Ахилла

Из фейсбука иеромонаха Афанасия Букина, бывшего клирика РПЦ, выступившего против поддержки той войны в Украине и лишенного за это сана:

Прошло уже около полугода, с тех пор как я сбежал из Русской Православной Церкви и объявил о своем несогласии с ее официальной позицией в отношении открытого вторжения ВС РФ в Украину. Этому предшествовали месяцы размышлений, некоторые из которых оказались очень актуальными для ответа на «каверзные» вопросы.

Практически в самом начале заседания церковной дисциплинарной комиссии, о котором я уже писал, одним из ее членов мне был задан такой вопрос: «Почему вот эти Ваши переживания возникли только с началом специальной военной операции, а не в 2014 году, когда началась война на Донбассе, и Вы тогда молчали, Вы ничего не сказали, Вы, так сказать, переживали в себе, но ничего такого Вы не высказывали? А вдруг, когда вынуждены были начать эту операцию, у Вас возникло такое вот борение».

Мне, как, полагаю, и многим другим христианам, неприятна сама мысль о насилии, идея войны как таковая. Однако, в мире постоянно происходят военные конфликты и акты насилия. И, как мне кажется, было бы нечестно по отношению к самим себе утверждать, что все они нас волнуют в одинаковой мере. Безусловно, существуют особенно чувствительные люди, которые сильно расстраиваются, слыша о трагедии, где бы она ни происходила. Многие из нас, наверное, огорчаются несправедливости и жестокости мира, но, в общем и целом, особо не задумываются о войнах за пределами повседневности.

Хотим мы это признавать или нет, однако у нас есть некоторая внутренняя градация отношений к разным конфликтам. Существует некоторая граница, перейдя которую мы уже оказываемся неспособными быть совершенно безразличными. У каждого она, вероятно, своя, но безусловно она начинается не позже, чем конфликты оказываются связанными с людьми, с которыми нас нечто связывает. Однако и в таком случае у нас, как правило, есть выбор оставаться непричастными к той или иной трагедии, более того, это право на непричастность пассивное, т.е. от нас требуется совершить какое-либо действие для того, чтобы стать соучастниками того или иного конфликта. Вопрос, по сути, состоит в том, где проходит та граница, когда мы уже не можем пассивно отмахнуться от войны, когда оставаться непричастными перестает быть нашим пассивным правом.

До совсем недавнего времени, для чтобы человек был причастен действиям России в Украине, ему было необходимо нечто предпринять, посетить те или иные территории, как-то о них высказаться, быть членом некоторых особенно активных организаций и т.д., быть активным представителем пока еще маргинальной культуры ненависти. И Русская Церковь как социальный институт тогда не была полноценным участником конфликта, в нем участвовали лишь некоторые ее представители и при том в персональном качестве. После 24 февраля 2022 года, пассивного права быть непричастными конфликту лишили по крайней мере тех граждан РФ, которые являются публичными лицами. Когда началась открытая война, ранее бывшая вялой культура ненависти перешла в состояние, не позволяющее оставаться ей непричастным и, по-моему, несовместимое с христианской совестью. И самым главным проявлением этой культуры стало оправдание и даже благословение убийства людей.

Для священнослужителей Русской Православной Церкви первым актом лишения пассивного права непричастности этой культуре, да и ненависти как таковой, стала первая молитва, посвященная войне в Украине, которая все еще читается в некоторых приходах Московского Патриархата за пределами России. В целом молитва была составлена максимально обтекаемо и в основном содержала лишь намеки на пожелания военной победы, но одна фраза в ней выделялась: «Иноплеменным же языком, брани хотящим и на Святую Русь ополчающимся, запрети и замыслы их ниспровергни». Молитва для христианина дело активное, требующее быть причастным произносимому, и часто содержит вероучительные элементы, поэтому уже даже такая молитва, предложенная в самом начале, требовала, как минимум, особых умственных усилий, чтобы убедить в себя том, что смущающая фраза относится на самом деле к вторгшимся на территорию Украины войскам РФ.

Уже эти мысленные кульбиты начинали давить на совесть, поскольку, несмотря ни на что, все всё прекрасно понимают. Эта молитва, а затем и слова Патриарха в поддержку войны, награждение им прямых участников вторжения и, возможно, даже в большей степени ни разу им не произнесенное соболезнование пострадавшим от военных действий украинцам, все больше и больше приводили меня к осознанию моей собственной причастности происходящему.

Если вернуться к фигуре умолчания, то до сих пор Патриарх Кирилл выражал и выражает соболезнования по случаю различных катастроф и происшествий, происходящих по всему свету, но он ни разу так и не выразил хоть какого-то сочувствия пострадавшим от обстрелов гражданам Украины. Поскольку это произносилось, или в последнем случае оставалось несказанным, не с политических или публичных трибун, когда можно было бы говорить о том, что Патриарх выступает как частное лицо, а с церковного амвона, так сказать, ex cathedra, то все вышеперечисленное, по крайней мере для меня самого, делало невозможным оставаться пассивным не-участником. Теперь я мог быть непричастен тому, что мне представляется противоречащим христианской совести, только через активное действие.

Эта лишенность пассивного права на неучастие привела меня к окончательному решению и прерыванию молчания. Мне очень долго было страшно. Я с трудом себе в этом признавался, я прятался за стеной сарказма, но мне все равно было страшно. Мне было больно и стыдно молчать в ответ на все то, что делалось и произносилось вокруг меня. Мне было страшно и что-либо сказать в ответ, потому что я полагал, что меня подвергнут остракизму. Что меня будут пытаться убедить в том, что я запутался, оступился, что я дурачок, идущий на поводу у врагов. Я боялся реакции окружающих. Поэтому я накапливал в себе травму, подавляя желание высказаться по совести, прорываясь, когда говорил с теми, кто меня понимает. Но чтобы поговорить с ними, я уходил подальше, чтобы никто не мог меня услышать.

А еще меня постоянно бороли сомнения. Но поскольку уход из Русской Церкви, на который я окончательно решился примерно после Пасхи 2022 года, оказывался очень непростым, оттягивался, это давало время на раздумья. А раздумья означают и сомнения. Может быть, все еще переменится? Может быть, можно просто переждать? Может быть, еще есть надежда? Но всякий раз происходил какой-то очередной бесчеловечный разговор, возвращавший меня на место. В один из таких случаев вспоминали и некоторых уже высказавшихся и смещенных со своих должностей, которые пошли не по той дорожке, да и вообще всегда были странненькими. В моем дневнике от декабря 2022 года, в связи с этим есть такие слова: «Такая судьба, видимо, ждет и меня. Когда я уйду, а я на это очень надеюсь, потому что терпеть сил у меня уже почти не осталось, меня также будут обсуждать и говорить, что я был странненьким, сбился с пути, продался… Но мне уже все равно. Я больше не хочу играть в эту игру, в ней уже нельзя выиграть, не запятнав совесть, а это мне не по нраву».

У Нассима Талеба в книге «Черный Лебедь» есть несколько страшные, но от этого не менее правдивые слова: «Люди нуждаются в ослеплении знанием — нам так положено: идти за вожаками, умеющими собрать нас вместе, ведь вместе гораздо надежнее, чем по одиночке. Всегда было выгоднее брести с толпой, пусть по неверному пути, чем по правильному, но в одиночестве». Мне кажется, они как нельзя кстати подходят к положению многих и многих. Так легко принять правдоподобный обман, так легко раствориться в толпе, быть вместе со всеми, пусть и идущими, как кажется, в бездну. И так страшно оказаться одному, оказаться вне привычного и комфортного пространства, отказавшись от желаний, мыслей, планов, вынашивавшихся годами. Да, нам христианам не должно придавать много внимания планам, смешить ими Бога, но по-человечески это не так уж и легко.

Собственно в связи со всем вышеперечисленным я так ответил на приведенный в начале вопрос комиссии: «Потому что до нынешнего момента для участия в этой войне, скажем так, для соучастие в ней было необходимо проявить некоторую активность. Надо было участвовать в деятельности каких-то организаций, надо было что-то говорить, но после 24 февраля и после различных указов Патриарха и молитв, напротив, чтобы не участвовать нужно было быть активным, а чтобы участвовать не нужно было делать ничего. Поэтому я стал активным тогда, когда это стало необходимым для того, чтобы перестать быть соучастником этой войны».