Ахилла

В сокращении.

Нужно ли говорить о том, что минувший год был исключительным, несравнимым, небывалым в летописях русской жизни. Как для русской государственности, так и для русской Церкви это был год кризиса, перелома, неотвратимой коренной реформы с симптомами революции. За этот год мы пережили густую цепь событий, столь грандиозных по своей значительности, что ее — смело можно сказать — не перевесит вся сумма заурядных фактов нашей истории последних двух столетий. Имеем в виду в частности церковную жизнь.

После образования раскола старообрядства и петровской церковной реформы в нашей Церкви не произошло ничего более важного и основоположительного, чем то, чему свидетелями являемся мы в настоящую минуту. Началась ни более ни менее как реформа Церкви! Началось то, о чем наша Церковь втайне вздыхала целых двести лет и особенно за последнее столетие, когда она могла обнять свое положение научно и богословски просвещенным взглядом. Вздыхала, но не в состоянии была ничего предпринять для изменения создавшихся отношений, потому что слишком глубоко дисциплинировала себя в сторону послушания интересам государственным, точнее — государственным чиновникам. Дисциплина эта довела ее до потери всякого дерзновения, всякой инициативы, так что все перемены, происходившие в ее строе и жизни, были только отголоском соответствующих движений государственно-общественных; Церковь шла по пятам общества и никогда впереди, шла как бы вынужденно, а не свободно. Таким образом, коренная реформа нашей Церкви началась именно в этом году потому, что она не могла теперь не начаться. Ее с необходимостью выдвинула на очередь происходящая государственно-общественная буря. Вот почему всякому, исторически смотрящему на русскую церковную жизнь, было ясно еще в конце предыдущего года, что мы — накануне реформы и, наоборот, наивны были заявления всех тех, кому этот крупнейший вопрос казался в каком бы то ни было отношении возникшим «неожиданно».

Насколько энергично круговорот государственной и общественной жизни толкал и обязывал Церковь к активной деятельности и движению, видно уже из того необычно-длинного ряда официальных актов, постановлений и заявлений особого рода, которые пришлось обнародовать церковной власти и представителям иерархии в истекшем году.

Начало года ознаменовалось в Петербурге известным кровавым воскресеньем 9 января, в котором к скандалу политическому примешался до некоторой степени и церковный элемент, потому что вожаком рабочих масс явился воспитанник нашей академии, Георгий Гапон, злоупотребивший своим священническим саном в целях революционной демагогии. Человек с темпераментом психопатического оттенка, с жаждою авантюризма, не без блесток даровитости, но без достаточного образования, желчный и озлобленный, кровный демократ и убежденный социалист, хотя и не научного типа, слишком мало общего имеющий с христианством и священством, — Гапон своей организаторской деятельностью, однако, показал, какую громадную силу притяжения имеет для религиозной в большинстве народно-рабочей среды церковный авторитет и какою гигантскою решающею силою в сфере социально-экономических затруднений могла бы быть Церковь, если бы она нашла секрет, как деятельно участвовать ей в этих вопросах без противоречия своим принципам.

Под впечатлением ярко блеснувшей всем идеи о социальном значении Церкви, общественное мнение и печать засыпали духовенство горькими укоризнами, зачем оно пропустило без внимания столь значительное народное движение или, по крайней мере, не выступило в последнюю минуту с целью предотвратить или смягчить столь неразумно-трагический исход всей истории? Молчать духовенству было положительно невозможно. Св. Синод счел нужным издать окружное послание к чадам русской Церкви.

Но этот первый опыт идейного участия в трудном политико-экономическом вопросе нельзя было признать особенно счастливым. Как государственная власть недостаточно прозорливо оценила это первое, в значительной степени мирно-лояльное, движение народа, так и послание правящих иерархов, по общему признанию, не отличалось безукоризненной тактичностью в раскрытии болезненно-живой и всем интеллигентным силам страны давным-давно понятной темы… Тогда же Св. Синод сделал распоряжение восстановить на великой эктении прошения об истреблении крамолы и утверждении в земле нашей безмятежия. Слова Государя избранникам от рабочих 19-го января Св. Синод приказал прочесть повсюду в церквах с присоединением особого поучения, где было изложено христианское учение о подчинении власти, не без связи, однако, с рискованной теорией неотделимости православия от самодержавия.

В дальнейшем ходе государственных событий Св. Синод принимал более близкое участие. Все царские манифесты, начиная с манифеста 18 февраля, обязательно распубликовывались в церковном порядке. Знаменитый рескрипт 18 февраля, полагавший начало введению в России народного представительства, благодаря форме своей, не был удостоен такого торжественного принятия, но уже акт 6 августа о Государственной Думе, по воле Государя, сопровождался особыми молебствиями и церковной санкцией в виде разъясняющих его слов и поучений.

24 августа, при печальном окончании нашей войны с Японией, Св. Синод отменил вседневные моления на эктениях и молитву на молебнах о даровании победы над врагами, а 4 октября Государю Императору было уже угодно выразить свою волю, чтобы по всей России были отслужены благодарственные молебствия по случаю заключения мира.

Конец года выдвинул пред Церковью гораздо более трудные и ответственные задачи в отношении к политике. В октябре борьба наиболее подвижных общественных сил за расширение политических прав приняла острую форму всеобщей забастовки. Создалось крайне напряженное положение. В это время по распоряжению московской епархиальной власти было разослано для прочтения в столичных храмах очень неспокойное по тону поучение с явными почти призывами к активной реакции. В результате были печальные случаи взрыва политических страстей в некоторых церквах. Нашлась значительная группа в московском духовенстве, которая не согласилась читать присланное поучение и печатно отреклась от солидарности с ним. Св. Синод счел нужным по этому поводу оповестить епархиальных преосвященных, чтобы они внушили духовенству о необходимости быть более тактичными в жгучих вопросах дня и призывали всех исключительно только к любви и братолюбию.

Не прошло и нескольких дней после этого указа, как Синоду пришлось тот же призыв к миру и любви обратить непосредственно ко всему русскому народу. 17 октября, как известно, с радостью был встречен манифест о даровании России конституционных свобод. Св. Синод и Государь обменялись благодарственно-молитвенными приветствиями, и манифест был прочитан во всех церквах Империи на торжественном молебствии 19 числа.

Но всенародный праздник во многих местах омрачился кровавыми ужасами. Торжествующие манифестации крайних партий послужили для темной черни сигналом к дикому самоуправству на почве национально-политической вражды к интеллигенции и евреям. С интеллигентскими гекатомбами в Томске и Твери соперничали ужасы еврейских погромов в средних и южных городах России. Епархиальные епископы старались повлиять на утишение страстей народных своими окружными посланиями к пастве и духовенству. Известны, например, послания Димитрия архиепископа казанского, Владимира кишиневского, Иннокентия епископа тамбовского, Парфения подольского. Но известны также, если верить газетам, и случаи неудачных слов и действий представителей иерархии. Манифест был как бы знаменем свободолюбивой интеллигенции, и в народе возникала опасная легенда о его неподлинности. Для рассеянии всей этой смуты, для обуздания темной совести народной необходима была высшая церковная санкция манифеста, его авторитетное, религиозное объяснение. Даже со стороны было видно, что голос Церкви в данную минуту благопотребен. Архиепископ кентерберийский от лица англиканской церкви послал м. Антонию телеграмму и письмо с выражением уверенности, что русская Церковь мужественно выступит против жестокостей насилия.

В это время в Св. Синоде уже писалось новое окружное послание к чадам российской Церкви, в котором проведена весьма важная и крупная принципиальная мысль об изменяемости форм государственного правления, о наступлении политической зрелости русского народа и о драгоценности дарованных прав гражданской свободы с осуждением всякого своеволия и буйства. Нужно думать, что этот акт возымел благотворное влияние на усмирение черносотенных оргий, снабдив робкое, но здравомыслящее духовенство авторитетным оружием против зазываний православных людей в лжепатриотический лагерь погромщиков. Одновременно с посланием, 28 октября Св. Синод постановил возносить на сугубой эктении моление о сохранении земли нашей от глада, губительства и междоусобной брани. 4 ноября Синод в полном составе представлялся Государю с заявлением верноподданнической признательности за манифест 17 октября, при чем Государь выражал надежду на то, что духовенство усердно послужит водворению мира в государстве.

Но желанный мир пока еще не наступил. Мятеж, прекратившийся в одной форме, вскоре возник в другой, — на совершенно иных, уже чисто революционных, основаниях. Быстрыми вспышками промелькнули военные бунты в Кронштадте, Севастополе, Владивостоке и др. местах. В декабре свирепствовало вооруженное восстание в Москве и некоторых других городах, и даже в целых окраинных областях. Св. Синод 14 декабря постановил повсеместно совершать во все праздничные дни особое молебное пение об утолении раздоров и нестроений и междоусобной брани.

Ответственная роль Церкви перед обществом, подчеркнутая смутными политическими событиями, со всею неотложностью выдвинула вопрос об умножении внутренних сил Церкви, о поднятии ее духовного авторитета, обострила в церковном сознании жгучую потребность реформы, которая бы ослабила стеснительную опеку государства над церковной жизнью и дала ей возможность расцвести на канонической основе самоопределения.

И луч надежды блеснул как раз в период напряженного, томительного сознания нужды в каком-либо движении Церкви, после 9 января, когда духовенство было угнетено негодованием и возбуждением против него общества. В Комитете Министров, куда приглашен был и спб. митрополит Антоний, обсуждался вопрос о расширении свободы религиозной совести для иноверцев и сектантов. Мнение иерарха было безусловно в пользу полной свободы. Когда вопрос был исчерпан, председатель статс-секретарь С. Ю. Витте заявил, что неизбежным логическим последствием освобождения в России иноверия должно быть и снятие уз государственного ограничения с господствующей православной Церкви — иначе она может оказаться в худшем, чем иноверие, положении, с связанными руками пред лицом свободных воинствующих противников. Так было положено начало великому делу церковной реформы.

Митрополиту Антонию было предложено высказаться о необходимых изменениях в положении русской Церкви, что и было сделано им в краткой записке. Для самого С. Ю. Витте была написана обстоятельная записка с научно-мотивированным указанием главных пунктов желательной церковной реформы. Записка возбудила скепсис и возражения со стороны синодального обер-прокурора, но ненаучные и слабые возражения последнего снова были с успехом опровергнуты С. Ю. Витте. Тогда обер-прокурор настоял перед высшей властью, чтобы дело церковной реформы, ускользавшее из-под его влияния, было передано исключительно в ведение Св. Синода.

13 марта это стало фактом, и Св. Синод в заседаниях 15, 18 и 22 числа, при участии лишь товарища обер-прокурора, всецело ставшего на точку зрения иерархов, выработал и затем поверг на Высочайшее благовоззрение доклад об автономном управлении русской Церковью собором епископов под главенством патриарха и о необходимости для введения такого устройства Церкви собрания в Москве в благопотребное время поместного собора.

В это время слухи о подготовляемой реформе проникли в печать и вызвали целый «облак» противников. Реакционеры из «Московских Ведомостей», «Русского Дела», «Гражданина» и «Зари», еще не изжившие свежей боли от огорчившего их рескрипта 18 февраля, инстинктивно враждебные всяким освободительным реформам, тут с ужасом увидели, что в числе «бунтовщиков», просящих себе «свобод», оказались вдруг сами «образы кротости» — наши иерархи. Это их вывело из терпения, и они подняли шумную тревогу, называя проект реформы церковным переворотом, революцией, тайным заговором, делом корыстным и нечистым, задуманным в интересах личного честолюбия и требуя его отсрочки до окончания войны. В этой бестолковой полемике прозвучала одна серьезная и полезная мысль, хорошо выраженная М. А. Новоселовым. По его словам, реформа Церкви требует отсрочки потому, что Синод некомпетентен для ее проведения, что нужно провести её духовными силами всей Церкви, путем последовательного соборного обсуждения.

Как бы то ни было, полемика произвела впечатление, совпадавшее с видами синодального обер-прокурора, и на докладе Синода была положена 31 марта известная Высочайшая резолюция, отодвигавшая дело преобразования строя церковного в неопределенное будущее.

В связи с таким исходом дела стоит увольнение товарища обер-прокурора Саблера и назначение на его место кн. Ширинскаго-Шихматова. 28 июня обер-прокурор, однако, счел нужным указать членам Синода на необходимость заблаговременно приступить к подготовительным трудам для предстоящего собора: при этом в специальной (секретной) записке изложил свои скептически-нерешительные и бледно-неопределенные замечания на пункты синодального доклада о реформе.

27 июля Синод поручил епархиальным владыкам обсудить предложенные обер-прокурором вопросы при помощи комиссий из лиц, близких властям, с обязательством представить заключения Синоду к 1 декабря. Епархиальные комиссии собирались и, кажется, уже закончили свою деятельность.

Крупным фактом, изменяющим судьбу и масштаб всего дела о церковной реформе, без сомнения, явился конституционный манифест 17 октября. После этого К. П. Победоносцев, как крайний монархист и охранитель, должен был подать в отставку, и на его место 20 октября назначен кн. А. Д. Оболенский, человек более широких современных воззрений и с тенденциями к реформе Церкви в духе В. С. Соловьева. Уход железного канцлера нашей Церкви знаменует собою решительный перелом в ее жизни от рабства к свободе, от застоя к движению, — столь же значительный в своем роде, как манифест 17 октября в политической жизни русского государства. Вслед за К. П. Победоносцевым ушел и его товарищ князь Ширинский-Шихматов. (..)

Новые веяния быстро отразились на составе Синода. 4 ноября в число его членов введены были два высших представителя белой иерархии —протопресвитеры придворного и военного духовенства. Решено преобразовать даже официальный печатный орган Синода в духе широкой свободы и жизненности. Препятствия к скорейшему созванию поместного собора таким образом устраняются одно за другим, и торжественно-ответственный момент самооценки и самоопределения для русской Церкви уже «близ есть, при дверех». Хотя политический горизонт внутренней русской жизни еще слишком смутен и, быть может, в недалеком будущем грозит нам такими тяжелыми осложнениями, пред которыми снова со скромностью и терпением остановится дело преобразования Церкви.

Развитие общегосударственной реформы породило не только главный вопрос о преобразовании Церкви и поместном соборе, но и осуществило уже ряд частных реформ, глубоко меняющих отныне физиономию нашего церковного быта. Первой ласточкой реформы было выработанное Комитетом Мин. 15 февраля постановление об отмене запрещения издавать Свящ. Писание на малорусском языке. Затем следовали февральские и мартовские амнистии некоторых категорий преследуемых за религиозные убеждения. Наконец, — известный Высочайший указ о веротерпимости 17 апреля и более значительная амнистия религиозных преступников 10 мая.

Узаконенная отныне в России почти полная свобода религиозной совести не произвела и не могла произвести сколько-нибудь крупных перемен в смысле ущерба православию в коренных русских местностях. Все осталось на своих местах. Лишь из темниц на свет Божий вышли группы несчастных сектантов.

Не то наблюдается на наших юго-западных окраинах: в Белоруссии, Литве, Волыни, Подолии и Холмщине. Там русское население, искалеченное историей, сложилось в пестрые, колеблющиеся группы между двумя культурами и исповеданиями. Там было много подневольных православных, жаждавших втайне костела или унии. Теперь они сбрасывают маску лицемерия и, побуждаемые фанатичными пропагандистами католицизма, десятками тысяч приписываются к костелам. Пустеют целые приходы. Православие переживает громадный кризис и вынуждается напрягать все наличные ресурсы на самозащиту. Епископы (варшавский, литовский) пишут окружные послания к своим паствам и духовенству, совершают объезды колеблющихся приходов, собирают съезды и совещания духовенства. Особенно опасна и грустна судьба православия в холмском крае. После 17 апреля католицизм там буквально справлял свой триумф. Чрезвычайное усердие к охранению интересов православия проявил там викарий холмский Евлогий. С этою целью признано было даже полезным открыть особую холмскую кафедру, вернее — восстановить древнюю русскую епархию, основанную еще в 1223 г. Назначенный на нее епископ Евлогий недавно приезжал в Петербург во главе местной русской депутации с ходатайством и об административном отделении холмского края от Польши, находя это единственным средством спасения в нем русских православных интересов.

Новый закон о веротерпимости поднял вопрос о пересмотре миссионерского вооружения Церкви, подвергнутый обсуждению на специальном съезде в Одессе миссионеров южных епархий. В Самаре созывали съезд миссионеров и священников приходов, зараженных расколом. Подольский епископ распорядился, чтобы благочинные составили окружные пастырские собрания для обсуждения положения, созданного указом 17 апреля. Митрополит киевский Флавиан в архипастырском послании ободрял свое духовенство на подвиг защиты православия одними духовными средствами. Архангельское епархиальное начальство в числе миссионерских мер рекомендовало, между прочим, собрания и съезды духовенства вместе с достойнейшими из мирян.

Еще одна важная и весьма отрадная реформа, привнесенная в Церковь извне, заключается в уничтожении духовной цензуры. В разработке закона о цензуре, порученной комиссии под председательством члена Государственного Совета Кобеко, участвовали и представители духовного ведомства в лице проф. Санкт-Петербургской духовной академии священника А. П. Рождественского и Антонина, епископа нарвского. Они высказались против института предварительной духовной цензуры. Обнародованный 4 декабря закон о печати уничтожает вместе с светской и предварительную духовную цензуру. Какое это неоцененное благо — знают только те, кто выстрадал на себе все унижения и тяжести цензорского обуздания. Духовная журналистика уже заговорила новым языком. В добрый путь!

Довольно сильное, а по местам и глубокое, брожение подняли наши общерусские обстоятельства в массах приходского духовенства и привели в движение слишком застоявшуюся атмосферу казенной епархиальщины. Епархиальная жизнь уже меняет свой облик. На ее до сих пор однообразном, мертвенном фоне возникли не лишенные колоритности проявления живого духа, таившиеся под гнетом вынужденного молчания. Духовенство заговорило более достойным своего звания языком, обнаружило энергию и готовность к переустройству своего быта, и это наблюдается почти по всем без исключения епархиям.

Сигнал к движению подало духовенство северной столицы. И тут первоначальным толчком послужили знаменитые отныне в нашей истории январские события. Задетое ими за живое, петербургское духовенство сошлось на пастырское собрание и не без смущения поставило перед собой тревожный вопрос о какой-то коренной ненормальности своих отношений к жизни и обществу. Суждения были горячи, но выводы нерешительны. Чувствовалось, что традиционными, частичными средствами нельзя уврачевать тяжелого недуга. Молодые элементы духовенства, по своему воспитанию и мировоззрению наиболее близкие к современным настроениям, ощутили неотложную потребность собираться кружковым образом и обсуждать программу действий, не стесняясь тем непреодолимым трением, какое встретилось в собрании лиц различных поколений.

Для начала дела это оказалось весьма полезным и необходимым. Живо закипела интимная работа, энергично поддерживаемая вдохновением и богословской эрудицией одного преданного Церкви мирянина, и при первом же удобном случае эта группа священников, в которой тогда насчитывалось 30 человек, заявила себя открыто в печати. В самый нужный момент, когда официально возник вопрос о реформе Церкви, у группы нашлось уже готовое, осторожно и обдуманно формулированное «мнение о необходимости перемен в русском церковном управлении». Эта первая записка «группы 32-х» (ее, так сказать, программа-minimum) появилась в «Церковном Вестнике» и быстро завоевала себе самую широкую популярность. Естественным продолжением ее была вторая записка «о составе церковного собора». За ними следовал ряд других публичных заявлений мнения группы по текущим церковно-общественным вопросам уже в органах светской печати, кончая обширным возражением на одностороннее мнение волынского епископа Антония о постановке всероссийского собора, помещенным в «Богословском Вестнике» (декабрь). Все эти документы деятельности кружка теперь заключены в один сборник и в скором времени выйдут в свет.

Оказавшись невольно в голове движения всего белого духовенства и побуждаемый призывными голосами из провинции, кружок почувствовал сугубую нравственную обязанность работать в раз принятом направлении. Доверяясь манифесту 17 октября, он объявил себя союзом ревнителей церковного обновления с органической тенденцией всякого союза к расширению своих функций.

Вслед за Петербургом началось движение в духовенстве других епархий. Пастырские собрания, бывшие до сих пор редкой роскошью в жизни немногих епархий, сразу приобрели в глазах даже некоторых начальников епархий значение нужнейших, неотложных средств для охранения колеблющегося авторитета Церкви и устранения ее многих слабостей и недостатков. 30 января собрал духовенство тверской архиепископ Димитрий и призывал его к усилению пастырской деятельности. Широко были поставлены пастырские собрания в Киеве. На собрании 15 февраля преосвященным председателем епископом Платоном был поставлен вопрос об отношении Церкви к событиям текущей действительности, и молчание пастырей в этом случае названо «по меньшей мере неуместным». А митрополит Флавиан в резолюции на журнале этого собрания прямо написал: «духовенству в настоящее время молчать не только нельзя, но и преступно». На прошении одного благочинного — дозволить собирать пастырские благочиннические собрания, архиепископ казанский положил такую резолюцию: «я признаю их не только полезными, но, при настоящих условиях, крайне необходимыми». Этим поощрялись и пастырские собрания вообще. В июне казанское городское духовенство собиралось в загородном архиерейском доме и, в числе мер к поднятию церковной жизни, признало необходимым дальнейшее развитие своих собраний. Оживленные и свободные собрания состоялись в Саратове. В августе собирал духовенство в Ставрополе епископ Агафодор и предлагал обсудить средства к поднятию авторитета и влиятельности священнической деятельности. В Барнауле и Бийске состоялись собрания под председательством епископа томского Макария. Преосвященный Владимирский учредил у себя для городского духовенства и духовных педагогов регулярные беседы на церковно-общественные темы по поводу выдающихся произведений публицистики.

У некоторых владык видны еще бюрократические предрассудки. Так, например, архиепископ харьковский Арсений для беседы о «сближении духовенства с архипастырями» собирал только одних благочинных. Но и в этом опыте уже виден шаг вперед. Между тем в других епархиях практикуются не одни центральные, но и местные, уездные, районные собрания всех членов причта вкупе даже с мирянами — церковными старостами. Так было в Тимском уезде Курской губернии. Съезжалось духовенство и других уездов. (..)

И нужно заметить, что в этом году многие епархиальные съезды носили значительно иной сравнительно с прежним характер, характер, можно сказать, чрезвычайный и по своим темам, и даже по своему составу. Ярославский епархиальный съезд был подготовлен путем предварительной рассылки через «Епархиальные Ведомости» программы подлежащих его рассмотрению вопросов с приложением содержания многих докладов и прошел весьма содержательно, приятно поразив бывших на нем светских участников-профессоров московской духовной академии. Съезд депутатов могилевской епархии под руководством самого епископа Стефана подверг тщательному пересмотру все положение местной Церкви, потрясенной отпадениями в латинство после указа о веротерпимости. Тот же злободневный вопрос был главным предметом обстоятельного рассмотрения и на съезде духовенства гродненской епархии с участием мирян (правда исключительно чиновных и сановных), состоявшемся в Красностокском монастыре.

На многих съездах были поставлены на обсуждение вопросы общей церковной реформы и вынесены определенные резолюции, в главном вообще сходные между собой. Требуется созыв поместного собора, установление окружных соборов, управление епархиями при помощи пресвитерских советов, восстановление прихода, выборность духовенства, соответственное преобразование духовных учебных заведений и т. д. (..) Высказывались и за второй брак для вдовых священников, и за изменение существующего церковного устава, и за новый перевод богослужебных книг. Иркутские отцы провели последовательно принцип выборного начала и распространили его и на епископов.

Особенно тщательно был поставлен подольский съезд, опиравшийся в своих суждениях на акты окружных пастырских собраний и уездных комиссий, изучавших последствия указа 17 апреля. Исключительным по организации и широте постановки был рижский епархиальный съезд, объявивший себя рижским епархиальным собором. На нем впервые участвовали в качестве полноправных депутатов диаконы и псаломщики, а также миряне —представители братств. В курской епархии для выработки мнения касательно общецерковной реформы состоялось даже чрезвычайное собрание уполномоченных от клира и мирян. Таким образом соборный принцип начинает понемногу на самом деле осуществляться в епархиальной жизни.

(..) Лишь майский съезд грузинского духовенства в Тифлисе нарушает эту общую гармонию впечатления. За автономные национально-церковные поползновения отцов депутатов власти решили трактовать их как бунтовщиков, и позволили себе разогнать их из здания семинарии казацкими нагайками. Эта несчастная история повлияла на смену самого экзарха Грузии, но, кажется, грозит повлечь за собой гораздо более серьезные последствия, ибо оскорбленное грузинское духовенство не хочет теперь мириться ни на чем меньшем, как только на полной автокефалии своей древней Церкви.

(..) Идя навстречу назревшей потребности и готовым фактам жизни, Св. Синод издал указ, приглашая епархиальных преосвященных «приложить всяческие старания к оживлению приходской жизни» и к установлению «теснейшего единения пастыря с паствой». Для этого, до установления в государственно-законодательном порядке приходского института, рекомендуется вводить в действие некоторые его начала: созывать приходские собрания, выбирать приходские советы и приглашать их членов к заведыванию церковным хозяйством, самим священникам — собираться на пастырские собрания в пределах благочиний, уездов и епархий с участием, если угодно, мирян — членов приходских советов.

Преобразовательное движение, проникшее так далеко, до элементарной ячейки церковного быта — прихода, не могло не захватить духовной школы и богословской науки, по существу чувствительных ко всякого рода идейным реформам. Духовная школа всех трех ступеней, стоявшая по уставу 1867-70 г. на пути к нормальному развитию до типа наиболее естественного и чуждого внутренней фальши, в печальную эпоху 80-х годов была сознательно сдвинута с этой дороги и устроена как раз наперекор течениям и запросам своего времени. Ненормальность постановки быстро дала себя знать многими печальными явлениями, как внутреннего (омертвение, апатия), так и внешнего (бунты и бегство из ведомства) характера. Прямо кричащая потребность в реформе возникла уже давным-давно, а к настоящему моменту школа, особенно средняя, уже буквально перезрела для реформы, дошла до полного разложения, перестала совсем функционировать. К концу года чуть ли не 60 семинарий было закрыто.

Близость и неизбежность реформы чувствовалась уже с начала года. 8 апреля был отменен нерациональный и очень нечеловеколюбивый закон о поверочных испытаниях для учеников духовных училищ при поступлении в семинарии. Вскоре семинарии одна за другой увлечены были идеей петиций о реформе, а после лета окончательно смяты были эпидемией забастовок. Петиции и забастовки задели даже женские епархиальные училища.

Временный закон 27 августа об автономии университетов заволновал и наши духовные академии, до сих пор болевшие лишь внутренними болями среди переживаемых политических бурь. Реформа нужна была академиям. Ждать и откладывать ее не было никаких оснований, и академии также остановились в уверенности через месяц-другой зажить обновленной жизнью.

Благодаря стараниям нового обер-прокурора, дело не замедлилось. Были вызваны делегаты от всех четырех профессорских корпораций и, при помощи их, Синод выработал основные пункты автономного устройства духовных академий. Академии начали свою деятельность и занялись выработкой нового устава к 1-му февраля 1906 г. Для успокоения семинарий Св. Синод издал ряд определений. 9-го ноября было объявлено, что всякие петиции и забастовки излишни в виду давнишних и решительных намерений высшего начальства коренным образом преобразовать духовные школы, хотя окончательное решение этого вопроса будет зависеть от будущего поместного собора. 16 ноября всем уволенным за забастовки объявлена амнистия. 26 числа проект преобразования духовно-учебных заведений поручено разработать местным педагогическим советам к 1 февраля 1906 г. 14-го декабря разрешено для улажения школьного вопроса созывать собрания родителей учащихся. 20 декабря министр народного просвещения объявил об открытии дверей университета пред семинаристами только с предварительными испытаниями, какие найдут нужным установить отдельные факультеты. 22 декабря Синод назначил крайний срок для возобновления занятий в семинариях — 15 января. В противном случае они закрыты будут до начала 1906 учебного года, а служащие в них, быть может, лишатся своего содержания. (..)

Каких-нибудь особенно достопримечательных событий в других областях церковной жизни не случилось. Достойна почтительного упоминания на миссионерском поприще только выдающаяся деятельность преосвященного Николая Японского по удовлетворению духовных нужд наших несчастных пленников. Он основал для этого среди христиан-японцев даже целое общество, затратил все, какие мог, средства миссии и, наконец, обратился к помощи сторонних благотворителей. Его задача состояла в том, чтобы всех снабдить крестиками, всюду оборудовать церковки с возможностью совершать все богослужения, к пасхе всех удовольствовать свечами и пасхальными яйцами и, наконец, снабдить букварями, научить грамоте и доставить материалы для чтения как солдатам, так и офицерам. Памятником его любвеобильных забот являются его поистине исторические письма к епископу алеутскому Тихону о высылке свечей и богослужебных книг и к протоиерею Горчакову о посылке книг для чтения. Своей цели он достиг. Та радость, какую он доставил пасхальною службой и подарками русским пленникам, не может быть взвешена никакими весами. (..)

Истекший год закончился знаменательным событием. 17 декабря Государь Император вызывал членов Св. Синода в Царское Село для объявления своей воли о благовременности созвания чрезвычайного поместного собора, что 27 декабря было подтверждено особым рескриптом, упомянутым выше. Итак, давнишняя мечта, почти фантазия, становится фактом. Как значителен этот год в жизни русской Церкви сравнительно с предшествующим! Тогда к числу немаловажных событий относилось введение новой формы в духовном ведомстве, и Св. Синод не считал невозможным тратить свое внимание на эту мелочь. А ныне перед ним гигантская ответственность за исход первого, решающего, учредительного собора. Какой контраст! Целая пропасть отделяет нас от вчерашнего застоя, который — даст Бог — уже не вернется.

Опубликовано в «Церковном Вестнике», 1906 г.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: