Ахилла

Предыдущие части читайте по ссылке.

«Никогда не прощу… за то, что сделали с Колымой, с Чукоткой… Я прожил там двадцать лет моей долгой жизни… Это был динамично развивающийся Край нашей Великой Родины — СССР… Сейчас — дичь и слезы… Не прощу».

Это из комментариев на ролик в Ютубе о судьбе поселка городского типа, по сути, военного городка, Урелики, центра Провиденского укрепленного района Чукотки, одного из оплотов обороны восточных рубежей великой страны, куда перевели служить Максима. Поселения того больше нет. Стоят пустые, зияющие разбитыми окнами панельные дома, в когда-то ухоженных и теплых жилищах офицеров и их семей — холод и разорение. Остатки госпиталя, детского сада, клуба пожирает безжалостная энтропия. В коридорах школы сугробы снега. На глухих торцах зданий, на уровне третьего этажа, огромные, рвущие душу надписи: «Иришка, я тебя люблю!», «Котенок, с днем рождения!». Рядом находилась пограничная застава. Теперь на месте казарм, гауптвахты, хозяйственных построек ровное место со скромным полосатым столбиком, отмечающим границу когда-то великой державы. Укрепленного района, одного из трех на просторах Чукотки, содержащего в себе авиабазу, танковый полк, десантников и Бог еще знает какую военную силу, больше нет. Заходи, супостат, the back door of the great country is wide open (задняя дверь великой страны широко открыта).

Еще комментарий под роликом в Ютубе:

«Только тупые гоблины могут рассуждать, мол, где это и что это. Это часть нашей жизни было. Там жили люди. Смелые, храбрые и мужественные, и добрые. У нас не было принято закрываться на все замки. Не было преступности. В этой дыре, как пишут тут некоторые, росли наши дети и стали настоящими людьми в жизни. Красивый был поселок. А то, что от него осталось — просто больно смотреть».

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» — это из Апокалипсиса Иоанна Богослова.

«Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?» — это начало второго псалма Давида.

Ролик тот, на Ютубе, недавний. Снят он тридцать лет спустя после того, как рухнул «великий могучий Советский Союз». В конце восьмидесятых, когда Максим и Галина прибыли в Урелики, на Чукотке кипела жизнь. Стояли на страже погранцы, маршировали по плацу солдаты, на боевом дежурстве бодрствовал персонал разведки, наблюдая за притаившимся, теперь улыбчатым, ворогом.

Галина с первых дней полюбила Чукотку. Квартира была двухкомнатная, теплая, местные магазинчики предлагали товар, невиданный на материке. Галина удивлялась: последний год она работала на базе торгового центра, но и там подобного ничего не видела. Бывалые офицерши фыркали: «Чему ты восхищаешься, вот в прежние времена у нас такое тут снабжение было — не чета теперешнему!» Молодым же и такое было за счастье. Зарплату Максиму положили приличную, и Галина с удовольствием занялась обустройством их жилища. Все тут, с первых дней, стало будто родным. Даже «Слава Великому Сталину» на отдаленной сопке. Отправились как-то туда погулять с Максимом и набрели на полуразвалившиеся бараки, Галина еще удивилась: «А проволока колючая где?» «Куда тут убежишь?» — только рукой махнул Максим.

Дощатые стены, тяжелые двери, решетки на окнах, шконки в три яруса. Жуть…

Тридцать лет прошло с тех пор. У меня выходной, сегодня мы вместе. Я усаживаюсь напротив Галины, собирающей картинку-пазл в тысячу загогулистых кусочков. За окном сорокоградусная оклахомская жара, дома у нас прохладно — текут холодные струйки воздуха из вентов кондиционера. «Ну, расскажи что-нибудь героическое. Какую-нибудь северную эпопею», — подкатываю я.

«Героическое?.. — душа моя задумывается. — Косатка к нам в бухту как-то заплыла. Все играла, ныряла. Мы все смотреть на нее ходили. Красивая, спина у нее с синим отливом. А потом вдруг погода изменилась, холодища настала, бухта в лед моментом. Только лишь немного свободной воды осталось, и косатка там. Скучная такая. Все на месте стояла, один плавник спинной из воды торчал. Казалось, побледнел даже. Все за нее переживали. Так ледокол специально вызвали. Пришел через пару дней. Лед поломал. Касатка за ним, в океан ушла. Господь милостив. У всех на душе посветлело. Целую неделю у людей лица светились.

А в другой раз было, не у нас, а где-то в отдалении, кит на берег выбросился. Так со всей округи медведи белые пришли его жрать. Они у нас и раньше появлялись, бывало, по селектору объявляли, что опасно, зверь такой вот по улицам ходит, а тут вообще чуть не месяц по домам сидели, пока они там пировали. Подсчитали, их там до пяти десятков собралось. Неясно было, куда они после своей пирушки потом отправятся. Могли и в поселок. Так погранцов на подходах к жилью выставили, на всякий случай. Стояли там посменно, пока медведи все не разошлись.

«Если ты полюбишь север, не разлюбишь никогда!» — спел когда-то Кола Бельды. Сам я на северах не бывал, но люблю слушать га́лины про то рассказы. Вот они с дочкой выходят в темнотищу на улицу. Пурга, оказывается, куда злей, чем думали. Маленькая Люба, подхваченная ветром, уносится с веселым смехом в снежную пыль. Перепуганная мама бросается за ней, ветер подхватывает и ее. Делаешь шаг, а уносит метра на три. Только успевай ногами перебирать. Впереди едва слышен смех дочки. Нагоняет, и обе падают. Оказалось, на острые камни. Грубо простроченные ватные штаны на Галине вдрызг. Чувствует, поранено колено. С трудом возвращаются к дому, желтеющему редкими освещенными изнутри окнами. Шрам на колене остается на всю жизнь.

Снегопады такие, начнется, и через пятнадцать минут чуть не метр снега навалит. Удивлялась еще, когда только приехала, зачем это на сарайках и погребах такие высокие трубы? Зимой узнала, зачем.

Долгими полярными ночами полыхало по небу северное сияние. Неброское, серебряное, привычное. Но раз возбужденный Максим, пришедший с работы, спешно вытащил ее на улицу. Все небо горело синим, красным, зеленым, полыхало. Высыпали из домов и другие офицеры с женами и детьми. Словно праздник всем был.

Я эти истории уже слышал, но слушаю еще и еще. Всякий раз, рассказывая, душа моя словно преображается. В глазах огоньки, говорит словно по писаному. Красиво, ярко. Не зря ее в театральной студии тому учили. Слушая ее, я словно кино смотрю.

В военной части необычное движение. С американцами замирение. Город Ном (Nome) на Аляске объявлен побратимом чукотского поселка Провидения. Оттуда с дружественным визитом направляется в их бухту корабль береговой охраны США. Хотят устроить школьникам и любопытному населению экскурсию по своему боевому судну. Максима назначают ответственным за школьников. Он должен вовремя грузить их в автобус, везти к причалу, потом доставлять обратно в школу. Галина в возбуждении — тоже хочет посмотреть. «Куда там, невозможное дело. Народа там — не протолкнешься», — пробует урезонить ее Максим. Но нет. Галина собирается, берет на руки десятимесячную Катю, и отправляются они автобусом к причалу.

Правда, огромная очередь к трапу. Кажется, вся округа здесь собралась. Галина, однако, и не думает в очередь вставать. Ее учили место на сцене выбирать, чтобы всякому зрителю видно было. А тут зрители на палубе корабля, моряки заморские, сверху толпу обозревают. Поправила Галина легкую косынку на плечах, приняла от Максима маленькую Катю и встала с ней на открытом пространстве в позе мадонны. Только взглянула на моряков — зашевелились они, друг дружке на нее показывают. Опустили с борта еще один трап, и к ней. Говорят что-то, улыбаются. Один взял на руки Катю, другой ее под руку и к трапу. Третий сзади идет. Только Максим ее и видел. Поднялись на палубу, маленькую Катю всякий на руках хочет подержать, улыбаются ей, смеются. Молодые ведь парни, у самих такие вот карапузы дома. Катя не капризничает, разглядывает незнакомых дядек. Провели Галину по всему своему кораблю, все показали, а прежде чем обратно, на причал отвести, надавали подарков. Тут каждому школьнику полагалась большая толстая конфета и яблоко. А Галине конфет тех надавали целый десяток, и яблок большой бумажный пакет. И опять спускался по трапу с Катей на руках здоровенный моряк, второй впереди Галины шел, страховал ее шаг, а третий, позади, ее подарки нес.

Максим на причале места себе не находил от переживаний и ревности. Была б возможность, убежал бы оттуда, как бывало то уж не раз, когда мужское внимание на жене замечал: лучше уйти, чем с кем-то по пустяку такому разодраться. Но тут — школьники на нем, стерпел, кремень-мужик.

Бывало, и не мог стерпеть. Раз, на восьмое марта, что ли, собрались офицеры с женами отметить. Большой зал, столы накрыты, речь командир прочел, выпили, закусили, и заиграла тут Ламбада. А это был любимый галин танец. Дома они с дочкой Любой не раз ту Ламбаду заводили. Махонькая Катя тогда только ходить начала, а увидит маму с сестрой танцующими, и тоже старается пристроиться. Весело, хохочут все трое, гремит развеселая музыка. Ну и встала Галина из-за стола, вышла на середину и давай вытанцовывать. Один офицер, другой, третий за нею, и повела их за собой вдоль столиков. Даже и те, кто и не танцевал в жизни, завелись. Рюмку-другую уж пропустили, с крючка съехало, а тут такой хоровод. Только потом, когда кончилась музыка, увидела она, что никто из женщин так к танцу и не пристроился.

Максим не смог такого вынести. Убежал. А когда вернулась Галя одна домой, сказал ей, не зло, а едва скрывая довольство своей красавицей-женой: «Шалава!» Она лишь расхохоталась.

Да что уж, там еще веселей случай вышел. Максим возвращался домой поздно. Около десяти, когда дочки уж спали. Она всегда к его приходу что-то пекла или готовила. Подолгу сидели они потом на кухне, ужинали, пили чай, разговаривали. Хорошие были те вечера. А тут, пришло же ей в голову! К приходу его разделась она донага, накинула на себя прозрачный пеньюарчик, включила какую-то музычку, и, когда постучал в дверь Максим, отомкнула быстро замок и, спиной к входящему мужу повернувшись, и задвигалась в медленном эротическом танце. Старалась для любимого. Только слышит — за спиной тишина. Потом что-то об пол — бум. Обернулась, а там стоит в дверях Максим, а с ним два приятеля. Оба выше его на голову, рты разинули, похожи на тех, «двое из ларца, одинаковых с лица». У одного из них бутылка водки из пальцев выскользнула и об пол — бум.

Та история в момент по всей войсковой части разнеслась. Не удержались дружки. Протрепались. Но результат был совсем неожиданный. Максима еще больше зауважали. У многих офицеров жены на материке, а если и здесь, то… А тут — такая мужику встреча с дежурства! Позавидуешь.

Только вот жены офицерские, даже майорские и подполковничьи, которые на жен лейтенантских и капитанских обычно и не смотрят, мерили теперь при встрече Галину придирчивыми взглядами, словно свекровка невестку, и поджимали губы. Да и Бог с ними!

Продолжение следует