Ахилла

Продолжение отрывков из книги «Описание сельского духовенства». Из главы «Семинария».

***

Что для будущего сельского иерея семинария, т. е. насколько приготовляет его к великому делу пастырства, мы видели; теперь посмотрим, что для него квартиры. И для большей части учеников семинарии, как и училищ, квартиры — у беднейшего мещанина, солдата, вдовы и подъячего, т.е люда весьма двусмысленной нравственности. Пусть они почти всегда занимают по двое, по трое и больше отдельные комнатки, но столкновения с хозяевами непрестанные, и влияние их на учеников неизбежно. Каково же должно быть влияние подобного человечества? Каковы должны быть последствия этого влияния на ученика, у которого еще в училище нравственное чувство притуплено, душа загрязнена, и весь он предрасположен к восприятию злого? Страшные и горькие последствия!

В семинарии лишь только переменяются роли между учениками и хозяевами против училищ: там ученики служили хозяевам, здесь хозяева служат ученикам. Видеть ученика за трубкой, картами, водкой — дело весьма обыкновенное; бывает и хуже, что и сказать нельзя. «Но неужели семинарское начальство не смотрит за этим?» — Нет, есть инспектор, помощники его и старшие. О старших и говорить нечего: те же ученики, и всегда первые гости на каждой пирушке. А инспектор и один или два его помощника — что же это на несколько сотен человек? Посетят они раз, два или три в неделю ученика, и обыкновенно вечером. Все прочее время, и особенно ночи, они на полной свободе. Нет, не взглянуть нужно на ученика два-три раза, а не спускать с него глаз во все часы дня и ночи. А возможно ли это, когда ученики разбросаны по всем частям, улицам и переулкам города? Явно, нет. Следовательно, не на квартирах бы должны жить ученики семинарии; не в этих омутах, заразительных и погибельных, должны проводить свое время будущие иереи, от которых, для получения этого высшего и пренебесного сана, прежде всего требуется чистота тела, а в одном общем корпусе, под непрестанным и неусыпным надзором начальства. (…)

И почему бы тем, которые сами прошли этим путем, следовательно, не могут не знать, сколько зла от квартир, и которые сделались архиереями, почему бы им не озаботиться о постройке корпусов, где бы могли жить все ученики? Каждый отец с радостью платил бы за содержание сына в корпусе, лишь бы был уверен, что тут надзор бдителен и в содержании нет злоупотреблений. Квартиры — это такой неотступный кошмар и для родителей, который давит их ночью, не дает покоя и днем, боязнь естественная и понятная. Но и здесь, как и во всем, что нужно сделать доброго и полезного для духовенства, отговорка одна: «на устройство корпусов средств нет». Как! Когда правительство не щадит миллионов на улучшение быта духовенства, а вы говорите: «средств нет»? Да попытались ли вы объяснить Правительству все зло, всю гибель от квартир, всю необходимость воспитываться ученикам под одним общим надзором? Нет? Так как же, в оправдание своей непростительной беспечности, вы ссылаетесь на недостаток средств? Вот — неусыпному о благе всех подданных Правительству благоугодно было обеспечить сельское духовенство жалованьем: взошли ли вы в виды правительства? Ходатайствовались о том, что особенно нужно сельскому духовенству еще прежде жалования? Ничего подобного не сделано вами. Даже — кто бы поверил? — нашлись архипастыри, которые отвергли этот дар царев, осмелились пререкать намерению Помазанника Божия, намерению, Самим Богом внушенному, — извлечь жалко-несчастное духовенство из тьмы бедствий, нужды и всего, что так унизило и подавило их. «Сельскому духовенству не нужно жалованья», — изрекли они в своей мудрой и благонамеренной заботливости о пасомых. — «Не нужно жалованье», — т. е. сельское духовенство на веки вечные должно остаться в этом горьком, загнанном и безнадежном положении, в каком было доселе (этим вы навсегда хотите сохранить свою беззаконную, нечестивую, ужасную власть над белым духовенством? Вы не хотите и знать, обеспечивая свою тиранию, что есть Судяй земли?); чтобы иметь какие-нибудь средства жизни, вы осудили его навсегда прибегать к этим беззаконным, постыдным, преступным, презренным поборам с прихожан, что зовутся доходами, потому что иных средств нет. «Не нужно жалованье», — вы — одинокие, добровольно осудившие себя на лишения и монашескую скудость, давшие строгий обет — совершенного нестяжания, — заботливо собираете десятки и сотни тысяч доходов в год; этого мало; каждый монастырь для вас аренда; и кроме всего этого вы не пренебрегаете и жалованьем; а на что бы вам все это? На стол, на шелк, на бархат, на рясы из соболей, на обеспечение племянниц и чад их?.. (О, до чего все извратилось в Церкви православной! Сергий Преподобный, например, знавший дерюгу и крашенину, и тут же какой-нибудь N., чтобы не сказать выше, в десятитысячной рясе!..)

А сельскому иерею, живущему домом, имеющему почти кстати, — не ветром навеянных племянниц, — а законное, Богом данное семейство в десять и более человек, воспитывающему два-три сына в семинарии, имеющему нужду отдать двух, трех и более дочерей в замужество — жалованье не нужно!.. Он должен довольствоваться какой-нибудь сотней рублей в год, и то собранных с нарушением — не говорим уже о законе и правде, — всех даже приличий! Нет, это не макиавеллизм только, а что-то такое до того злое, до того враждебное белому духовенству, до того гибельное для всей церкви, что мы и назвать не умеем…

Вот, если бы вы сказали, что прежде жалованья нужно перевоспитать духовенство, и кончить тем, с чего теперь начинается, тогда видно бы было, что желаете добра своим пасомым, заботитесь о благе Церкви.

Да, не с жалованья нужно начинать улучшения духовенства, а с радикального преобразования всего его быта и, главное, его образования. Без этого никакое жалованье не послужит ни к чему. Этого мало: при таком искаженном, погибельном образовании, какое теперь дается духовному юношеству, оно даже послужит во вред; в руках неумеющих пользоваться им оно будет тем же, что огонь или нож в руках ребенка. Пусть прежде жалованья устроят корпуса, где бы все ученики с детства и до окончания курса воспитывались на счет казенный под непрерывным надзором испытанных в чистоте жизни и благонамеренных наставников и начальников. Мы сказали: на счет казенный, потому что только этим может уравновеситься положение духовенства между собою, — без чего невозможны зависть и последствия ее; без этого, при всяком жалованьи, как и теперь, бездетный всегда будет богат, многосемейный будет бедствовать и страдать. С этого, повторяем, должно начаться улучшение духовенства, жалованьем же кончиться.

Скажем наконец несколько слов и об важном злоупотреблении, какое только может быть допущено при образовании юношества, готовящегося в иереи. Ученики семинарии обязаны ходить к литургии лишь только в дни воскресные и великих праздников. О, как из этого одного видно, что программа образования духовного юношества составлена не иереем Бога Вышнего!

Но вот курс учения кончен. Двенадцать, четырнадцать, а иногда и более, лет тяжких, тем более тяжких, что ученик занимался даже и главными предметами без охоты, без рвения и без увлечения, а по одной крайней необходимости… Следуют вопросы: что же он теперь? что в нем? куда направит он путь свой?

Не спрашивайте его самого, что он? Иначе вас неприятно поразит его ответ: — Я кончивший курс студент или ученик. — В звуках голоса, в манере физиономии он дает вам знать, что это не кто-нибудь, не простой человек, — кончивший курс. Да, нужно отдать честь семинарии: если мало доброго и дельного посевает и развивает она, зато прекрасно умеет развить дурное в человеке. Семинарист без претензий — явление, едва ли виданное когда-нибудь. Самолюбие мелкое, пошлое, бессмысленное, и несмотря на то, обнаруживающееся слишком резко и угловато, — вот чем набит ученик семинарии, и особенно кончивший курс, с головы до пяток.

Как умеет семинария развить в таких страшных размерах такой погибельный порок, — это ее тайна, которой нам ни желания, ни нужды разгадывать нет. Скажем только, что это семинарское самолюбие, если ученик пойдет выше, переходит в дьявольскую гордость, в невыразимейший педантизм, в эгоизм — без пределов и меры; если он сделается иереем, и особенно в селе, то преображает его в какое-то жалкое и смешное существо, от всех требующее себе почету и уважения без всяких прав на то и другое; не позволяющее, чтобы кто в его присутствии забывался, тогда как чаще всего оно забывается первое, существо раздражительное, неуступчивое, неуживчивое. Бывают исключения в том и другом случае; из семинаристов выходят прекраснейшие, благороднейшие люди (…); и в селах мелькают иереи, отрешившиеся от духа семинарщины; но эти исключения редки, незаметны в общей массе, и об них говорить нет нужды. Вообще семинариста можно сейчас заметить и в рясе, и в мундире, и при крестах и звездах: уж такой неизгладимый тип!..

Что в нем — разгадать очень нетрудно: стоит только завести с ним разговор дельный и заставить только высказаться, чтобы увидеть, что в нем совершеннейшая пустота, отсутствие всякого положительного, вполне усвоенного знания. Случается бойкий на слово засыплет словами; но напрасно вы захотели бы в потоке слов уловить мысль живую, сознанную, прочувствованную, — ничего подобного вы не заметите. Иначе и быть не может после такого образования, какое получил он в семинарии: в ней развивали лишь память и подавляли самомышление (с прямою целью: чем меньше мыслят, тем меньше рассуждают: чем меньше рассуждают, тем удобнее и спокойнее двигать ими, как пешками). Пока еще свежо в памяти, что зубрил он во время своего курса, он болтает без умолку, не умея однако ж дать себе никакого отчета в том, почему это так, а не иначе; от этого какой-нибудь пустой софизм сейчас же собьет его с толку; от этого на экзамене для поступления в Университет, он откажется описать, например, Кремль, и попросит назначить себе темой что-нибудь полегче, например, о бессмертии души. И для него, действительно, это легче: так еще недавно он зубрил лекцию о бессмертии души; стоит только перевести зубренное на бумагу и — рассуждение готово. А чтобы описать Кремль, нужно хоть сколько-нибудь самому мыслить, — этому-то он и не научился в семинарии; кроме того, нужно знать историю; историю он зубрил в риторике, и к окончанию курса успел вполне забыть ее. Да если бы заставили его описать и село, в котором он родился, и тут он стал бы в тупик и попросил бы темы полегче, например, об единении природ во Христе.

Куда направит он свой путь? Да этого он и сам не знает: так мудро и целесообразно устроено и ведено его образование! Естественно и ближе всего ему поступить в священники; пусть он не чувствует к этому званию никакого сердечного влечения, — но его отец, предки, родные — все служители Церкви на высшей или низшей степени, и он просится в какое-нибудь село в иереи. Удалось, делается иереем; не удалось, ищет путей побочных для достижения той же цели (какие это пути, сказано дальше); если не послужили они к чему, просится в учители; не попал — также хладнокровно, также без всякого сердечного участия хлопочет о поступлении в подьячие… Словом, нет звания, к которому бы не решился прильнуть семинарист, лишь там он мог ожидать себе кусок хлеба. Следовательно, о какое страшное и горькое следствие! И в иереи он поступает «не ради Иисуса, а ради хлеба куса»…

(…) Что ж сказать вообще об образовании, которое получают ученики духовных училищ и семинарий? Мы видели, как оно бесцельно, нелепо, ничтожно; мы видели, как мало добра могут вынести ученики из училищ и семинарий, и как много выносят зла. Следовательно, имеем все право сказать: в училищах и семинариях всё и с самого основания должно быть изменено и преобразовано, если хотят, чтобы образование духовного юношества было не одним образованием. По крайнему разумению, образовавшемуся вследствие долговременных наблюдений и крепких размышлений, мы сказали бы, каково должно быть это образование, да к чему? Кто послушает слов человека, идущего путем безвестным, горьким и страшно тернистым? Необходимость преобразования чувствуется, но новые проекты напишутся в кабинете человека громкого и славного, окруженного всем комфортом, для которого быт сельского иерея, требования и нужды его — темна вода в облацех воздушных. Введут новые науки, переменят учебники, а дух останется тот же, и всё пойдет по-старому. А еще чего доброго — семинарии соединят с гимназиями, вконец собьют с толку несчастное духовенство!.. Так и всегда и во всем: нужно преобразовать деревушку, — проекты об этом пишутся в изящнейших кабинетах, рассуждают об этом в великолепнейших залах, а саму деревушку и не спросят, что ей нужно; да и что спрашивать? Народ темный, и сам не понимает, что ему нужно… Не понимает!!! И приводят проекты в исполнение, а что выходит?

Продолжение следует

Иллюстрация: фрагмент картины Василия Перова «Чаепитие в Мытищах»

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: