Ахилла

Продолжение цикла «Записки лютеранина». Часть 9.

***

«Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин. 5:24).

…У меня был такой жизненный опыт. Я умирал. Был предан, изгнан из дома, что построил собственными руками, был проклят женщиной, с которой прожил более тридцати лет, и в результате был я раздавлен тяжелейшей болезнью. Я потерял половину своего веса, остались от меня ходячие мощи, на меня было страшно смотреть.

Ни вода, ни пища не проникали сквозь мой закрытый раковой опухолью пищевод. Да мне и есть-то не хотелось. Ничего не хотелось. Я лишь лежал иссушенной веточкой и вглядывался с вялым любопытством в потусторонние равнины, что простирались предо мной в бледно-фиолетовую даль.

Однако умирать было нельзя. Я только год назад снова женился, и обещал своей красе-Галине отпраздновать серебряную свадьбу. Я просто не мог так подло и спокойно уйти. И я взмолился: «Господи, если есть на то воля Твоя, дай мне выздороветь!»

Спасибо, Всевышний, благодарю Тебя, Отец Небесный. «Именем Иисуса, — восклицал я тогда c твердой верой, — да буду я снова здоров!»

Не сразу, но случилось прямо как по-писаному: «Иисус, услышав то, сказал: эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий» (Ин. 11:4).

Слава тебе, Сын Божий! К удивлению даже и врачей, я снова жив и здоров, снова читаю, пишу, я снова со своей Галей, что героически тащила меня с того света, заставляла молиться о возвращении в жизнь. Я вновь каждый день веду свой многотонный грузовик по просторам моей Америки. В немощи оказался я все же силен, и Господь восстановил душу мою.

Так хорошо было бы мои записки закончить, но у меня еще есть что сказать.

То прозвучало как гимн жизни. Но прошел же я и через смерть, и об этом тоже будет вполне поучительно написать.

Умирать мне было легко. Рак — болезнь коварная. У всех протекает по-разному, я же просто лежал пластом и ничего не хотел. Хотелось лишь, чтобы поменьше меня трогали. Чтобы дали помереть спокойно? Да и того не скажу. Время тогда остановилось. Состояние у меня было как у газели, попавшей в лапы льва. Вот сейчас вопьется он тебе зубами в шею и — конец. Для того и жил, чтобы умереть. А чего не помереть? Деревья я посадил, детей вырастил, дом построил, романы написал, все знаменитые книги прочел… Если б я все еще жил с той, проклявшей меня, я бы и не раздумывал. Шагнул бы себе на те равнины и — прощай земная жизнь!

Стояла необычно холодная для Оклахомы зима. Окно в моей комнате было чуть приоткрыто. За окном, где-то в отдалении, все время гавкала противная дурная собака. Ее лай разносился в морозном воздухе и надоедливым колоколом звенел у меня в голове.

Душа моя Галина говорила, что никакой собаки нет, тебе, мол, просто кажется, но я знал, что есть, и, если жена не слышит, больше об этом не упоминал. Но собака была. Как мне хотелось взять свой СКС и влепить этому дьяволу громкую пулю между глаз! Но куда там. К моему животу шла пластиковая трубочка, машинка на железном штативчике поминутно тихо кряхтела, посылая в меня порцию питательной жижи. Едва я вставал с постели, в голове моей лопалась ярчайшая молния, и я долго еще стоял, ухватясь за косяк, дожидаясь, когда искры уйдут из глаз. Для душевных вразумлений, когда были силы, посматривал я в свой лэптоп, где час за часом звучали выбранные мною на ютубе поучения Дерека Принса. Мне нравился его чистый университетский английский. Это был единственный проповедник, с которым мне не хотелось спорить, который был прав во всем; хотелось слушать его бесконечно.

Временами я делал паузу и конспектировал его мудрые мысли. В таком состоянии я провел долгие два месяца, дожидаясь назначенной на седьмое марта две тысячи шестнадцатого операции.

Я знал — выживу. И выжил.

Тут-то и случилось со мною нечто очень интересное.

Уже в реанимации, я дотянулся до своего лэптопа и углубился в чтение. Бок мой был разрезан между ребер от переда чуть не до позвоночника, на животе были заклеены дырки от лапроскопа, из бока торчали у меня три пластиковые трубки с палец толщиной. Трубки шли из носа, из вен на руках, а я чувствовал себя вполне сносно. Ко мне заходили врачи, потом другие врачи, на меня смотрели с недоумением. Недоумевал и я: а что такого?

Оказалось, после такой операции я должен был лежать несколько дней почти в отключке, а я вон читаю.

В реанимации меня положенный срок выдерживать не стали. Перевели в обычную отдельную палату и оставили мне зеленую кнопку на кабеле. Станет худо: нажимай — вольется доза обезболивающего морфия. А как часто можно нажимать? Да как только огонек зеленый снова загорится. А загорался огонек снова через десять минут. Ну я и нажимал. Халява же…

В таком наркотическом подвесе и текли дни моего выздоровления. Заходили ко мне врачи, приносили хорошие новости. Опухоль была полностью удалена, опухоль огромная, еще бы чуть, и удалить было б невозможно. Говорили, был я на волосок от смерти.

Приходила ко мне Галя, приходила дочка, приходили друзья. Все было как в тумане. Мне тогда все слышалась какая-то посторонняя русская речь. Вот молодые врачи прошли по коридору, громко по-русски говоря. Вот санитарка вкатывает свой компьютер на тележке и говорит мне: «Привет, как дела?» Я лишь раз тому удивился, и медичку удивил — не знает она по-русски.

Больше я никого так не пугал, да и поменялись вдруг мои глюки. Вместо русского я вдруг отчетливо расслышал некий слащавый шепот. По-английски, но словно по-русски, было произносимо нечто вроде: «О, ништяк!» Звучало это грубо, пошло, звучало это ясно и четко. Шло это из электронной коробочки, которая и содержала морфий. Коробочка светила огоньками и цыфорками, коробочка была умна, ее невозможно было разобрать и до морфия добраться. Коробочка могла вызвать медсестру, если что не так, говорили, коробочка та могла также позвать и полицию, если кому бы пришло в голову ее разломать. И коробочка радостно выдавала очередную порцию морфия, по легкому моему нажатию на зеленую кнопку.

Очередной «ништяк» прозвучал совсем уже без стеснения. Меня тогда как осенило. Я понял, что происходит. Какой-то наркоман, видно, отдал в этом госпитале концы, почуял мой халявный морфий, и с того света радостно на него подсел.

Дерек Принс, большой знаток всякой бесотни, не раз говорил, что духи воздуха, те самые слуги дьявола, есть самые настоящие персоны, только лишенные тел. Они с удовольствием вселяются в людей, или подсоединяются к ним, чтобы испытать невозможные для них людские ощущения. Я тогда припомнил, что не раз замечал некое постороннее внимание, если видел что-то для меня противное: драку, например, или скандал, или размалеванную б…. в короткой юбке с сиськами навыкат. Хотелось отвести глаза, переключить программу, но кто-то как бы восклицал во мне: подожди, давай посмотрим! Теперь-то я знаю, кто восклицал.

…Я не бабка темная, чтобы в чертей с хвостами верить, я говорю о конкретных бесах, которых гонял наш Спаситель Иисус Христос, на борьбу с которыми посылал он своих учеников.

Ясно было, кто на мой морфий подсел.

«Do it! Just do it» — уже безо всякого стеснения, открытым текстом просил злой дух. Я обалдело смотрел на свою зеленую кнопку, что собирался было нажать, и не нажимал.

«What?.. — воскликнул я. — Get out of here! Get back to where you belong! In the name of Jesus, leave and never come back!» В смысле, «пошел отсюда, вали туда, откуда пришел! Именем Христа, отвали и никогда не появляйся!»

Так я возмущенно орал на коробочку с морфием, откуда теперь уже явно звучал настойчивый шепот: «Oh no! Please? Just do it, please do!» Нажимай, мол, к чему эти разговоры!

Так началась моя борьба со злым духом, что уговаривал меня жать на зеленую кнопку. Я знаю, что такое послеоперационный синдром. Я знаю, что после наркоза, под действием обезболивающих, больных нередко посещают видения. Я перечитал в интернете все, что нашел про это. Но там говорится, что галлюцинации носят временный характер, что продолжаются не более нескольких минут, оставляя яркие впечатления. Мое же бодание с потусторонним визитером заняло несколько долгих дней, в течение которых этот наркоман основательно меня изводил. Сознательно и изощренно. Я и по сей день точно не знаю, бес ли то был или, как я уже говорил, скончавшийся по соседству наркоман.

На мои призывания Имени Иисуса он реагировал странно. Не бежал, но как бы отступил с недовольством — вспомнил, мол, надо же! Его расстраивало не само Имя, что должно было послужить препоной, но то, что я ко Христу обратился, и теперь, по-видимому, наркотика ему не видать. Он был явно раздражен и расстроен, понимая, что ни в какие переговоры я вступать не собираюсь.

Видя, что я только и гоню его именем Спасителя, он обозвал меня sissy, что переводится как плакса, слабак, бэбичка, и частенько употребляется как святоша. Есть даже такое хулиганское выражение: Church is for sissies. Церковь — это для маменькиных сынков. Он было пытался вовлечь меня в разговор, но я и слушать его не хотел. «Get out, scum!» И «пошел вон, шпаненок!» — было все, что слышал он от меня по-английски и по-русски.

Из того, что он нес, было ясно, что тип это самый забулдыжный. Кто помнит, в советские времена ошивались подобные испитые личности возле пивных ларьков. Очереди там были часовые, но едва ты вставал в такой вот «хвост», подваливал к тебе кто-то из подобных, предлагал обслужить быстро, за рубль. Получив свой рубль, он брал вашу трехлитровую банку в авоське и пер, не обращая внимания на ругань и тычки, к окошку. Таким уступали: побаивались. Такому ножиком пассажира пописать ничего не стоило.

Вот именно тот самый тип и есть. Грязный, подлый, хитрый. Боялся ли я его, потустороннего? Вот еще! «Если Бог за нас, кто против нас?» У него ума хватало только на мелкую подлость. «Sissy», — прошепчет ясно и умолкнет секунд так это на пятнадцать. Плохой интервал. Уже подумаешь, отвязался, ушел, а он опять то же: «Sissy…» И так целый день. Я старался внимания не обращать. Читал, киношки смотрел, кропку зеленую не жал, наоборот, подальше убрал, чтобы не соблазняла.

Когда я засыпал, этот паразит умолкал, но стоило мне проснуться, встрепенывался и он, это я ясно по его шепоту чувствовал. Как бы отзевается ото сна и опять: «Sissy…» «Go to hell, scum. Go to where you belong. You’ll get nothing out of me!»

И опять ясный шепот: «Sissy…» Это было даже смешно. Надо же, sissy… Как это по-американски! Они тут и обругать-то тебя как следует не умеют. Право, дети просто. Он бы меня еще бякой-заколякой назвал.

Так прошел остаток дня и весь следующий день. Он понял, что меня так не пронять, и придумал совсем уж подлую подлость: «Pain!» — услышал я новое слово. И в шепоте нечистого духа послышалась радость догадки. «Pain!» — повторил он снова, как будто козырного туза вышлепывал на стол.

Несмотря на прекращение подачи морфия, боли я еще не чувствовал. Так, морок какой-то. Больше неудобства, чем боли. «Счас я тебя!» — подумал я и нажал на вызов медсестры.

«Морфия мне больше не надо, — сказал я пришедшей ко мне через минуту полненькой красивке. Зарядите туда что-нибудь без наркотика. Можно?»

Оказалось, можно.

Едва поменяли мне содержимое коробочки, я показал язык в пустоту, и снова услышал уверенное: «Pain!» Он, подлец, словно знал, что без морфия мне придется туго. И правда, обычное лекарство меня из морока вывело, боли поприбавилось, а этот гад все жал: «Pain!» — и через секунд пятнадцать опять: «Pain!» И опять…

Я больше его не гонял. Просто делал вид, что его не замечаю. И вскоре я понял, что победа моя близка. Он начал как бы подыхать. Интервалы шепота увеличивались, становился он слабее, звучал все менее уверено. Так кончился день. Я заснул. Заснул и мой черт.

Следующим утром он словно ослеп. Когда входил ко мне кто-либо в комнату, он беспокойно вопрошал: «Who is in? Who is here?» Шепот был все еще настолько явный, что я с любопытством поглядывал на визитеров — не слышат того ли и они? Они вовсе ничего не слышали.

Это был мой личный противник, я должен был добивать его сам. «Ладно, — подумал я, оставшись с ним наедине. — А если вот так. Если ты такой явный, скажи-ка что-нибудь вот сюда». Я вызвал на своем телефоне voice recorder, включил запись и подставил ему микрофон под самую морду. То есть в то место, откуда шепталось: прямо по правой моей руке, чуть вверх и на два часа по циферблату.

Почему-то именно это его вовсе укокошило. Шептать в микрофон он не стал. Словно за шиворот его кто-то оттащил. Провалился он в свои тартарары и больше меня не беспокоил.

…Такая вот история. Кому Дева Мария является, кому Николай Угодник, а мне вот — шпаненок-наркоша. Такое вот мне личное откровение. Доказательство того, что смерти нет. Значит все, во что материалист не верит, вполне может быть. А Бог Вседержитель точно есть, потому что есть я, и ношу Его в своем сердце. «Разве не знаете, что вы — храм Божий, и Дух Божий живет в вас?» (1 Кор. 3:16)

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: