Ахилла

Как проводили Рождество Христово в России сто лет назад? Из дневников современников:

Ольга Бессарабова (1896-1967), сестра Б.А. Бессарабова и вторая жена С.Б. Веселовского.

7 января. Рождество. Утром в церкви.

Прикоснувшись крестом к личику ребенка, положил руку на золотистую пушистую его головку и улыбнулся (Флоренский). Мать вся расцвела и не смела улыбнуться, и из обыкновенного женского лица вдруг блеснула более чем красота. Материнство, женственность. Не знаю, но это было чудесно.

Вечером у нас были гости: Михаил Владимирович, Наталья Дмитриевна, Лиля, Таня Епифанова, Лида Леонтьева. Зажгли елку. Лида сказала «Красную панну Иродиаду» А. Ремизова и несколько стихов Вавочки. У Лиды чудный голос и чары художника, тонкой актрисы. Говорили стихи и Вавочка, и Лиля.

Гадали. Какой праздник уже в самом ожидании: завтра утром опять в церковь!

Валерия Векилова (1901-1982), жительница Тбилиси, архитектор. Дневник вела в 1914-1970 гг.

9/I. Позавчера 7/I утром играла 2 часа. Репетировала с Симой. Завтрак вкусный — кутья, колбаса, — Сима купила — селедка —жииирная, орехи. После обеда на репетицию — в Трибунал. Чувствую — роль удается. К. ничего не показывает и только подготовляет свои эффекты. Возвращаться домой не хотелось — никого не должно было быть дома. Пошла к Кате, как хотела.

У нее сидели Витя и Миша. Помнишь? — «наш кружок». Изящные, изысканно одетые молодые джентльмены, повязанные белыми шелковыми шарфами. Я чувствовала себя плебейкой, ибо была не одета и с прыщиком на носу. Настроение было прекрасное. Верила в себя, чувствовала веселость, остроумие — жизнь — вдохновение.

Витя все так же застыл на своих трансцендентальностях, умозрениях и кантианстве. С тонкой и пренебрежительной иронией специалиста он приводил и разбивал различные возражении своего противника.

Не будучи в силах своим огрубелым, оконкретизированным разумом, — для которого успех завтрашнего спектакля важнее доказательства существования Бога, — уловить сущность его чересчур развитых, логически-запутанных, противоречивых доводов, — я смеялась и поддакивала с притворным сочувствием:

— Неужели?.. Скажите!.. Как же он мог?.. Подумайте!.. Без сомнения!.. — и т.д.

…Глядя на Витю я ощутила облегченье от сознанья, что революция — произошла. Этим отнята обязательность у сложных, тонких, истощающих душу, бесплодных умозрений, за которыми — в ином случае — мы бы шли, влекомые тщеславием и заблуждением.

Мне Витя показался как будто старее — меньше молодости и свежести.

И потому что революция сообщила мне некоторую смелость отрицанья — я «не принимала во вниманья» его образа мыслей и осмеливалась игнорировать и даже — отрицать — для себя.

Это — не для меня.

И в себе я чувствовала известную правоту.

Они ушли, обещав дать нам знать о собрании философского кружка. Мы решили с Катей пойти — и закурить папиросы — для эффекта.

Хотелось курить и сейчас. Возбуждая, — папироса открывает души — создает интимность, деловитость и уют. Но отец, вышедший на минутку, вернулся и пришлось потушить. Ужасное неудобство — эта совместная жизнь дочери и отца в одной комнате. Катя страдает.

Говорили о Морг., о нерасположении ее мужа к сценической карьере; и о ненужности выходить замуж. Катя сказала: «Если я захочу, я буду жить — так, только на разных квартирах».

Я сказала: «Пусть я буду носить протертое пальто и старые ботинки — только сохраню независимость духа».

Пошли на балкон докуривать. Старик пронес на кухню немытую посуду. «Папа, зачем ты это делаешь?.. Ты же знаешь, что я все уберу!..» — «А кто же сделает?» — проворчал он.

«Вечно должен мне испортить настроение», — вырвалось у нее с тоской.

Луна светила. Голубой туман окутывал землю. Все было как прежде… как прежде, когда мы с этого балкона спускались в «Кружок московских студентов», возбужденные предстоящим философским диспутом. И что-то из прошлого проснулось в душе.

Витя сказал, уходя: «Вы меня оздоровили».

Мы чувствовали: он пробудил в нас прошлое. Сложность жизни пронеслась. Я любила Катю. В лунном свете ее лицо казалось миловидным. Сочетание луны и папиросы было красиво.

Все ее идеалы разрушены просто жизнью и еще революцией — и все в ней неустойчиво, сомнительно, неопределенно настолько, насколько раньше было прочно. Я пережила это в отрочестве. Затем — силы, избыток энергии, проявления которой стеснены даже в мелочах кошмарной жизнью в одной комнате со стариком, — требуют выхода. Она мечтает о любви, о красоте, о жизни.

Тогда как я, столкнувшись в ресторане с самыми отвратительными проявлениями низменных основ, — равнодушна к жизни — любви.

Говорили о многом. О том, что жизнь не исчерпывается существованием «советслужащих», а от комнатной интеллигенции мы отстали.

О том, что отцы наши жили по трафарету, а нам приходится самим все создавать и оценивать.

О многом.

…Вернувшись домой, чтоб дать выход энергии, я продекламировала Фета. И записала среднюю часть мелькнувшего ритма — «Старый мир», — который в «первой версии» меня не удовлетворял.

Заснула в лунном свете.

Дмитрий Лукичев (1878-1938), крестьянин-домовладелец в селе Вашки. Исполнял разные общественные должности: волостного выборного и волостного судьи, был помощником председателя и секретарем «пожарной вольной Дружины», председателем и казначеем в обществе потребителей многолавки, счетоводом в сельском кредитном товариществе; корреспондентом-наблюдателем Российского Гидрологического института.

7 января.

25 декабря (ст.ст.). Рождество Христово.

Продналог взыскан полностью со всего населения. С неплательщиков взыскан в двойном размере, и у некоторых лиц взяты коровы по постановлению ревтребунала за неуплату в срок продналога, не исключая и бедняков.

Невесело встречают праздник, в особенности бедняки, у которых не осталось хлеба после уплаты продналога.

Высшее счастье на земле — спокойное состояние духа.

Век живи и век учись.

Ищи прилежно истины.

Во всех делах и поступках спрашивайся у своей совести.

8 января. Существующие цены. Рожь 1 пуд. 300,000 рубл.

Самоусовершенствование ― Самоограничение.

Научись довольствоваться тем, что у тебя есть, и будь спокоен.

Вера Бунина (Муромцева, 1881-1961), жена И.А. Бунина, переводчица, мемуаристка.

7 января.

Никогда не бывает так тоскливо, как в наши русские праздники или в дни рождения и именины близких

Софья Дрыжакова (1872-1943), жена уездного врача и мать четырех сыновей.

7 января.

Побыла в церкви — вкусно пообедали — за вечерним чаем у Ник<итиных> ели фруктовый торт и разговаривали о «голоде». — В моем сердце не нашлось ни жалости, ни стыда… Я не отдала бы тот запас муки, что есть у меня, спрятанный под замком… Что отделило меня от той, что пять лет назад без колебаний отдала свои золотые украшения на первый призыв о помощи? И ни разу не пожалела… да, да, я помню, как отняли у меня все до коробки спичек, на что я, больная, могла бы достать себе молока… и я голодала, и никто не помог. — Жаль, жаль людей, но создавших этот голод и теперь все равно крадущих — нет, нет!!!

Дмитрий Скрынченко (1874-1947), богослов, журналист, историк, педагог.

8 января.

Вчера на празднике Рождества Христова был на обеде у директора женской гимназии Стевана Милованова, была еще наставница из нашей же гимназии. Обед прошел с соблюдением всех сербских обычаев, что мне очень нравится. Сначала дали по рюмке ракии, а перед самым обедом по чашечке подогретого красного вина. Блюда: суп, гусь с картофельным пюре, жареный поросенок, торт, кофе, «часница», в которой был запечен серебряный динар. Достался мне. Из-под скатерти тянули солому: у кого длиннее, тот дольше проживет. Гасили «божичну свечу» и напряженно глядели, в чью сторону склонится дымок: знак, что тот умрет в этом году. Дымок пошел кверху. После обеда был у сослуживицы Бояны Каракашевич, где с ее отцом секли калач. Отец (ныне покойный) говорил речь о России и наших страданиях.

Источник: Прожито.org