Ахилла

Окончание, начало тут.

Некоторое время пассажир мой молчал, задумчиво глядел вперед, я подумал, что он от таких впечатлений уже подустал, и хотел снова предложить ему отправиться отдыхать, но он произнес:

«Я вот все думаю. Про этот музей. Сколько ж там всего! И, заметьте, каждая из этих вещей, от автомобилей до жевачек, кем-то когда-то куплена, более того, сохранена. Люди деньги на все это тратили. Выбирали на что их потратить. Во что свой труд обратить. И человеков-то тех уже, должно быть, и на свете нет, а эта вот мишура земная осталась. Лишь посмеешься да рукой махнешь: не унесешь же с собой ничего».

«Ну, у вас же тоже мотоцикл Иж был», — подколол его я.

«Был. С коляской. Я на нем по работе ездил. Бывало больных в больницу доставлял. Ну и по хозяйству, конечно. Единственное было средство…»

Он пустился в воспоминания о молодых своих годах, о мотоцикле, рассказывал, как раз, темной ночью, пробирался по темной какой-то дороге, хорошей, с асфальтом, а она взяла да и оборвалась — не достроена была, а предупреждений не поставили, и так, мол, видно. А что разглядишь ночью в свете одной лишь фары? Здорово тогда расшибся. Опять, как я и ожидал, вернулся к тому, что видел в музее.

Я ведь его с умыслом в музей тот автомобильный завез. Чтобы ему понятнее было, что с его племянником приключилось. Вовка с приятелями работали крышниками. Платят там хорошо, да вот беда — простоев немало. Дождь или снег — к работе просто не допустят. А то, бывает, погода отличная, да смежники свою часть не закончили — начинать нельзя. Было и такое, что не тот материал завезут, и опять бригада сидит по домам.

Кто-то из пацанов вспомнил, что есть у его родственника в гараже старый спортивный Корвет. Это была первая машина, которую ребята, можно сказать, из могилы вытащили. Полгода возились, но до ума довели. А потом, накатавшись на нем вдоволь, к удивлению своему, очень выгодно продали. Конечно, разыскали на свалках еще два таких же старинных спортивных авто.

Вовка, племянник Николая Ивановича, тогда строил себе дом. Во дворе заложили обширный фундамент и возвели там просторный гараж с отоплением, кондиционером и покрасочным боксом. Для реставрации машин — лучше не придумаешь. Обошлась вся Вовкина собственность подороже, но затраты должны были с лихвой окупиться. Пацаны теперь все свободное время проводили в том гараже.

«Да ты посмотри, какие они длиннющие!» — воскликнул вдруг Николай Иванович. В этот момент мы обходили трак с удлиненным спецприцепом, везущий лопасть ветряной турбины. Тысячи таких стоят по полям, но пассажир мой, видно, не задумывался, как огромен такой вот ветряк. Он с восхищением оглядывал плавные линии лезвия из стеклопластика, даже окошко приоткрыл и голову высунул на ветер. Мы обошли один такой трак, потом второй, потом третий. Ребята явно только что тронулись, наберут скорость, попрут вовсю, только удирай от них. Вот ведь, блин! С таким грузом положено не более 55-ти миль в час идти, но эти гонят всегда за семьдесят, удержу на них нет. Говори потом, что американцы законы свои соблюдают.

«Вон, вон их сколько, ты только посмотри! — Николай Иванович теперь обратил свой взор на горизонт, где в мареве дня белые вертушки бойко вращали крыльями. — И сколько же стоит такой поставить?» Это было обращено ко мне. Я ответ знал.

«Три-четыре миллиона. Окупаются года за два. Я говорил с установщиками. Возил им кабели, трансформаторы. Одна такая турбина может запросто обеспечить поселок домов в сто. Это все местный практицизм: чего ветрам зазря буянить? Пусть ток дают».

«Нам бы такие вот. У нас тоже ветров хватает», — помечтал Николай Иванович.

«Чтобы такие турбины ставить, дороги соответственные нужны. Как их иначе довезешь?»

«Это правда. С дорогами у нас… Там, у дочки, один знакомый все хочет в горах, подальше, всею церковью поселиться. Чтобы вода своя, и электричество вот от такого ветряка. Школу для детей, врач свой… Что б без соблазнов», — он замолчал, как бы уйдя в себя.

Я не ответил. Что такую бредовую идею обсуждать?

Вовка был невысок, крепок, круглоголов. Светлый ежик волос очень его молодил, а из-за веснушек на носу и щеках смотрелся Вовка и вовсе подростком. Между тем был ему уже двадцать один год. Он все время хмурился и, казалось, делал это для солидности, но это было вовсе не так.

Когда-то это был веселый работящий паренек. Потом он женился. С Ингой они выросли вместе: родители, пятидесятники, были членами одной церкви. Инга была девушка простая, ничем особо не выделялась, но замужество вдруг как бы распечатало в ней редкую красоту. Да какую! Изменилась ее походка, заблестели глаза, улыбка, чуть ироничная, осветила лицо. Было видно, как хорошо зажилось ей без надоедливого родительского надзора. Вдруг оказалось, что она высока, статна и… желанна. Мужчины не могли оторвать от нее глаз. Женщины невольно качали головами. Стандарту моды Инга вовсе не отвечала, была она слегка полновата, носила платья, и вовсе не походила на тех девчонок-килек с костистыми плечиками и длинными ногами. Но где бы Инга ни появлялась, взоры обращались лишь на нее. Косметикой она не пользовалась вовсе, но и без того другие женщины в ее присутствии меркли, становились обыкновенными. И Вовка заревновал.

Он не то что в чем-то недостойном жену свою заподозрил, она наоборот — от него предпочитала не отдаляться, всегда были они рядышком, но вот внимание, что постоянно было направлено на нее, начало Вовку злить. Он бы для спокойствия дальше заднего двора ее не пускал, и она подчинилась бы — воспитана была мужа уважать, но у нее была хорошая работа в местном банке, она училась на финансиста в колледже, а регент церковного хора так и вовсе обойтись без Инги не мог, нужно было ей еще и на репетиции ходить, и каждое воскресенье петь на виду у всей церкви, да как еще петь! Прямо талант у нее к этому был. В церкви даже посещаемость повысилась.

Замотанный, вечно чумазый и хмурый Вовка рядом с такой женой явно проигрывал, как тот Сенька, не по которому шапка оказалась. Все бы ничего, да кто-то из мужиков сказал ему: «Ну и женился ты, брат!» Вовка слишком молод был, чтобы на старшего с кулаками кинуться, стерпел, но после этого соскочило в нем что-то с крючка. Стал он уж вовсе угрюм и неразговорчив.

Ингу Вовка побил. В воскресенье, дома, после церкви. Так это было для его женушки необычно и обидно, что она с криком бросилась из дома по улице, размазывая слезы по лицу. В родительский дом. Под глазом у нее набухал ядреный синяк. На беду местный полицейский ехал на своем крузере прямо навстречу побитой зареванной domestic violence victim, то есть жертве домашнего насилия.

Вовку одели в наручники, забрали в участок, а потом и в местную тюрьму. Судья, учитывая отсутствие прецедентов, определил ему наказание в три месяца общественных работ, и Вовка, вместо привычных ему стройки и гаража, убирал теперь мусор по обочинам хайвеев вместе с хулиганами и бродягами.

Для Инги история тем не кончилась. Синяк у нее сошел, но то, что милый ее Вова так по-звериному с ней обошелся, поранило ее душу. Она будто даже умом слегка тронулась. Все вопрошала: «За что?» Но кто мог ей на то ответить? То принималась она искать своего Володю по дому и в опустевшем гараже, то вспоминала, что он в тюрьме, и плакала часами, а то вдруг приходила в возбуждение и кричала, что вернется Вовка, она ему задаст, и, если тот только попробует…

О пении в церковном хоре пришлось пока позабыть. Родители, да и вся община, не на шутку встревожились. Решили назначить Инге духовного отца, для проведения бесед. Такой нашелся. Серьезный, с университетским дипломом в психологии.

Кончились те беседы — хуже некуда. Когда закончился Вовкин срок, и пришел он с женою в церковь, вышла вдруг Инга вперед, к кафедре, и покаялась перед всею общиной в том, что согрешила она со своим образованным духовным отцом, и грешила с ним даже и не раз.

На Вовку было страшно смотреть. Он поднялся, весь зеленый, двинулся было по проходу, но запнулся, упал…

Ингу родители забрали к себе. Вовка вроде отошел, вернулся на работу. О неверной жене, казалось, не вспоминал. Но это только казалось.

«Задремал я, что ли?» — пассажир мой очнулся. Отключался он на целых полчаса. Я не беспокоил. Получилось бы — вставай, спать пора.

«А это, что ж такое? Куда это люди идут? Ну надо же, что придумали!»

Ничто от этого старичка не скроется. Угораздило ж его проснуться как раз, когда мы подъезжали к еще одной «достопримечательности» Техаса. В кавычках потому, что тут только посмеешься. В отдалении от дороги, посреди степи стоят здесь вкопанные под углом носом в землю остовы автомобилей. Вокруг толпятся зеваки, они же ходят туда-сюда по дорожке от парковки. Место это не остается без внимания проезжающих никогда.

Я чуть притормозил.

«Это Cadillac Ranch или, сказать шутейно, Ранчо Кадиллако… Показатель местных вкусов. Объект культуры. Произведение искусства. Видите, как все это железо разрисовано? Всякий может подойти и добавить. Хотя бы свой автограф. „Здесь был Вася“. Подруливать туда, к сожалению, уже поздно. Если только разворачиваться».

«Да нет, не надо! Чего уж там смотреть? Надо же, что удумали! Чепуха какая-то, право слово».

«Здесь не так все просто. Видите, машины как бы уходят в землю. Как бы ныряют в нее, словно стремятся в свою могилу. Из праха созданы — в прах и обратятся. Это как раз все о том же, о похоти, желаниях, страстях… Да, я читал недавно, что несколько лет назад их додумались перекрасить в цвета радуги, в поддержку какого-то там гей-парада. Не прошло. Здесь Техас. Ковбои не поняли, и все машины опять расписали как было».

«Надо ж, срам какой… Как Господь терпит? Погубил же Содом и Гоморру, да и Павел куда как ясно о том говорит: мерзость перед Богом. А всё то тут, то там про то слышишь. Ни одно вон ваше кино, американское, без того не обойдется».

Я лишь пожал плечами. Что тут ответишь?.. Николай Иванович смотрел вперед на дорогу, думал о чем-то. Будет сейчас история, подумал я, и точно…

«У нас там один… Я его, считай, сколько уж лет знаю, — Николай Иванович произнес это с горечью, словно не стоило бы рассказывать, да не лежало на душе, просилось на волю. — На свадьбу к ним попал. Совсем молодые тогда еще были, я в оркестре нашем на трубе играл, ну и поехали в соседнее село. Человек триста наприглашали. Всю округу. Палатку такую огромную построили, крыша пленкой, помост установили, на нем жених, невеста, родители… Все в цветах, богато, пышно… А потом невеста, как положено, вниз сошла, села на стул, а подруги с нее должны фату снять. Медленно так снимали, а она как вдруг заплачет. Я подумал, так просто положено, а она ревет, понимаешь, вдрызг. Чем дальше, тем страшней. Ее успокаивают — перебор, мол, а она еще пуще. Не унять. Все аж протрезвели. Ну ладно, успокоили как-то. А потом оказалось, не зря так ревела.

Не поверите, она ему шестнадцать детей родила. Начали там, а потом сюда переехали, и все без перерыва. И все живы. А он такой кабан оказался похотливый, все от нее гулял. Да ладно бы только по бабам, а то и с мужиками путался. Прямо бес в нем сидел. Дом-то полон народу, у детей друзья, подружки, так он и к ним… И сына своего туда же. Тот в открытую гомиком стал, и без стеснения так и говорил — меня папа научил. Калифорния, у них там не в диковинку. И не стеснялся вовсе.

В конце концов доигрался. Забрали его. Не зря тогда невеста плакала. Словно в воду глядела. Такой срам! Кто-то заявил, стали разбираться. Человек пять подтвердили, что домогался. Адвоката хорошего нанял. Тот отбрехаться на суде помог, но сказал из Калифорнии уезжать. Переехали на восток. Там этого под наблюдение какое-то поставили. Такой вот верующий…»

«Повезло ему, — ответил я. — Я знаю мужика — на двадцать шесть лет в тюрьму загремел за малолеток».

«На двадцать шесть лет!!! — воскликнул Николай Иванович пораженно. — И сидит?»

«Да года четыре уж как сидит. И до звонка отсидит. Тоже, типа вашего, только детей столько не настрогал. Там вообще история дурацкая. Девчонки две, русские, лет по семь-восемь, сестры, пошли в соседский двор поиграть. Там батут поставили, прыгают все, хохочут. Американская, местная семья. Девочка там, постарше, и рассказала между делом, что в школу тетя специальная приходила, говорила про то, что делать с мужчинами всякими нельзя, а если кто-то такое что предложит, обязательно сообщить. А эти сестренки-малолетки — хи-хи, а мы со своим дядей это делаем, и очень даже весело. Он с нами играет, конфетками за то кормит. Ну и дальше — прыгать. А американочка побежала домой и родителям рассказала, что за игры такие по соседству. Те, не раздумывая, в полицию позвонили. Приехали копы, по разным углам сестренок развели и опросили. Ну, мужик тот, верующий, блин, дома сидит, чай пьет, а тут приходят, раз-два и в тюрягу его. И с концами. На суде двадцать шесть лет и впаяли».

«И поделом! Поделом! — вскричал Николай Иванович. — Таких стрелять просто надо. На месте. Ишь, подлец! Правильно его! Нам бы такие законы!»

Он еще долго тихо кипел и даже как бы отплевывался от услышанного. Я даже пожалел, что разговор тот поддержал. Зачем? Что за тема? Всякой грязи вокруг полно, сказано ведь: «мир во зле лежит», чему ж тут дивиться? Захотелось все это как-то размочить, хорошее вспомнить. А что хорошее? Хорошее лежит, худое далеко бежит. Хорошее не очень-то интересно, хорошее — норма. Я множество знаю очень неплохих людей, и местных, и наших, до только что про них расскажешь? Живут себе спокойно, а вот чтобы особенное что или геройство какое. И на ум ничего не шло.

Прерия сменилась всякой застройкой. Склады, бензозаправки, придорожные гостиницы, дворы баз со всякой техникой — село ведь. Зазеленели бульвары, улицы. Потянулся город Амарилло. Николай Иванович настолько был расстроен, что даже и не интересовался ничем. Смотрел себе вперед на бег автомобилей и таких же, как мы, большегрузов. Я не беспокоил. Сам вдруг улетел далеко. В оклахомскую зиму.

Ну да, бывает и такое. В прежние годы, говорят, и почаще случалось. Я сам видел хронику тридцатых, где жители Талсы бегали по льду замерзшего пруда в городском парке на коньках. Такого при мне не случалось, но вот снегопады, точно, бывали. Да какие еще обильные. Чуть не по полметра снега за ночь выпадало. Это еще ничего — детям радость, школы нет. Так же, как и в России, достанут куски пластика, картонки, катаются с горок, снеговиков лепят, в снежки играют. Расчистят кое-как дороги, жизнь опять потечет. А спустя дня три, глядишь, и вовсе все потает.

Куда хуже бывает, когда пойдет дождичек, похолодает, приморозит, а потом опять дождичек со льдом и опять мороз, и тут уж, действительно, проблема. Хоть на четвереньках ползи, да только куда? Жизнь в городе совсем замирает.

Лед обрывает провода, целые районы остаются без тока, деревья не выдерживают, роняют могучие обледенелые ветви на крыши домов и дороги. Машины улетают в кюветы, бьются. Городские службы хоть и стараются, но всюду им поспеть мудрено. И везде лед, лед, лед… И холод. Противный, мокрый…

В такой вот вечер сидели дома четыре русских пацана. Запаслись пивом, провода оборвало — не беда. Подключили к сети генератор, огонь развели в камине. Музычка, бильярд… Хорошо так вот, среди недели оттянуться, тем более, что завтра на работу не вставать. Стройка закрыта.

Всё смеялись — хлопнули дверцей машины, а в лесу деревья — слышно было — бам, бум, хряп… Столько льда намерзло, что малейшего колебания воздуха достало, чтобы иные ветви обрушить.

По телеку новости. Полиция и пожарные сбились с ног, не успевают отвечать на вызовы. Диктор орет, что власти просят не звонить по пустякам, только если уж совсем невмоготу. Постараются прислать вертолет. На экране полицейский патруль пытается тащить кого-то из канавы. Куда там! Все скользит, никакого толку. Вспомнил вдруг кто-то из парней, что стоит тут в гараже спортивный потрепанный джип, на котором они летом развлекаются: крышу откинут, стекло на капот положат и гоняют по лесу, палят на ходу из карабинов, а то загонят джип в болото и давай оттуда выбираться. Мальчишки, что скажешь… И цепи на огромные те колеса есть. Да такому коню любой лед — потеха. Тут же загорелись у пацанов глаза. Бросили они свое пиво, прихватили бензопилу и крепкий трос да и двинули в город. До самого утра тащили они кого-то из канав, пилили толстые ветви, растаскивали джипом завалы, даже кота спасли. Домой вернулись лишь следующим утром. Грязные, продрогшие, но донельзя счастливые.

«Сашка там был Фомин, Андрей, его брат, кто-то еще, я уж не помню, и, точно, Вовка Царев», — закончил я свой рассказ. С умыслом Вовку назвал. Посмотрел на Николая Ивановича, но тот вида и не подал. Вида-то не подал, но в глазах его все же сверкнуло.

Четыре друга… Как-то понадобилось на одной из церквей кровлю обновить. Начальство их подрядилось, но не учло, что на колокольне, перед самым крестом, высокая стрельчатая пирамидка, покрытая особым шифером, тоже нуждается в поправке. Когда церковь строили, собрали пирамидку с крестом внизу да подняли на высоту дорогущим краном. Такой же дорогущий подъемник надо было и теперь заказывать, чтобы доставить туда рабочего, да только ни в какую смету подъемник не влезал. Да и зачем подъемник, когда пацаны вон есть?

Под пирамидкой еще один узенький крышный скат. Там еще кое-как держаться на ногах можно. Можно даже что-то и делать, а выше вот… Короче, в газете городской была потом на первой полосе статья про crazy Russians и фото кого-то из тех пацанов, зависшего на веревке под самым крестом, работающего одной рукой. Инспекция техники безопасности хотела было потом дело на их компанию завести, да работа была уже закончена. Так и заглохло.

«Хотим его в армию уговорить пойти», — сказал Николай Иванович.

«Кого?» — я посмотрел на него удивленно.

«Да Володьку. Я ж вижу, что вы все знаете. Такая история… Прямо спятил парень».

«Не выйдет. В армию с судимостью не берут».

«Как это?..» — Николай Иванович взглянул на меня с испугом. Я разрушал последнюю надежду Вовкиной родни.

«Да так. Тут требования к призывникам очень высокие. И „нормы ГТО“ надо сдать, и оценки хорошие в школе получать, и правила движения не нарушать. Из десяти желающих попасть в армию США принимают лишь одного-двух».

«Мать честная… А что же делать?»

Я в ответ лишь плечами пожал. Откуда ж мне знать, что с таким парнем делать? Не сдашь же Вовку в сумасшедший дом. Вот туда бы точно взяли. Я сам такому вот «приему» свидетелем был. Подрабатывал я тогда доставкой пиццы. Достался мне заказ в местную психиатричку. Нормальное здание, без вывески, на дверях звонок, глазок, потом камеру привесили. Этакое «гнездо кукушки». Я и не знал, что это стационар для буйных. Мне менеджер разъяснил. Там приемная, окошко. Называешь для кого, ждешь, приходят, расплачиваются. Обычное в общем-то дело. Я там не раз бывал.

А однажды вот так меня пропустили, а за мною в дверь еще мужик какой-то угрюмый. Подождал, пока я говорить у окошка закончил, и туда же. Забубнил что-то. Ему говорят: «Подождите». Спустя минуты две открылись двери, пришли щупленький, видно, врач, и два дюжих санитара. «Что случилось?» — спрашивают. Тот им: «Один оставаться не могу. Все время как обижен на кого-то. Никто меня не любит. Никому я не нужен. На работу не хочу, и все хочется в морду кому-нибудь дать». Я даже про себя хохотнул — простой советский человек. Такому бы пинка, и иди гуляй: в норме. А медики эти вовсе так не подумали. Открыли свои тяжелые стальные двери и увели угрюмого. Даже как зовут и где живет не спросили.

А уж Вовку, с его загибоном, посадили бы в самый-рассамый дурдом. Хорошо еще хоть до дела не дошло. Раскололся парень в своих намерениях. И ведь как выяснилось то… Просто жуть.

Инга уж несколько недель оставалась у родителей, на улицу носа не показывала. «Духовный отец» ее из города смотался. Вовка жил один, вроде бы чуть отошел, ходил на работу. С разговорами к нему не лезли.

Раз собрались всей компанией на ган-шоу — большую распродажу всякого оружия. У пацанов этих стволов и так по полному набору, а все неймется. Зал самый большой на местной ярмарке, народу полно. Ходят, прицениваются, смотрят, кто что покупает. Я эти ган-шоу не очень-то люблю. Когда-то я и сам оружием просто бредил, в детские еще годы. Помню, мы с приятелем специально в музей Советской Армии ездили, чтобы на всякие пистолеты-пушки посмотреть. И представить я себе не мог, что буду когда-то и сам с пистолетом за поясом ходить. А тут стволов этих на каждом столе навалено как дров. Даже скучно смотреть. Разве так продавать надо? Надо чтобы торжественный такой павильон, где-то в глубине парка. К нему дорожка в кипарисах. Внутри тишина, полумрак, и только посредине, на возвышении, под стеклянным колпаком покоится на бархате шестизарядный Кольт. Вот тогда — уважение. А это что?..

Ладно, так… фантазии. Короче, пошли пацаны вдоль рядов, а Вовка сзади приотстал. Посмотрели, он возле прилавка со всякими ножами задержался, что-то там разглядывает. Ну ладно. Ходят дальше. Опять нету Вовки. Опять он все там же. Возьмет длинный ножик, разглядывает, на баланс пробует. Даже на зуб. Ребята подошли, хохочут, спрашивают: «Зарезать, что ль, кого хочешь?» А тот и отвечает без смеха: «Хочу. И зарежу».

Блин! Оказалось, вычитал Вовка в Библии, во Второзаконии, страшное место: «Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежащего с женщиною, и женщину; и так истреби зло от Израиля». Пацаны от такого даже растерялись, а Вовка ножик тогда купил, дорогущий. Больше трехсот баксов за него отдал.

Вот эта непомерная цена и напрягла все сообщество. Стало ясно: Вовка это всерьез — зарежет.

Говорил с ним пастор, объяснял, что христианин не по Ветхозаветному Закону живет, а по Благодати. Что Христос Закон тот жертвою своею исполнил и ко кресту пригвоздил. Что нам прощать врагов своих надо и молиться за обижающих нас, что заповедям Спасителя не следовать — все равно что Бога Вседержителя ослушаться. «Ты что, спасение свое отвергнуть хочешь?» — вопрошал пастор.

Убеждал и бригадир, дядя Миша, говоря, что сказал Христос блуднице: «И я не осуждаю тебя, иди и не греши более». Инга не в мести, а в любви нуждается, ее следует простить, как простил бы Спаситель, а ножик — соблазн дьявольский. Его в речку надо бросить и плюнуть вслед.

Даже из друзей-приятелей кто-то вспомнил, как говорит Господь: «Мне отмщение и Я воздам». Мол, Бог не Тимошка, видит немножко.

Вовка слушал, и отвечал лишь, что не нарушить закон пришел Иисус, а исполнить. Что если бы что другое, а про это точно написано, что делать. Значит, если исполнит, в вину ему не вменится. И опять было ясно — зарежет.

Про то заговорили все, и перепуганная Ингина мама побежала к адвокату с вопросом: что делать? Тот убедил без промедления оформить на Вовку Protective Order. Такой вот Защитный Приказ — мера очень эффективная. Применяется против потенциального агрессора: домашнего насильника или всякого возможного обидчика, от которого исходит угроза. Так как у Вовки одна судимость за побои уже была, судья долго разбираться не стал, утвердил Protective Order сроком на пять лет. Теперь Вовка не мог приближаться к Инге на расстояние мили, не имел права общаться с ней ни лично, ни через знакомых, ни звонить ей, ни писать. Нарушит — тюряга.

Так как дом молодых был оформлен на них обоих, а родители Инги жили меньше, чем за милю, Вовке пришлось из дома убраться.

Решение такое перебудоражило всю церковь. Вовка-то дом свой строил сам, с друзьями, жить-поживать да детей наживать, а теперь вон что. Может, она еще и дружка своего, потаскуна, туда приведет? Судья же и его, «отца духовного», в ордер тот записал. Инга на люди так и не показывалась, а Вовка в церковь ходить перестал по той же причине: это было место, где она могла появиться.

Жил он теперь у родственников, на работу ходил, но ни на рыбалку, ни так, погулять, друзья вытащить его не могли. И в гараж путь был заказан. Вовка все сидел за закрытой дверью, выходил лишь поесть, был молчалив и угрюм. Было ясно — намерений своих не оставил — жди, зарежет.

Церкви все это сплоченности не прибавило. Тут было полно родни с обеих сторон и чего только про то не говорилось. Общее было — чего к властям пошли? Само бы утряслось, уладили бы, глядишь, а теперь вон что…

В эту-то всю жуть и ехал Николай Иванович.

«Вовка сам виноват, — говорил Николай Иванович. — Что он тогда на нее набросился? И ее понять можно: обидно ж! За что прилетело-то? Был бы посдержаннее, глядишь бы и жили себе спокойно. Девчонка-то она, говорят, хорошая».

«Да нет, — ответил я. — Тут вы не правы. Рано или поздно все одно бы случилось. Не следовало ей замуж за Вовку идти».

«С чего ж так?» — он посмотрел на меня с вызовом, словно обиделся за племянника.

«Здесь говорят, „home violence and adultery never happen ones“, то есть домашнее насилие и блуд одним разом не обходятся. Вовка из тех, что в жене мамку ищет. Ждет, что все так теперь и пойдет, как при маме было: в доме чистота да уют, обед готов, за ним уход, да еще и добрая такая, теплая, и в постели с ней вместе. Лучше, чем с мамой. А Инга совсем другая. Знаете, такие семьи бывают, где дети по струнке, и никакого баловства? Мне вон одна женщина рассказывала, отец у них только Библию читать позволял. В доме других книг и не было. А потом откуда-то ему книжка „Сын полка“ попалась, так не то что сам прочел, всех детей заставил. Теперь две книги дома было. Инга та, как раз из такой семьи. Замуж отдали — теперь муж и в ответе. Было б все это в России: муж хмурый, как папаня, да строгий, может, она б и прогнулась. Платочек на голову, морду тряпкой, кротость да покорность. Да только тут Америка, и Володька вовсе не деспот. Родился уже тут. Если бы не родня и не мужики на работе, по-русски бы и не знал. Они ж тут меж собой, молодые, по-английски щебечут».

«Поди ж ты!..» — подивился моим словам Николай Иванович. Такое ему явно было неприятно услышать.

«Это, Николай Иванович, очень важно понять. Дети тут растут между двух культур, между двух наборов правил, меж двух моралей. Одним боком они среди русской родни, со всеми ее прибабахами, другим — они уж американцы, с местными понятиями. Вовка постоянно среди русских мужиков терся: и на работе, и на рыбалке, ну и набрался от них „мудрости жизни“, а Инга в банке работала, среди местных. Ее полгорода знает, и все ей „Hi!“ К красавицам приставать здесь нельзя: „Дэвушька, пойдем туда-суда погуляем“ никто не предложит, в тюрьму за домогательство можно попасть, но по-доброму, конечно же, улыбнуться. И без стеснения. Она и привыкла, что все ее любят. Ничего худого, правда, не сделала. Вела себя, как все себя здесь ведут: петь хочется — пой, улыбаются тебе — и ты не стесняйся, всем ты нравишься — ну и смотрите себе на здоровье, я и сама себе нравлюсь. Были б вокруг только местные, проблемы бы и не было. Так нет же, наши-то другие. По ним — так много себе позволяет. А та, блин, простая душа — распевает себе в церкви громче всех. Ну, Вовка, как Шариков того кота: „поучить“ ее захотел. Может, и поняла за что, как вы сказали, „ей прилетело“, да принять не захотела. А тут еще этот, „отец духовный“. Полная Вовке противоположность. Надо ж, додумались! Такого козла в огород…»

«Что ж делать теперь?» — спросил Николай Иванович обескураженно.

«Увозить вам надо Вовку отсюда подальше, а то он ее и впрямь зарежет. У него и выхода другого нет, разве что себя порешить. Она его, покаянием этим своим принародным, на такую тумбочку поставила, что все теперь на него только и смотрят, как в театре. Гаже мести и не придумаешь».

«Неужто ж она так ему мстила?»

«Что бы осознанно, так, может быть, и нет, да так уж получилось. Нашептал ей бес, наделал делов. Вовка теперь прям как Онегин».

«Как это?»

«Да очень просто. Онегин в Ленского стрелял на радость дуракам. Слишком известной их ссора стала. Хоть и презирал Онегин весь тот деревенский люд, трусом среди них прослыть не хотел. Потому приятеля своего и угрохал».

«Нет, тут не так, — заерзал на своем сидении Николай Иванович. — Нельзя так. Не по-божески. Я считаю, если она в церкви про то покаялась, то вся церковь и решить должна, что делать. А то цирк вон устроили. Только про то там и разговору. Ишь, что придумали! Вовка теперь на собрания и ходить не может, потому что Инга там может быть. А он в этой церкви вырос».

«Так и она там выросла. А теперь вроде как тронутая. Нет-нет да спросит у кого-нибудь: „А Вовка меня не зарежет?“ Ей в ответ: „Да нет, пошутил он“. А она посмотрит в пол, глаза стеклянные, и спрашивает: „А где он?“ Не раз уж такое было. Вроде как скучает она. По решению суда получается, нельзя им вместе быть, и точка. Я знаю историю, после такого мужик к своей жене еще долго по ночам в окошко лазил, так и жили. А тут чуть не двести человек на них смотрят. Если донесет кто…»

«Что это там такое, впереди? — спросил Николай Иванович, вглядываясь вдаль. — Никак крест? Какой высокий-то!»

«Крест и есть. Высота с двадцатиэтажный дом. На всю страну знаменит. The cross of Groom. Местный миллионер поставил. Там и Голгофа сделана, и скульптуры в натуральную величину, как Спаситель Свой крест несет. Все бронза. Хорошо представлено. Впечатляет. Сначала один такой крест стоял, потом в Иллинойсе подобный поставили, даже повыше этого. Потом где-то еще. Подъехать нам вот только туда нельзя. Для траков парковки там нет. Так смотрите».

«Мать честная… какой же высокий! А что ж никого там нет? Закрыто, что ли?»

«Открыто всегда. Там же „здесь был Вася“ не напишешь. Заберут. Бывает, останавливается народ. Ходит, смотрит. Не так много, конечно, как на Ранчо Кадиллако. Да и что удивляться? Сказано: „Не многие находят тот путь“».

Мы зачарованно смотрели на вырастающий в небо белый крест. Здорово он поставлен. Пока смотришь, как приближается, о чем только не подумаешь. Читал я недавно, у какого-то богослова, о кресте. Распятый на нем Спаситель телом Своим указывает путь к Богу — это вертикаль, а горизонталь — руки Христа, которыми Он объемлет мир. Красиво.

«Спаси, Господи, и помилуй!» — проговорил я и перекрестился. Перекрестился и Николай Иванович.

Про Вовку и его «бразильские страсти» мы больше не говорили. Николай Иванович сидел задумчивый. Потом произнес:

«Какая страна!.. Все здесь огромное. И грузовики, и дороги, и крест вон какой воздвигли. И миллионеры… Один вон, музей бесплатный, другой — вишь как Христа прославил. Нам бы таких. Тут задумаешься, — он как-то завозился, словно поудобнее усаживаясь, но посмотрел назад, в спальник, на широкий диван, и сказал: — Пойду-ка я отдохну, если вы не возражаете».

«Так давно пора! — поддержал я. — После такой-то ночи. Устраивайтесь там поудобнее. Одеяло на верхней полке возьмите. Подушка там есть. Отдыхайте».

Николай Иванович снял кроссовки, протопал по моим коврикам, через минуту он уже спал. А я все летел по хайвею, подгоняемый ветром, теперь уж попутным, домой, в свою Оклахому, напевая тихонько: «Степь да степь кругом…»

Что сталось с Вовкой? Он уехал к своему двоюродному брату в штат Вашингтон. На махоньком суденышке они с командой русских мужиков ходят в Тихий океан, ловят рыбу.

Инга вышла замуж за американца, офицера. Живут в Вирджинии. Она, я слышал, нарожала ему уже трех детишек.

От Николая Ивановича я получил на прошлой неделе имэйл. Пишет, что коза, которую завели они с женой прошлым летом, надежд не оправдала, козлят так и не принесла. Зазря платили за вязку. Пустили ее на котлеты. А в целом живут они хорошо. Он снова собирается в гости к младшей дочке в Америку. Бог даст, еще с ним увидимся.

Иллюстрация: The Cross of Groom, Texas

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: