Ахилла

Продолжение, начало тут.

***

Чада и пасынки: превратности судьбы монашеской

Как поговаривали эмигранты всех волн и поколений, только первые пять лет тяжело, затем привыкаешь. От тихой дремучей провинции к переполненной и бурлящей житейскими морями-океанами столице тоже перейти было непросто, перекроить себя во всем: новая работа, новые связи, и головокружительный ритм повсюду. Слава Богу, нашлась вакансия по специальности, более-менее повезло с жильем, вот и о продолжении служения церковного приспело время подумать. Поначалу пришлось смиряться: в близлежащих храмах псаломщики и алтарники на зарплату не требовались, только за «спаси Господи». А у нас с супругой уже подрастали дети вмести с их запросами, поэтому даже скромный приработок пришелся бы весьма кстати…

Однажды мне улыбнулась удача — получил скромно оплачиваемое, но благодатное послушание в столичном епархиальном управлении. Долго там, увы, не задержался: искушенные в интригах епархиальные «матроны» скушали меня довольно быстро, представив перед начальством в самом невыгодном свете. Без всяких разбирательств мне указали на дверь. Перед этим в приемной секретаря некий добрый пастырь остановил меня, сказав: «Слушай, братец, наш друг и благодетель N.N. храм будет восстанавливать в области, священника нашли, теперь причт собираем — поедешь?»

Забегая вперед, скажу, что епархия оказалась вовсе не столичной, а соседней. Состоятельный московский бизнесмен решил возродить храм на родине своих предков. Место оказалось живописнейшим: лес, речка, цветущие луга, приветливые и радушные жители, необычайные тишина и покой повсюду — словно находишься не в нескольких часах езды от Первопрестольной, а где-нибудь в вятской глуши. Но ради поездок на воскресные и праздничные службы в этот дивный уголок русской природы вовсе было не жалко вначале давиться в переполненной дачниками электричке, а затем трястись по ухабам на видавшем виды «пазике». Я назвал обретенное место служения «мечтою поэта», думая рано или поздно окончательно перебраться сюда вместе с семейством. Единственным препятствием виделось одно: как прожить здесь на скромное дьячковское жалование — даже если питаться с собственного огорода, детей все равно нужно в столице учить, да одевать-обувать…

Этими мыслями и поделился с настоятелем, который, как и я, согласился на служение в этом чудесном «заповеднике». Иеромонах Никон (Дауров), ранее исправлявший в крупном возрождавшемся монастыре должность эконома, был приглашен сюда упомянутым благодетелем, с неофитской горячностью и поспешностью жаждавшим воскресить из руин каменную церковь, от которой остались только стены, да чудом уцелел алтарь с остатками иконостаса. Рядом располагалось кладбище, где еще с допетровских времен находили последнее пристанище пращуры нашего мецената. С выбором настоятеля он явно не прогадал: о. Никон оказался с коммерческой жилкой: «Вот восстановим храм, а дальше поставим заводики — свечной, масляный и сырный, чтоб людям работу хорошую дать, чтобы не уезжали из села, а наоборот — к нам стремились». Мне же в грядущем хозяйстве была предложена должность директора по персоналу с окладом (подумать страшно!) в десять тысяч «зеленых». Даже первая любовь когда-то так не вскружила голову, как это настоятельское предложение…

Но пока нужно было вложить немалые средства в реставрацию церкви и дома причта, облагородить кладбищенскую ограду, засыпать гравием все ямы и колдобины на подступах и подъездах к нашим святыням. Меценат исправно выделял деньги, работа кипела. И вдруг он внезапно исчез: «лихие девяностые» все еще давали о себе знать. Поговаривали, что его похитили и убили рэкетиры, а тело закопали неизвестно где. По другим слухам, бизнесмен, предвидев расправу от конкурентов, перевел капиталы за границу, сменил фамилию и внешность, и до сих пор благополучно здравствует где-то за океаном. Мы же остались предоставленными самим себе. Спонсорские деньги вскоре утекли, словно вода в песок, реставрацию и стройку пришлось заморозить, кое-как рассчитавшись с рабочими и специалистами. Подступала осень, дул недобрый и насквозь пронизывающий северный ветер с мелким и колким ледяным дождем. Мы приуныли, сознавая, что времена для нашей общины настали нерадостные. Хотя подлинные скорби были еще впереди, во всяком случае для автора этих строчек…

После одной из воскресных литургий, когда мы с настоятелем и прихожанами сидели за чаем в церковной сторожке, обогреваясь теплом хрестоматийной «буржуйки», к о. Никону нагрянули солидные мужчины на дорогих иномарках. Он принял их радушно, представив как своих давних приятелей и однокурсников по экономическому факультету, где когда-то окончил два или три курса, а затем, претерпев горе-злочастие от неразделенной любви, удалился от мира в монастырь. Несложно было догадаться, что наш пастырь готовился к их приезду, ради чего были припасены несколько бутылок прекрасного массандровского кагора и небольшое количество изысканной снеди. Гости же не стали утруждать себя трапезой, говоря, что заехали к нам по пути на охоту, а о. Никона с нетерпением ждут в столице такого-то числа там-то и во столько-то.

…Следующим воскресным днем мы немало удивились, когда сам о. Никон вышел из престижного авто, за рулем которого добрался до нашей глуши, и направился к храму. Вид его был немного растерянным, он словно извинялся за свалившееся на него счастье: «Не я сам, мне однокурсники подарили…» Мы же возрадовались: наконец-то настоятель сменил видавшую виды «Ладу» — теперь можно на батюшкиной машине добраться к храму с комфортом! Правда, по очереди — иномарка хоть и была просторной, да не вмещала весь причт и столичных прихожан. На трапезе после литургии открылось, что новые благодетели подарили ему не только автомобиль, но и небольшой бизнес по производству упаковки. «Вот поднимусь теперь немного, заработаю — тогда вновь будет чем с реставраторами расплачиваться, храм восстановим, а затем и заводики поставим: свечной, масляный и сырный», — делился с нами о. Никон своими далеко идущими чаяниями. Мы не возражали: значит, промыслом Божиим так было определено вдохнуть новое дыхание в возрождение разрушенной святыни — пусть наш пастырь займется бизнесом, если богатых жертвователей больше нигде не сыскать…

Если в прежние времена о. Никон проводил в деревне целые недели — благо, было, где ему устроить келью, — то отныне он появлялся только на праздничных и воскресных литургиях, да на всенощных, которые служились лишь накануне двунадесятых праздников. Мы воспринимали это как должное — бизнес есть бизнес, нерасторопных он не любит, разоряет и выталкивает на обочину. Постепенно заметили и перемены в облике настоятеля. С какого-то времени он стал мало чем отличаться от мирского человека — лишь клиновидная восточная бородка выдавала в нем клирика, да и то, когда был при рясе и наперсном кресте. Потянулись месяцы, годы… Иной раз о. Никон спешно покидал приход сразу по окончании службы, если не было треб, и даже не оставался на трапезу. Мы ему лишь сердечно сопереживали: дай Господь тебе, отче, заработать необходимые деньги, а затем мы вновь, единой общиной, будем совершать дело Божие в наших благословенных местах!..

И о. Никон старался. Понемногу продвигалась реставрация, и даже появились небольшие средства на профессиональных певчих. Всем нам настоятель платил по «стошке» — раз в месяц вручал стодолларовую купюру, а к Рождеству и Пасхе — целых две. Мы несказанно радовались и этому дару — конечно, деньги для столицы не ахти какие, но по тогдашним ценам их вполне хватало для закрытия небольших брешей в семейном бюджете. Тем более, все мы имели основную «мирскую» работу. Никто и не претендовал на большее: вот восстановим храм, затем поставим заводики — свечной, масляный и сырный, — тут-то наше житье-бытье наконец в гору пойдет. Но, как известно, человек предполагает, а Господь располагает. Хотя некоторые из нас предчувствовали что-то нехорошее, но все были уверены в пути, намеченном о. Никоном. Никаких отступлений и поправок не возникало даже в мыслях.

…Однажды, Великим постом, нам сообщили из епархиального управления, что такого-то числа владыка приедет к нам для совершения литургии Преждеосвященных даров. До назначенной даты оставалось всего два дня, и мы были в полной растерянности: как-никак, это рабочий день среди седмицы, придется отпрашиваться у начальства. Но не это обстоятельство так нас смутило, а то, что неожиданная новость пришла к нам не от настоятеля, а от секретаря епархии. Тщетно мы пытались дозвониться до о. Никона, но его сотовый телефон был постоянно выключен. Наконец, наш пастырь позвонил сам: в трубке был слышен его не на шутку встревоженный голос, с благословением: «Срочно готовьте храм к владычной службе!» Что нужно готовиться, мы это и так прекрасно понимали, но вряд ли кто догадывался в тот момент, что слышим мы нашего дорогого о. Никона в последний раз…

Дорогая иномарка неслась из столицы к далекому приходу на полной скорости. Хоть в том году весна была поздняя, но за МКАДом кое-где еще лежал снег, а на дорогах нашей глуши оставалось достаточно наледи. Крутой поворот — и вот крутая машина, совершив несколько головокружительных кульбитов, безжизненно валяется в кювете кверху брюхом, словно гигантский жук, обессиливший в попытках встать на ноги. Ее водитель, хотя и пристегнут по всем правилам, истекает кровью. Травмы не смертельные — если бы мимо проезжал хоть кто-нибудь, вытащил несчастного из кабины и отвез в больницу — можно было бы спасти. Но Господь, видимо, судил иначе…

Хоронила о. Никона вся деревня. Плакали все — и бабы, и мужики. И даже районное начальство не смогло сдержать слез. Все любили пастыря, и, даже несмотря на долгие его отлучки, надеялись на исполнение всего им задуманного. Храм был полон народу, отпевал погибшего пастыря лично владыка с целым сонмом епархиального духовенства. Наконец, пришло время дать усопшему последнее целование. Я особенно желал этого — в знак последнего настоятельского благословения. Но сконфузился — был без очков, не рассчитал расстояния, и вместо десницы покойного ощутил на своих губах пропитанное лаком дерево свежеструганной домовины. Поправить ошибку не вышло — оттеснила толпа. И, как скоро прояснилось, здесь тоже не обошлось без Промысла свыше: напрасно я стремился получить такое благословение…

Вскоре после похорон в храм наведались и ревизионная комиссия из епархии, и партнеры о. Никона по бизнесу, и правоохранители. Описывали имущество, искали какие-то документы. Среди проверяющих выделялся широкоплечий мужчина в форме майора милиции. Офицер оказался голосистым: на всю округу было слышно, как он кому-то сообщал в разговоре по мобильному: «Подожди немного, тут Коля ТетраПак убился, слышал? Протокольная работа, сам знаешь. К вечеру буду обязательно».

То, что усопшего в миру звали Николаем, всем было известно. Смысл прозвища ТетраПак тоже раскрывался быстро — да, занимался упаковочным бизнесом. Но что же здесь еще может быть сокрыто? Эти мысли не покидали меня всю обратную дорогу до столицы, пока я, немного придя в себя после всего случившегося, не добрался до интернета. Набрал в поисковике «Коля ТетраПак» — и поймал удачу с первого раза. Открылась ссылка на «Одноклассников» — единственной в то время крупной социальной сети. На странице некоего Бориса красовалась фотография: море, солнце, пальмы и группа отдыхающих. И комментарий: «Коля ТетраПак отдыхает, а мы вкалываем». Следом шел ответ пользователя, называвшего себя Николаем Добровым: «Не печалься, ты следующим полетишь в это райское местечко, обещаю». Видно, и комментатор, и изображенный на фото мужчина были хорошими приятелями.

И вот я с дрожью в коленках открываю профиль того самого Николая Доброва и… узнаю в нем нашего незабвенного о. Никона, имевшего аккаунт в «Одноклассниках» под именем Николая Доброва. Имя — его, мирское, фамилия — созвучная и красивая. Впрочем, лепота на этом не заканчивались: во всех фотоальбомах Николай Добров (он же о. Никон) запечатлелся не один, а в настоящей семейной идиллии, с милой дамой и очаровательными двойняшками — мальчиком и девочкой. В этих дивных ангелочках вполне проглядывались восточные черты отца семейства…

Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы, имея в распоряжении найденный виртуальный фотоальбом, выяснить остальные, ранее неведомые нам обстоятельства личной жизни горячо любимого настоятеля. Все было вполне прозаично: оказывается молодой иеромонах в Москве и, пока на собственное жилье не заработал, ночует в офисе фирмочки, подаренной предпринимателями — бывшими однокурсниками по университету. Как и полагается, в хорошем офисе должна иметься симпатичная секретарша. Она, исполнившись сострадания к новому шефу, приглашает его ночевать к себе домой, уговаривая: «Квартира у моих родителей большая, если стесняетесь меня — можете себе сделать келью на втором этаже, я даже подниматься туда не буду». Стеснение со временем прошло, переросло сначала в дружбу, а затем и чувства взыграли, родились дети… Тут и экономика от «лихих девяностых» оправляться начала, бизнес о. Никона-Николая расширялся, деньги потекли рекой, и постоянно находиться в офисе порядком наскучило. Все дела можно было поручить опытным «манагерам», а самому лишь временами делать контрольные звонки. Да не из столицы, и даже не с нашего среднерусского раздолья, а с Канар, Мальдив или не очень далекой Швейцарии, где суточная аренда престижного автомобиля обходилась куда дороже, чем месячное жалование всего нашего причта. Наконец стало ясно, куда же с таким упорством стремился наш настоятель, иногда не оставаясь на трапезу по окончании литургии, — явно боялся опоздать на самолет…

Но и это оказалось не самым страшным, по моему убогому разумению, а то, что вовсе не я был в первооткрывателях. Постепенно выяснялось, что знали-то многие: и поверенная в финансовых делах о. Никона бухгалтер Анфиса Егоровна, и церковный сторож Илья Степаныч, однажды приглашенный надзирать за рабочими, перевозившими мебель в новую настоятельскую квартиру, и даже старая дева Наталья — регент церковного хора — и то знала, Бог весть какими судьбами. Знали и молчали. Только я оставался в блаженном неведении. И если бы не услышал спустя день после похорон нашего пастыря загадочных слов «Коля ТетраПак», так бы и продолжал числить о. Никона едва ли не преподобномучеником. Тем более, что иеромонашиха и монашата прощались с отцом семейства в ритуальном зале морга, туда же явились все партнеры по бизнесу, а на отпевании в храме были только люди церковные, за исключением разве что нескольких чиновников районной администрации…

Но ведь был же выход, был! Имя ему — Любовь, а наша община складывалась на любви и полном доверии друг ко другу, словно во времена раннего христианства. Община любила своего пастыря — и приняла бы его таким, каким он сделался при столь лукавом стечении обстоятельств. Сложил бы с себя сан и монашество — стал бы ктитором, продолжая заниматься бизнесом и восстанавливать наши святыни. Да заводики строить — свечной, масляный и сырный. Его супруге тоже бы нашлось подобающее место в приходе, а ребятишки росли бы в заповедном уголке русской природы, внимая сказкам последних русских бабушек. Плачут ли они теперь над могилой своего отца? Ведь новая семья для о. Никона стала куда ближе и роднее, чем наша приходская. Однако, лично я со времени похорон о. Никона не видел на нашем приходе никого постороннего…

Однажды горечь, накопившаяся в моей грешной душе из-за открытия страшной правды, из-за несбывшихся надежд, так одолела меня, что я, возвращаясь с церковной службы, мысленно обратился к усопшему настоятелю: «Эх, отец-отец, что же ты наделал? Какие проникновенные проповеди ты говорил — о смирении, послушании, а наипаче — о целомудрии. И вот что оказалось… Да знал бы я раньше — прямо с амвона тебя бы стащил за твою козлиную бородку да к архиерею отвел. Пусть ты и возненавидел бы меня, зато жив остался…» С этой скорбью и заявился домой к своему доброму приятелю — молодому московскому клирику, которого братия и сослужебники шутя называли будущим старцем. И неспроста: в храме он с утра до позднего вечера, требы совершает да духовные беседы ведет, некогда болезному даже на трапезу отлучиться. Поведал я «будущему старцу» трагическую историю о. Никона, ожидая услышать слова поддержки, сочувствия, ободрения. А он возьми да и влепи мне с ходу: «Скажи спасибо, что не гомик!..»

Да что же это с вами, отцы-братья? Выходит, страшнее мужеложца зверя нет, а остальные грехи и беззакония Господь простит, и затем благословит? Не хуже ли в сто крат ваше молчание, когда вы видите погибающего брата своего, но ничего не делаете — и отношения боитесь испортить, и в доносчиках оказаться, даже тогда, когда превозносимые вами церковные каноны прямо предписывают сообщать своему архиерею о тех или иных нестроениях в клире? Хотя кое-где доносить у нас любят: не правды ради Христовой, а совсем по иным соображениям. Но это уже совсем другая история…

Окончание следует

Читайте также:

• Часть 1

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: