Ахилла

Отрывок из романа «Возлюби ближнего своего»:

— Завтра я приду снова, Мария!

Штайнер склонился над спокойным лицом, потом выпрямился.

Сестра стояла у двери. Ее быстрые глазки глядели куда-то поверх Штайнера. Она избегала смотреть на него. Стакан в руке дрожал и слегка звенел.

Штайнер вышел в коридор.

— Стоять на месте! — раздался чей-то повелительный голос.

С каждой стороны двери стояло по человеку в форме, с револьверами в руках. Штайнер остановился. Он даже не испугался.

— Ваше имя?

— Иоганн Губер.

Подошел третий и взглянул на него.

— Это — Штайнер, — сказал он. — Без всякого сомнения. Я узнал его. Ты меня тоже узнал, Штайнер, верно?

— Я тебя не забыл, Штайнбреннер, — спокойно ответил Штайнер.

— Трудно забыть, — хмыкнул мужчина. — Добро пожаловать домой! Я искренне рад видеть тебя снова. Теперь, наверное, немного погостишь у нас, правда? У нас построен чудесный новый лагерь, со всеми удобствами.

— Верю.

— Наручники! — скомандовал Штайнбреннер. — На всякий случай, мой дорогой! Сердце мое не выдержит, если ты еще раз вырвешься из наших рук.

Стукнула дверь. Штайнер покосился через плечо. Стукнула дверь комнаты, в которой лежала его жена. Из комнаты выглянула сестра и сразу же втянула голову обратно.

— Ах, вот оно что… — протянул Штайнер.

— Да, дорогой, — хихикнул Штайнбреннер. — Самые прожженные птички возвращаются к своему гнездышку — на благо государства и радость его друзьям.

Штайнер спокойно посмотрел на покрытое пятнами лицо без подбородка с голубоватыми тенями под глазами. Он знал, что ждет его впереди, но все это показалось ему чем-то очень далеким, словно вообще его не касалось.

Штайнбреннер подмигнул, облизал губы и отступил на шаг.

— Как и прежде, без совести, Штайнбреннер? — спросил Штайнер.

Тот ухмыльнулся.

— Совесть моя чиста, мой дорогой! И становится все чище и чище, чем больше мне попадается вашего брата. На сон тоже не жалуюсь. Но для тебя я сделаю исключение, навещу тебя ночью, чтобы поболтать с тобой немного… Увезти! Живо! — внезапно сказал он резко.

Штайнер, сопровождаемый эскортом, спускался вниз по лестнице. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. На улице замолкали все, мимо кого они проходили.

Штайнера привели на допрос. Пожилой чиновник задал ему ряд вопросов, касающихся анкетных данных. Штайнер ответил.

— Зачем вы вернулись в Германию? — спросил его чиновник.

— Хотел навестить жену перед ее смертью.

— Кого вы встретили здесь из ваших политических друзей?

— Никого.

— Будет лучше, если вы сознаетесь прежде, чем вас уведут отсюда.

— Я уже сказал: никого.

— Кто вам дал задание приехать сюда?

— У меня не было никаких заданий.

— К какой политической организации вы примкнули за границей?

— Ни к какой.

— На какие же средства вы жили?

— На деньги, которые зарабатывал. Вы же видите, что у меня австрийский паспорт.

— С какой группой вы должны были связаться?

— Если б я хотел связаться, я бы вел себя иначе. Я знал, что делаю, когда шел к своей жене.

Чиновник задал ему еще ряд вопросов, потом посмотрел паспорт Штайнера и письмо от жены, которое нашли при обыске. Перечитав письмо, он перевел взгляд обратно на Штайнера.

— Сегодня после обеда вас увезут, — наконец сказал он.

— У меня к вам просьба, — сказал Штайнер. — Небольшая просьба, но для меня это имеет громадное значение. Моя жена еще жива. Врач сказал, что она проживет один-два дня. Она знает, что я должен завтра прийти, и если я не приду, она поймет, что я уже здесь. Я не жду к себе ни сострадания, ни снисхождения, я просто хочу, чтобы моя жена умерла спокойно. Поэтому я прошу вас задержать меня на день-два и разрешить мне увидеться с женой.

— Ничего не выйдет. Я не могу предоставлять вам возможность для побега.

— Куда я смогу убежать? Комната находится на шестом этаже и не имеет другого выхода. Если меня кто-нибудь отвезет и встанет у двери, я не смогу ничего предпринять. Повторяю: я прошу не ради себя, а ради умирающей женщины.

— Не могу, — повторил чиновник. — Я просто не располагаю такими полномочиями.

— Располагаете… Ведь вы можете вызвать меня на повторный допрос. И вы можете разрешить мне повидаться с женой. Основанием для этого мог бы служить мой разговор с женой, из которого вы надеетесь получить какую-то важную информацию. Это было бы основанием и для того, чтобы караул остался перед дверью. А вы сделаете так, чтобы в палате осталась сестра, которая сможет услышать все, о чем мы будем говорить, ведь сестра — надежный человек.

— Но это же чепуха! Вашей жене нечего вам сказать, да и вам тоже.

— Разумеется! Она ведь ни о чем не знает. Но зато она сможет спокойно умереть.

Чиновник задумался и принялся листать дело.

— Мы вас допрашивали раньше о группе номер семь. Вы не назвали ни одного имени. А за это время мы взяли Мюллера, Безе и Вельдорфа. Вы не хотите назвать остальных?

Штайнер ничего не ответил.

— Вы назовете нам имена остальных, если я вам дам возможность в течение двух дней навещать вашу жену?

— Да, — ответил Штайнер после минутного раздумья.

— В таком случае, говорите!

Штайнер молчал.

— Вы назовете мне два имени завтра вечером, а остальные послезавтра?

— Я назову вам все имена послезавтра.

— Вы обещаете?

— Да.

Чиновник долго смотрел на него.

— Посмотрю, что мне удастся для вас сделать. А сейчас вас отведут в камеру.

— Вы не можете возвратить мне письмо? — спросил Штайнер.

— Письмо? Откровенно говоря, оно должно остаться в деле. — Чиновник нерешительно посмотрел на письмо. — Но в нем нет ничего, что свидетельствовало бы против вас… Хорошо, возьмите!

— Спасибо, — сказал Штайнер.

Чиновник позвонил и приказал увести Штайнера. «Жаль, — подумал он, — но ничего не поделаешь. Сам попадешь к чертям на сковородку, если проявишь хоть каплю человечности!»

И неожиданно ударил кулаком по столу.

Мориц Розенталь лежал на своей кровати. Сегодня, в первый раз после многих дней, боли покинули его. Наступал вечер, и в серебристо голубых сумерках парижского февраля вспыхнули первые огни. Не поворачивая головы, Мориц Розенталь наблюдал, как зажглись огни в окнах дома напротив. А сам дом покачивался в сумерках, как океанский пароход перед отплытием. Простенок между окнами бросал на отель «Верден» длинную темную тень; эта тень быль похожа на сходню, которая, казалось, только и ждала, чтобы на нее ступили.

Мориц Розенталь по-прежнему лежал, не шевелясь, в своей кровати, но потом вдруг увидел, как окно его комнаты широко распахнулось, и некто, похожий на него, поднялся, вышел в окно и прошел по тени сходни на корабль, который мягко покачивался в длинных сумерках жизни. Корабль поднял якорь и медленно поплыл вдаль, а комната, где находился отец Мориц, развалилась, словно мягкая картонная коробка, попав в поток воды, и закружилась в ночи. Мимо корабля с шумом проплывали улицы, корабль мягко поднимался в тихое журчание бесконечности. Плавно покачиваясь, словно колыбель, он приблизился к облакам, звездам, голубой синеве, а затем перед ним открылась пустыня в розовых и золотых тонах. Темные сходни медленно опустились, и Мориц Розенталь сошел по ним с корабля. В тот же миг корабль исчез, и он остался один в незнакомой пустыне.

Под его ногами лежала длинная ровная дорога. Старый бродяга недолго раздумывал — ведь дороги существуют для того, чтобы по ним ходить, а его ноги исходили уже множество дорог.

Но ему не пришлось долго шагать. За серебристыми деревьями показались огромные сверкающие ворота, за которыми блестели башни и купола. В центре ворог, в мерцавшем свете, стояла огромная фигура, держа в руке кривую палку.

— Таможня! — испугался отец Мориц и отпрыгнул в кусты. Потом огляделся. Назад он возвратиться не мог — дорога исчезла. «Ничего не поделаешь, — покорно подумал старый эмигрант. — Придется спрятаться здесь и дождаться ночи. Может, ночью удастся проскользнуть стороной». Он выглянул меж ветвей карбункула и оникса и увидел, что огромный привратник манит кого-то своей палкой. Он еще раз оглянулся. Кроме него, никого не было. Привратник снова кого-то поманил.

— Отец Мориц! — раздался чей-то мягкий звонкий голос.

«Кричи, кричи! — подумал Мориц Розенталь. — Я все равно не заявлю о своем прибытии!»

— Отец Мориц! — снова раздался голос. — Выходи из куста забот!

Мориц поднялся. «Поймали! — подумал он. — Этот великан, конечно, бегает быстрее меня. Ничего не поделаешь. нужно идти».

— Отец Мориц! — снова крикнул голос.

— К тому же он знает мое имя, вот не повезло! — пробормотал Мориц. — Значит, меня отсюда уже когда-то высылали. Тогда по новому закону я получу самое меньшее три месяца тюрьмы. Будем надеяться, что здесь, по крайней мере, хорошо кормят. И не дадут для чтения семейный журнал за 1902 год, а что-нибудь современное. Я бы хотел прочесть что-нибудь из Хемингуэя.

Ворота становились все светлее и, чем ближе он подходил, сверкали все ярче. «И что это у них теперь за световые эффекты на границах? — размышлял отец Мориц. — Нельзя понять, где и находишься! Может быть, они вообще осветили все границы, чтобы легче нас ловить? Какое расточительство!..»

— Отец Мориц, — спросил привратник, — зачем ты прятался?

«Ну и вопрос! — подумал Мориц. — Ведь он меня знает, и знает, что к чему!»

— Входи! — пригласил привратник.

— Послушайте! — запротестовал Мориц. — Я еще не подлежу наказанию. Я еще не перешел вашей границы. Или, может быть, я уже нахожусь на вашей территории?

— На нашей, — подтвердил привратник.

— Послушайте, — ответил Мориц Розенталь. — Я сразу скажу вам правду: у меня нет паспорта!

— У тебя нет паспорта?

«Шесть месяцев», — подумал Мориц, услыхав громовой голос, и покорно покачал головой.

Привратник поднял палку.

— Тогда тебе не нужно будет в течение двадцати миллионов световых лет стоять в небесном партере. Ты сразу получишь мягкое кресло с ручками и опорой для крыльев!

— Все это чудесно, — ответил отец Мориц. — Но из этого вряд ли что-нибудь получится. Дело в том, что у меня нет ни разрешения на въезд в страну, ни вида на жительство. О разрешении на работу нечего и говорить.

— Нет разрешения на въезд, нет вида на жительство, нет разрешения на работу? — Привратник поднял руку. — Тогда ты получишь ложу в первом ярусе, в центре, откуда открывается полный вид на небесную рать.

— Это было бы неплохо, — ответил Мориц. — Тем более, что я люблю театр. Но тогда я вам скажу еще кое-что, что изменит все ваши планы. Я, собственно говоря, очень удивлен, что вы до сих пор не повесили снаружи вывеску, что нам вход воспрещен. Дело в том, что я — еврей, выгнан из Германии и уже многие годы живу нелегально.

Привратник поднял обе руки.

— Еврей? Выгнан из Германии? Жил нелегально?.. В таком случае ты еще получишь для личного обслуживания двух ангелов и солиста на тромбоне. — Он крикнул в ворота: — Ангел бездомных! — И перед отцом Морицем появилась огромная фигура в голубом одеянии с лицом всех матерей мира. — Ангел многострадальных! — снова выкрикнул привратник, и другая фигура, одетая во все белое и с сосудом слез на плече, встала по другую сторону отца Морица.

— Секундочку! — попросил Мориц и спросил привратника: — Вы уверены, что там, за воротами, не…

— Не беспокойтесь. Наши концентрационные лагеря находятся много ниже.

Два ангела взяли его под руки, и отец Мориц, старый бродяга, ветеран эмигрантов, спокойно вошел в ворота навстречу яркому свету. Внезапно что-то зашумело — все сильнее и громче, и на свет упали пестрые тени…

— Мориц, — сказала Эдит Розенталь, появляясь в дверях. — Вот он, тот мальчик. Маленький француз. Ты не хочешь на него взглянуть?

Ответа не последовало. Она осторожно подошла ближе. Мориц Розенталь из Годесберга на Рейне больше не дышал.

Мария снова проснулась. Все время в первой половине дня она находилась в какой-то туманной агонии. Теперь же она увидела Штайнера очень отчетливо.

— Ты еще здесь? — испуганно прошептала она.

— Я могу остаться, сколько хочу, Мария.

— Что это значит?..

— Объявили амнистию. Я тоже под нее попадаю. Тебе нечего больше бояться. Теперь я останусь здесь.

Она задумчиво посмотрела на него.

— Ты говоришь это, чтобы успокоить меня, Йозеф…

— Нет, Мария. Амнистию объявили вчера. — Штайнер повернулся к сестре, которая чем-то занималась в глубине палаты. — Правда ведь, сестра? Со вчерашнего дня мне нечего больше бояться?

— Нечего… — невнятно ответила та.

— Пожалуйста, подойдите ближе. Моя жена хочет услышать это от вас подробнее.

Сестра, немного ссутулившись, продолжала оставаться на месте.

— Я ведь уже ответила.

— Пожалуйста, сестра! — прошептала Мария.

Та не шевельнулась.

— Пожалуйста, сестра, — снова прошептала Мария.

Сестра неохотно подошла к кровати. Больная с волнением смотрела на нее.

— Со вчерашнего дня я ведь могу здесь бывать постоянно, не правда ли? — спросил Штайнер.

— Да, — выдавила сестра.

— И опасности, что меня схватят, больше не существует?

— Нет.

— Спасибо, сестра.

Штайнер увидел, как глаза умирающей заволоклись туманом. Плакать она уже не могла — не было сил.

— Значит, теперь все хорошо, Йозеф, — прошептала она. — И теперь, когда ты снова можешь быть со мной, я должна уйти…

— Ты не уйдешь, Мария…

— Я хотела бы встать и уйти с тобой.

— Мы уйдем вместе.

Некоторое время она лежала и смотрела на него. Лицо приняло землистый оттенок, еще резче выступили скулы, а волосы за ночь поблекли и потеряли свой блеск. Штайнер видел все это и в то же время ничего ни видел. Он видел только, что она еще дышит, а пока она жила, она оставалась для него Марией, его женой.

В комнату заползали сумерки. Из коридора слышалось временами вызывающее покашливание Штайнбреннера. Дыхание Марии стало неглубоким, но более учащенным и с перерывами. Наконец оно стало едва заметным и прекратилось совсем. Штайнер держал ее руки, пока они не похолодели. Он словно умер вместе с ней. Когда он поднялся, чтобы выйти, тело его показалось ему совсем чужим и ничего не чувствовало. Он скользнул по сестре равнодушным взглядом. В коридоре его встретили Штайнбреннер и еще один эсэсовец.

— Мы ждали тебя более трех часов! — прорычал Штайнбреннер. — И об этом мы еще поговорим с тобой в ближайшее время. Можешь быть уверен!

— Я уверен, Штайнбреннер. Ничего другого я от тебя и не жду.

Тот облизал пересохшие губы.

— Ты, наверное, знаешь, что должен называть меня «господин вахмистр», не так ли?.. Ну, да ладно, продолжай говорить мне «Штайнбреннер» и «ты», но за каждый раз ты будешь целую неделю обливаться слезами, мой дорогой! Теперь у меня будет для этого время.

Они спускались вниз по широкой лестнице. Штайнер шел посередине. Вечер был теплый, и огромные, до самого пола, окна наружной овальной стены были распахнуты настежь. Пахло бензином и первыми признаками весны.

— У меня будет бездна времени для тебя, — медленно и удовлетворенно повторил Штайнбреннер. — Вся твоя жизнь, дорогой. Имена наши так подходят друг к другу — Штайнер и Штайнбреннер. Посмотрим, что у нас из них получится…

Штайнер задумчиво кивнул… Открытое окно приблизилось. Толкнув Штайнбреннера к окну, он выпрыгнул и увлек его за собой в пустоту…