакая, не давала вина своему мужу, тоже священнику. Из-за этого, мол, у того и все болезни, а раньше-то мы с ним «хересок пивали во славу Божию и в свое утешение!»

Зато яростный борец с пьянством.

А я еще на сорокоусте по молодости возмущался, когда наши батьки выпивали в поповке, а потом шли крестить или на всенощную с акафистом с красными глазами и заплетающимся языком — так они настоящие подвижники, оказывается, истинные последователи святого праведного…

Курение

Батюшка Иоанн бросил курить, будучи молодым священником. И превратился в горячего обличителя курильщиков, вплоть до пожеланий курильщикам дышать табачным дымом вместо воздуха. Из-за курения у него шла перманентная война с тестем-протоиереем, а после смерти последнего — с братом жены Константином, оба они курили в квартире. Он бесился, негодовал, упрекал…

А потом бац: пишет, как покурил сигару. А потом бац: «побаловался сигаретой и предлагал такой-то даме». А потом снова, а потом опять.

А потом — обличать. А как же.

Деньги

О чем нам говорят жития? Батюшка Иоанн был бессребреник, раздавал нищим деньги тысячами, ничего в руках у него не задерживалось, помогал разным приходам, монастырям, строил дома трудолюбия… Да, все так, не будем отрицать. Правда, дневники говорят еще и о том, что, даже будучи третьим священником на приходе, отец Иоанн более чем хорошо зарабатывал.

Он получал деньги за службу — из братской кружки, проскомидийные, за исповедь, за таинства (по несколько венчаний, крещений, отпеваний в день бывало). Он получал приличные деньги за требы на дому, включая какую-нибудь молитву родильнице, которая читается пять минут, но рублик за нее он получал.

Он получал жалование в гимназии, где преподавал. Он получал какие-то деньги в суде, где заседал. Он регулярно ссорился с настоятелем и другими членами клира из-за денег, ужасно переживал, что дьячок сопрет деньги из тарелки, пока сам Иоанн служит. И это он еще пока молодой священник, не прославлен широко как великий благотворитель.

Финансовое расслоение между соборным духовенством Кронштадта и деревенским видно из его дневников: он обличает своего собрата, второго соборного священника Матфея за то, что тот жадный, сребролюбивый и собирает себе «уже не один десяток тысяч рублей»! Но возмущается он не тем, что Матфей их собирает, а тем, что тот не хочет нищим благотворить, по примеру самого Иоанна.

При этом Иоанн, беседуя с кем-то на тему духовного развития села, предлагает посылать в деревню образованных молодых священников, а для их содержания «облагать оброком крестьян».

Святой праведный считает все это вполне нормальным — свои многотысячные доходы и нищету сельских попов, а для исправления ситуации предлагает еще больше закабалить мужиков — вместо перераспределения доходов путем поддержки богатыми приходами бедных. Видимо, современные городские соборные попы-олигархи — истинные ученики Иоанна: это, мол, наше, кровное, а их нищета — их проблема.

Да, он борется со своим сребролюбием (и с чужим тоже — завидуя и осуждая собратьев по собору), да, он раздает деньги нищим, да, делает добрые дела. Но друзья, давайте канонизируем криминальных братков и олигархов, которые строят храмы, отстегивают на благотворительность и «на детишек»? Чем они хуже?..

Священство и царство

Всем известно, что Иоанн был монархистом. Но его монархизм, судя по дневникам, был в одном шаге от того, чтобы Иоанна можно было назвать родоначальником царебожия, ибо его регулярные сравнения царя и царской семьи с Богом, Троицей и называние царей «земными богами» — настораживает.

Особо впечатляет важнейший момент в его духовной литургийной жизни: ему крайне важно «выговорить царскую фамилию» на великом входе или на другом поминовении. Вокруг этого крутится многое: если не выговорил четко и громко, или кого-то пропустил, или запнулся, то это указание на бесовские нападения, которые случились вследствие его грехов, а грехи — вследствие неправильного питания и… по кругу.

Но Иоанн порой позволял себе и слегка критиковать представителей царской фамилии и даже самого царя-батюшку журил (в своем дневнике), этого не отнять.

Касательно его отношения к богатым, знатным, военным — видно, что Иоанн вышел из самых низов, он побаивается знатных, но его это злит, поэтому он себя подзуживает, что надо ему громко и смело их обличать — путем смелого произнесения молитв о царской фамилии в их присутствии…

Вообще же у Иоанна есть четкое разделения всех людей на клир и мир. Клир — точнее, себя — он считает выше любого другого мирянина, хоть знатного, хоть богатого, хоть кого. Он постоянно себя накручивает: я — священник! Я — пастырь! А они все — овцы! И я их пасу! Я — «херувим», охраняющий святые тайны от нечестивых!

Именно такой его подход породил впоследствии всех этих «старчиков», которые начинали (и продолжают) «кронштадтить», используя его стиль: громкое обличение грешников, угрозы карами Божьими, крик, истеричная молитва, неукротимое внешнее поведение на публику — «аки пророк», зацикленность на подробной исповеди до оцеживания комара и микроба, указания на то, что миряне перед священником — никто.

Образование

Дневники недвусмысленно говорят о том, что отец Иоанн был самый банальный, самый натуральный мракобес. Перед своей маминькой из далекого архангельского села он, конечно, считает себя ученым, образованным (Академию ведь окончил), но он понимает, что его «ученость» ничтожна перед светской. И он ополчается против светской образованности, причем ополчается тотально. Для него все ученые, образованные являются атеистами, либералами, изуверами, развратниками, бунтовщиками против царя, разрушителями империи и полны всех прочих недостатков. Будь его воля, он полностью бы отменил всякое образование, кроме духовного, которое включает лишь Закон Божий, литургику, послушание царю и попа́м и порку учеников по по́пам.

Повторю: Иоанн — мракобес в крайней степени. Он не читает ничего нового, не желает знать ничего, не желает учиться. Он и в духовной сфере образован очень слабо, видно по его дневникам, что его уровень — по-прежнему уровень сельского дьячка, который вознесся высоко, вызубрив греческий и катехизис. Он искренне считает, что если ему дадут протоиерея, то это будет для него законным поводом оставить преподавание в гимназии и заняться составлением «ученых трудов» по описанию «всех» праздников, служб, ветхозаветной истории и т.п. Будто протоиерейство даст ему разума или знаний.

Зато, судя по цитатам в дневниках, иногда Иоанн с увлечением слушал байки или читал желтую прессу про какие-нибудь горячие штучки, типа как офицер зарубил свою любовницу, которая целовалась с кучером, или как кто-то на спор упился водкой и «издох в поле». Это его волновало, приводило к глубокомысленным духовным выводам.

Отношение к другим христианским конфессиям у него было тоже максимально мракобесное: хоть католики, хоть лютеране, хоть англикане — для него равны язычникам. Мало того, ему гораздо ближе магометане, потому что, в отличие от лютеран, они постятся… Так что и тут мы видим его как родоначальника современных настроений некоторой части духовенства РПЦ, которые готовы скорее брататься с мусульманами, чем с братьями-христианами (достаточно вспомнить дифирамбы Ткачева в адрес «братьев-арабов»).

Истерия

Иоанн осознает запредельную степень вспыльчивости своего характера. Но причину этого он видит в «золотушности» и неправильном питании.

Из-за своей истеричности он был способен поссориться с женой по мельчайшим пустякам, уйти в злобе из дома, бродить, чтобы успокоиться.

Он мог начать вопить на кого-то, топать ногами.

Он мог швырнуть в надоедавших нищих «епитрахилью, в которую был завернут требник».

Но самое отвратительное: он мог — и регулярно так поступал — оттаскать за волосы нищего, служанку, но чаще всего — детей, нищих детей. То и дело (с сокрушением, разумеется) он пишет, как не просто отодрал за волосы (по-бабьи), но так дернул, что ребенок упал на землю, или что ударил девочку по лицу…

Да, можно в оправдание вспомнить жестокое бурсацкое воспитание, через которое, без сомнения, прошел сам Иоанн, можно вспомнить само отношение тогдашнее к воспитанию детей, когда розги считались в порядке вещей. Но девочки, биемые по лицу святым праведным, лично для меня — перебор. Простите.

Заключение

Можно еще многие моменты из биографии того периода упомянуть, но хватит, подведем итог.

Возможно, удивлю кого-то, но скажу: все описанное выше никак не опровергает святости Иоанна Ильича Сергиева. Никак не опровергает его подвигов, чудес, исцелений, добрых дел и прочего. Потому что Бог куда как выше человеческих предрассудков, мракобесия, истерии, ошибок, грехов и страстей — Он видит человека всего сразу, в прошлом, настоящем и будущем, поэтому все человеческие качества Иоанна могли быть для Бога лишь временными и незначительными вспышками на душе подвижника, которая для Бога была видна как на ладони.

Но мои заметки не о святости Иоанна Кронштадтского. Они о человеческом образе священника Иоанна Сергиева, примерно моего ровесника на момент написания дневников, об образе, который сложился у меня в голове под влиянием чтения его записок. Образе, честно признаю, малопривлекательном.

Официально считается, что чин праведных включает в себя святых людей, живших в браке, чтобы отделить их от преподобных, монахов. Но в конкретном случае с отцом Иоанном упоминание о святости в браке звучит анекдотично. В реальности же из-за употребления термина праведный выходит, что в нашем сознании создается устойчивый образ уникального святого, который известен именно своей праведной жизнью. Не столько отдельными чудесами, исцелениями или мудрым духовничеством, сколько именно такой жизнью, которая всем ребятам пример.

Я думаю (наверняка ошибочно, у меня ведь нет правильного духовнометра), что у нас бы не было этих 19-ти томов духовных откровений, у нас не было бы великого подвижника и борца с бесами и страстями, у нас не было бы такого горячего проповедника и обличителя, да может быть, и не было бы вообще святого праведного Иоанна Кронштадтского, если бы батюшка Иоанн Ильич Сергиев смиренно занимался регулярным сексом со своей женой, а не выдумывал себе «подвигов» и борьбы. Почему-то уверен — это решило бы множество проблем — и со здоровьем, и с духовностью.

P.S. И еще раз: прошу прощения, если кого обидел, разбил чьи-то розовые очки, «ниспроверг» чье-то почитание, согрешил против святого, Бога или комиссии по канонизации. Каюсь, каюсь, шакал я паршивый.

Наверно, это потому, что я с утра кофе со сливками выпил, съел бутерброд из черного хлеба с намазкой из креветок в соусе (со скидкой брали — какие там креветки, окститесь), заел все это овсяной кашей, положив туда ложку варенья (состав которого не смог разобрать, каюсь, но было вкусно), и доел кусочек творожной запеканки. Видимо, тут меня бес и скрутил, судя по тому, как шея болит. Не ешь по утрам запеканку, испеченную еще вчера вечером, до 18-ти часов. Нехорошо. Опыт.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: