Ахилла

Что же может изменить изуверский порядок жизни в нашей стране?

Многие считают, что наутро после убийства Немцова мы проснулись в другой стране. Да в той, в той же стране мы проснулись! Разве террор только начался? Цепь убийств политиков, журналистов, общественных деятелей…

Мы знаем только громкие имена. А сколько жертв на периферии было замочено и утоплено в сортире фиктивных расследований? А сколько невинно осужденных, включая рейдерские захваты, — сотни тысяч! А население, изъязвленное войнами — в Молдавии, Грузии, Абхазии, Чечне, Украине… А 75 лет советского террора, когда все 250 000 000 совграждан лежали под танком, не смея не то что пикнуть, но шевельнуться?

Можно взять и подальше, до 1917 года, когда Россия была «жандармом Европы», а в своем хозяйстве управлялась приказом «держать и не пущать». Тогда это рвануло революциями; народ, считалось, «дозрел» и всунул выю в еще более тяжкий хомут. Как видим, революции в России счастья не приносят. Даже — наоборот… А что же тогда в конце-то концов может изменить извечный изуверский порядок? Немцов считал: только парламентское честное большинство, только доступное слово правды.

1 марта. Траурный марш. Плотные молчаливые колонны. Кое-где вспыхивают политические слоганы, вроде «Россия будет свободной». Но не подхватываются идущими, как бывало. Скорбная атмосфера, пасмурный день. Скромные по размерам и содержанию плакаты: «Нет слов», «Я не боюсь», «Герои не умирают. Бог все видит». Но вот, мелькнул на белом листе, обращенный можно догадаться к кому, полузадушенный возглас: «Мы тебе все простим, уйди ради Бога». Цепочка женщин, в руках тряпичный баннер: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным (Мк. 4,22)». А вот еще, тоже в руках у женщин: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство небесное (Мф. 5.10)». Накануне, в субботу, я видел на месте убийства в море цветов и пылающих свечей две-три иконки — Спаситель, Богородица… Робкие знаки Божьего присутствия в потоке людей, охваченных горем.

Отец с сыночком на плечах, второго держит за руку. Мать несет младенца в нагрудном рюкзачке. Молодая пара с коляской, на капоте коляски вздрагивают ленточки триколора. Сладко спит в коляске будущая Россия. И не знает, будет ли она свободной…

52 тысячи москвичей, если верить счетчикам пропускных рамок, отозвались на убийство. 0,5 % от всего населения столицы. В Париже, после расстрела журналистов в редакции «Шарли Эбдо», вышли на улицы два миллиона сокрушенных убийством граждан. Почти весь Париж, население которого 2 млн 274 тысячи. Пугающая разница…

За эти дни я ни разу не читал и не слышал имени жертвы, положившей начало открытому террору. Вспоминали Листьева, Холодова… Не вспомнили отца Александра Меня. А ведь с него началась история обновленной России. Точнее — предыстория, потому что был убит накануне задуманного путча. Но в 90-м сорвалось, завязалось в 91-м. Убийство Меня — политическая акция. Как бы ни старались «компетентные органы» опровергнуть это, вешая лапшу на уши беспамятным согражданам. Отец Александр говорил, что Евангелие — самая революционная книга. Правящая власть ее боялась пуще атомной бомбы. Слово Божие реформирует душу человека, а следовательно и общество. Без духовного преображения, без внутреннего сопротивления злу внешние реформы мало что значат.

Могут возразить: мол, пока ты будешь внутренне преображаться, силы зла тебя закатают под асфальт. Возможно. Так было в первые века христианства и потом в кризисных схватках Реформации. Любая победа над мировым злом достается большой кровью. Но христиане отстояли гражданские права. Закон Христов выжил и взрастил европейскую цивилизацию. Она, как видим, иначе реагирует сегодня на выпады террора.

В новейшей истории тоже бывали случаи крайнего противостояния. В Мексике в 1926 году против безбожной власти выступило 23 тысячи добровольцев-католиков — кристерос. Они сражались под девизом «Слава Христу-Царю». И власти во многом были вынуждены им уступить.

К музею Сахарова проститься с Немцовым пришли тысячи людей. Очередь начиналась от метро «Чкаловская»… Через два с половиной часа мы подошли к гробу. Идущая рядом пожилая женщина, по делу, и, я бы сказал, со вкусом, костерила власть. Она географ, работала всю жизнь в университете, хорошо разбирается в тектонических процессах и сдвигах земной коры. «Наши безграмотные нефтедобытчики, троечники, качают нефть в восточной Сибири, в прибрежных районах Северных морей, и скоро превратят их в бескрайние болота». Другая, помоложе, соглашаясь с нею: «Так ведь советская власть началась с истребления специалистов. Ленин выкорчевал цвет нации, и, помните, отправил на „философском пароходе“ за пределы России. А оставшихся здесь уже добивали его последователи». — «Ну, вы Ленина не трогайте, мудрый политик…» — «Мудрый… первое, что сделал, узурпировал Церковь, христианские ценности называл не иначе, как труположеством». — «А мне на ваши христианские ценности — наплевать! Не видим, что ли, как попы Путину подпевают!»

Включились в разговор и другие. Помянули и усатого: «Сталин хоть что-то делал, индустрию закладывал, а этот…» — «Закладывал на фундаменте ГУЛАГа, миллионы жизней уложил в фундамент». — «Путин, между прочим, христианином себя не считает. Когда его спрашивают, верит ли он в Бога, отвечает: я верю в людей. И в этом надо отдать ему должное». — «Да, верит в людей, ему подобных, в соратников по карательному ведомству».

Пожилая женщина снова обратилась ко мне: «Не думайте, я не коммунистка, для меня, что Путин, что Зюганов, что ваш Патриарх… Как там у Пушкина: „Кишкой последнего попа последнего царя удавим“». «Это Пушкину приписывается, — возразил я тихо, — это вирши из эпохи французской революции». Мы уже подошли к зданию Сахаровского центра, и голоса смолкли.

И еще один эпизод из этих скорбных дней надо бы вспомнить. В воскресенье, на второй день после убийства, когда народ вернулся с траурного марша, НТВ пригласили всех на развлекательное шоу «Любимые женщины Бориса Немцова». Рассчитывая, что телевизор смотрят и те, кто скорбит в эти дни. Мне позвонил друг, с которым я только что расстался после марша. «Полюбопытствуй», — сказал он.

На подиум выходили женщины разных возрастов и различной внешности. Многие говорили о магическом обаянии их бывшего возлюбленного. Ни одна женщина не могла устоять перед его чарами. Он имел право на нестандартные отношения с женским полом. Жены, подруги, любовницы, многочисленные дети — все, не ревнуя, дружили между собой, довольствуясь его щедрым вниманием. Соловьем заливался ведущий Леонид Закошанский, рисуя устами своих гостей супермена, сексуального атлета. Кто-то назвал его «секс-символом в политике». Потом подробно посудачили, с участием адвокатов, о наследстве. Сколько и что кому достанется. Пошлое, заказное, безжалостное любопытство…

Словом, зомбоящик не уронил марку. НТВ умело скомпрометировало («опустило») политика. Поплясали всласть на теле, еще не погребенном, еще не остывшем.

Священник Александр Мень писал незадолго до гибели: «Меня тревожит инерция. Существует инерция физическая, биологическая (в мире природы инерция вообще имеет колоссальную силу). Но есть инерция и психологическая, социальная. Десятилетиями тяжкие удары обрушивались на жизнь, веру, сознание людей, искалечены целые поколения. И в один миг, как бы по мановению волшебной палочки, исцелить это невозможно. Доказательством тому служит упорное неприятие правды о нашем прошлом. (…) Люди рассматривают перестройку как некую панацею, которая не требует от них настоящих усилий… а то, что дом разворочен, взорван, ограблен, об этом забыли? (…) Не хотят знать, что и наш церковный дом был разграблен, разворочен, унижен, что он обезлюдел на долгое время. Вот у нас часто говорили о последствиях войны, голода — а мы живем в последствиях колоссальной исторической патологии, и они, эти последствия, живут и сейчас в душах людей, в трудовой этике, в семье, в сознании, на улице…»

Похоже, что реставраторы обоих порушенных домов потрудились в прошедшие годы в свою пользу… Зияющие руины так и остались руинами, которые они декорировали театральным реквизитом на безмолвных просторах империи.

Но вопреки омраченной видимости, там, на похоронном марше, я вспоминал голос убиенного священника: «Сегодня, когда напряженность в обществе достигла точки почти критической, я не хотел бы давать людям никаких поводов полагать, что у меня есть иллюзии — я человек без иллюзий, — но я верю, что Промысел Божий не даст нам погибнуть, и всех, у кого есть искра Божья в сердце, я призываю к тому, чтобы твердо стоять и не поддаваться ужасу и панике: мы пройдем через все эти полосы в конце концов, пройдем, я убежден».