Ахилла

Мой дедушка, мамин отец, будучи доверенным служащим Уманьского банка, часто приезжал в Германию. Его восхищало, что хозяйки каждое утро моют мыльной щеткой плитки пешеходной дорожки под своими окнами.

Прошло более ста лет. Моющие средства изменились, а обычай в провинциальном городке, где я побывал недавно, сохранился. Чистота среды обитания явно соотносится с чистоплотностью человеческих отношений.

Земля Северный Рейн-Вестфалия. Небольшой поселок в горах с населением около десяти тысяч человек. Каменные домики разбросаны по склонам крутых, невысоких гор.

В одном из них живет армянская семья, беженцы из Карабаха, знакомые мне по Москве, эмигрировавшие в Германию девять лет тому назад. Детей у них не было… Первенца, девочку, они родили здесь. Роды были тяжелыми.

В поселке есть и больница, и поликлиника, и родильный дом. И специальное отделение в роддоме для тех мам, кто лежит «на сохранении». Увы, и такие оказываются в здоровой, экологически чистой местности. Биайну, так зовут маму, на четвертом месяце беременности определили в это отделение. Месяц она провела под неотступным наблюдением врачей, каждый день опасаясь возможного срыва в своем опасном положении. И срыв случился. Угрожал выкидыш. Это произошло ночью. Она почувствовала нестерпимую боль и панический ужас. Дежурная медсестра позвонила главному врачу. Два часа ночи. Он живет в 30 километрах от родильного дома.

Через 20 минут врач был в палате больной, а еще через 15-20 минут подъехали трое врачей, которых он вызвал для консультации и принятия общего решения. Без кесарева сечения не обошлось… И вот младенец, зернышко, комочек оторванной плоти, повязанный муфточками, трубками, проводками, помещен в прозрачный инкубатор. В искусственной утробе малышка доживала оставшиеся 4 месяца. Однажды ее поразила какая-то инфекция, начался сепсис, врач и медсестра в течение недели круглосуточно дежурили в отделении, глаз с нее не спускали. Семимесячного человечка спасла неотступная их помощь. А может быть, и не только их.

Подолгу Биайна простаивала у окна, глядя в близкое небо и просила помощи у Бога. Весь родильный дом участвовал в судьбе женщины, приехавшей из какого-то Карабаха. Две мамы, знающие русский язык (репатрианты из Казахстана), по-сестрински опекали ее. Когда муж Биайны внезапно отбыл в командировку, их мужья приносили ей фруктовые соки.

Девочка, Заринэ, слава Богу, родилась, нормально развивалась и с младенчества полюбила цветные фломастеры. С карандашиком она ползала по полу, оставляя на бежевом ламинате причудливые каляки-маляки.

Не куклы, не плюшевые зверушки были ее частыми избранниками, а цветные карандаши и разукрашенные листы бумаги.

Она, родившаяся далеко от своей родины, видела мир в красочном сарьяновском колорите. В четыре годика она пыталась что-то изображать. Синие, оранжевые, желтые разводы на белом листе. «Что это?» — спрашивала мама. «Облака», — отвечала маленькая художница.

И действительно, над их домом, над глубокой, спускающейся к озеру долиной, распростерто сказочное небо, куда забредают блуждающие облака. Там завязываются загадочные сюжеты, доступные воображению Заринэ.

Я гостил в их доме несколько дней, очарованный семейной идиллией, пейзажами вокруг, устойчивым бытом аборигенов. Государство помогает его устроить. Два храма — католический и протестантский.

Пандемия вроде бы сюда не дошла — в округе ни одного заражения. [Текст был написан несколько лет назад — прим. ред.]

Но в течение трех месяцев храмы были закрыты и только сейчас по воскресеньям начинаются службы. Порядок есть порядок, установленный по всей стране, и в магазине, без маски, тебя не обслужат.

Мусорные баки выставлены как часовые перед каждым домом. Сейчас лето, жара. Каждое утро их опорожняет мусороуборочная машина.

Две механические лапы подхватывают бак, опрокидывают в себя, три минуты он там промывается, стерилизуется горячим воздухом и ставится этими же лапами на место.

На берегах озера после знойного дня (толпы купальщиков, приезжают из других районов) — ни одной бутылки, ни одной бумажки…

Невольно вспоминается «Загорское море» в родном подмосковном Семхозе. Где в конце августа мы, группа энтузиастов, собирали мусор в прибрежном лесу и вывозили контейнерами…

Но уж коли я вспомнил родные края, приведу страничку из дневника 2017 года.

***

Россия. Город Вязьма.

За речкой, на заливном лугу, мужик копает обводную канавку вокруг своего огорода. На мое «здравствуйте» кивнул головой.

— Можно посоветоваться? Дом хочу здесь купить, — сказал я первое, что пришло в голову.

— Не, здесь никто не продаст. Два продажных были. Один сгорел, а другой продали, потому что сын утонул. Новые русские купили, вишь, хоромы выстроили.

— Где ж тут утонуть, речка махонькая?

— Правильно, по яйца. Пацан нырнул с берега и не вынырнул. «Скорая» приехала сразу. Врачиха начала ему массаж делать, грудь качать, устала. Я говорю, уже синева сходит, уже через рот вода пошла. А она мне: «Качай, если хочешь». Мужики, кто был, разошлись, я давай ему на грудь давить, а никого больше нет, качал, качал… я ж не трактор… Ну и все, труп.

— Как же купаться в такой грязи? Ручей вонючий…

— Повыше можно. А ручей — это с дворянского гнезда. Район есть такой, там шишки живут, у них квартиры большие.

— И сюда, значит, спускают?

— Поставили чистилку, кабину, да она ни фига не того… все их добро в речку плывет. Мы раньше на этом лугу цветы собирали, загорали, детишки уроки готовили… А ручей пустили, весь луг заболотили и загадили. Писали и в газеты, и в райисполком — без толку.

— А почему за водой на колонку ходят? В гору и далеко…

— У нас был хороший колодец. Мы с Николаем-покойником его каждый год чистили. На бабки Анфисином огороде. Очистим до донышка, он внизу белым камнем выложен, два кольца высотой, вода изумрудная, родниковая. А как бабка померла, забор повалили, ребятишки кто чего: и ссут туда, и бутылки, и стаканы бросают, и падаль всякую — собак с кошками… Нет, здесь ничего под дом не найдете, ступайте на Розу Люксембург, или на Клару Цеткин, там поищите.

Я, желая продлить разговор и глядя на гору, где парит белый лебедь — собор, говорю:

— Церковь у вас красивая…

— Хорошая. Василий — священник.

— Вы ходите?

— Не, я не хожу. А до Василия был Игнатий, тот ко мне захаживал. У меня дерево росло раскидистое — тень, прохладно. Придут с друзьями, выпьют бутылочку и мне сто пятьдесят нальют. И разойдутся.