Ахилла

Племянник знаменитого философа, внук не менее знаменитого историка, троюродный брат Блока и друг детства Андрея Белого, поэт-символист, православный священник, ставший католиком восточного обряда, — всё это о Сергее Соловьёве. Сегодня день его памяти — он родился 13 (25) октября 1885 года.

***

До выхода в свет книги «Последний Соловьёв», на основе которой написан этот очерк, о Соловьёве-младшем было мало что известно. Собирать материалы об о. Сергии Валерий Смирнов (в монашестве — Марк) начал еще в 70-е годы, будучи студентом МДА. Он застал в живых доминиканскую монахиню, сестру Екатерину (в миру — Нору Рубашову), которую крестил в 1926 году о. Сергий Соловьёв и которая была арестована по одному с ним делу в 1931 году (по просьбе Валерия Аркадьевича она оставила краткие воспоминания о Соловьёве), разыскал дочерей Соловьёва, поговорил с теми, кто помнил его живым. Работу над книгой об о. Сергии поддержал о. Александр Мень. В свет она вышла только в 2014 году.

Маленький поп

Среди предков Сергея Соловьёва — первый в России и Украине философ и мистик Григорий Сковорода, и его ученик и жизнеописатель Михаил Коваленский. Один прадед — протоиерей, служил при Московском коммерческом училище, другой — рязанский помещик, женившийся на своей крепостной, занимался библейской хронологией. Третий — морской адмирал, четвертый — ботаник и путешественник. Один из дедов — известный историк, автор «Истории России» Сергей Соловьёв, одна из бабушек — детская писательница, «русский Андерсен» — Александра Коваленская.

Мать Сергея Соловьёва, Ольга Михайловна, с юности была склонна к религиозным исканиям, серьезно занималась живописью, писала иконы. С будущим мужем познакомилась, когда давала уроки его сестре, он был тогда 16-летним гимназистом, а ей было 22 года. Обвенчались они через 6 лет, когда Михаил окончил университет.

Подробности о детстве Сергея Соловьёва известны прежде всего из оставленных им воспоминаний. В детстве мальчик был очень религиозен, и как это ни кажется странным для ребенка — увлечен церковностью. Заметив это увлечение, бабушка-писательница подарила Сереже (видимо, 9-10-летнему) ящик с церковной утварью.

«Можно было начинать облачаться, кадить, справлять все службы, но решительно запрещено совершать таинства и служить обедню. Дело стало за богослужебными книгами. На первых порах у меня был Марусин учебник богослужения, молитвенник и подаренная отцом славянская Библия. Скоро отец подарил мне и настоящий синенький служебник, и коричневую псалтирь с серебряной лирой на переплете. Таково было скудное начало моего храма. (…) Нашу квартиру я обратил в храм. Кабинет отца был главным алтарем, дверь из его кабинета в гостиную — царскими дверями, перед этой дверью кстати висела занавеска на кольцах, которую можно было отдергивать. Темный коридор и моя комната были сделаны приделами, где служились будничные службы. Отец, работая за письменным столом, никогда не мешал мне служить перед его носом, требуя только, чтобы служба совершалась вполголоса. (…) Во мне пробуждалось желание и самому исповедовать. Я бродил со свернутой епитрахилью по поляне, улавливал где-нибудь Настьку, спрашивал, почитает ли она отца и мать, быстро накрывал епитрахилью и отпускал ей грехи. Из Настюшки мне удалось сделать своего дьячка, и я облекал ее в зеленый стихарь. Иногда я служил всенощно на воздухе, поставив аналой под елями».

А вот что вспоминал о маленьком Сереже в церкви Андрей Белый (Борис Бугаев):

«Ему было тогда лишь девять лет; он поражал надменством, стоя на клиросе с дьячками и озирая прихожан.

„Такой малыш, а кичится“, — так думалось мне.

Бедный „Сережа“, неповинный в напраслине: впечатление — от необычного вида; светло-желтое пальто с пелериной, а бледное личико в шапке пышнейших светло-пепельных волос было ангеловидно; что-то не детское: задумчивость нечеловеческих просто глаз, казавшихся огромными, сине-серыми, с синевой под ними; вид отлетающий от земли („не жилец на земле“!); нет детскости, но и нет старообразия: грустно-задумчивая бездетность, — она-то и показалась мне „чванством“; еще показалось: сумел забраться на клирос, куда не пускают, бегает с раздутым кадилом за иконостас; и, выходя оттуда — оглядывает: знай-де наших!»

Юный поэт и философ

Боря Бугаев был принят в доме Соловьёвых как свой, вечерами за чайным столом они с Сережей встречались с творческой и интеллектуальной элитой Москвы: Сергеем Трубецким, позднее — Валерием Брюсовым, Зинаидой Гиппиус, Г. А. Рачинским, и, конечно, с Владимиром Соловьёвым, Сережиным дядей, причем в разговорах подростки участвовали наравне со взрослыми.

Сергею было 18 лет, когда он осиротел. В январе 1903 года скончался его отец, после его смерти застрелилась мать.

В 1904 году юноша поступил на словесное отделение историко-филологического факультета. С осени 1907 года Сергей перешел на классическое отделение, чтобы заниматься античной литературой.

В эти годы выходили его стихи — и отдельными книжками, и печатались в журналах и альманахах. Сейчас они практически забыты, хотя Евгений Евтушенко включил стихотворение Соловьёва «Петербург» в свою хрестоматию «Десять веков русской поэзии». Сергей вместе с другом детства Андреем Белым входил в литературно-философский кружок «аргонавтов». «Друзья сочиняли стихи, обсуждали философские трактаты, погружались в бурные литературные дискуссии, но при этом жаждали не создания шедевров, не славы, а реального преображения мира, изменения самой структуры материального бытия. Они верили, что стихи и философия могут оказаться реально преобразующей силой», — пишет о них Марк Смирнов.

Отдельная история — взаимоотношения Соловьёва, Блока и Белого, которых он и познакомил друг с другом. Культ Прекрасной Дамы — Любови Дмитриевны Менделеевой, невесты, а потом жены Блока — они создавали и развивали втроем. Но если для Белого это привело к трагической страсти к жене друга, то Соловьёв вышел из этой мистической игры без последствий, правда, с Блоком отношения порвал: а потом писал ядовитые критические статьи о блоковских стихах, впрочем, Блок отвечал ему тем же.

Осенью 1912 года Сергей женился на Тане Тургеневой, девушке, мучительный роман с которой привел его в 1911 году к психическому срыву и попытке самоубийства.

С 1913 года Соловьёв стал много размышлять о возможности христианского единства, о будущем Вселенской Церкви.

Православный священник

Осенью 1915 года он был принят в МДА, а в феврале 1916 года, в возрасте 31 года, рукоположен в сан священника. Интересно, что Соловьёв в эти годы испытывал сильную антипатию к Павлу Флоренскому, в письмах к жене называл его «змием» и «эссенцией ереси».

В 1915 году Сергей Михайлович издает биографию своего дяди Владимира Соловьёва, в которой есть строки: «Будем надеяться, что недалеко и до исполнения его (В.С.) главной молитвы, (..) до восстановления церковного единства между Востоком и Римом».

Летом 1916 года Соловьёв познакомился с четой Абрикосовых, выпускниками Кембриджа, католиками, которые, вернувшись из-за границы в 1910 году, стали католическими миссионерами среди студенчества и интеллигенции.

Накануне революции, 2 февраля 1917 года, отец Сергий Соловьёв участвует в прениях Петроградского религиозно-философского общества. «Во время прений Белый и Соловьёв много нападали на Флоренского — за его черносотенство, идейную двуличность, утверждение, что христианство вне моральных категорий зла и добра…» (из дневника секретаря РФО С.П. Каблукова)

6 февраля о. Сергий выступает с докладом «Кризис славянофильства». В числе основных тем доклада: «Вселенское призвание славян. Союз православного и католического мира», «Идея соединения церквей как лозунг в борьбе за европейский мир».

В течение 1917 года в журнале «Народоправство» Соловьёв публикует ряд критических, даже обличительных по отношению к церковной реальности статей.

«Обильны наши святыни, но кругом них — мерзость запустения, пьяные и вороватые монахи, вялое и отягченное житейскими заботами духовенство». Соловьёв видит причины кризиса русского православия прежде всего в том, что «…оторванная от вселенского единства церковь (..) превращается в мирское учреждение».

«Жив святой и вечный Запад… единственная культура, которая из века в век закономерно развивалась под знамением креста. Мы увидим, что мы были перед Европой дети, и, может быть, с великим будущим, но которым грозит опасность вообразить себя большими и впасть в непоправимую беду».

Если прежние друзья по литературе видели в революции пробуждение новых творческих сил, то Соловьёв не верил в то, что справедливость может родиться в противлении Христу. Бывшего когда-то другом Блока за поэму «Двенадцать» он назвал певцом современного сатанизма.

Весной 1918 года о. Сергий окончил Академию и еще недолго оставался при Академии доцентом. Некоторое время жил с женой и тремя дочерьми в доме о. Павла Флоренского в Сергиевом Посаде (видимо, старые распри остались в прошлом).

В страшные годы голода и разрухи Соловьёвы спасались в мирных и относительно сытых тогда поволжских местах — жили в семье мельника, о. Сергий зарабатывал на жизнь учительством в школе, служил, видимо, и как священник. Одну зиму прожили благополучно, потом стало тяжело. В семье мельника все болели, выжить было трудно. Соловьёвы потеряли среднюю дочь.

По непонятным причинам, в конце 20-го — начале 21-го года о. Сергий переехал в Москву, оставив жену и дочерей в Балашове, куда перебрались после Поволжья. Отношения с женой испытания разлукой не пережили, нашелся человек, который стал ей поддержкой и опорой. В Москве Соловьёв зарабатывал переводами поэзии, преподаванием истории литературы и классических языков.

Католик восточного обряда

К общине русских католиков о. Сергий присоединился в конце 20-го года.

Скорее всего, его принял в католичество экзарх русских католиков Леонид Федоров, приехавший в это время в Москву.

«Чем же было вызвано такое решение? С одной стороны, конечно, ему предшествовали длительные духовные поиски, сказалось и влияние идей дяди — Владимира Соловьёва. Но, с другой стороны, не следует забывать, что решение принималось в те годы, когда Российская Православная Церковь была раздираема расколами и разделена на взаимовраждующие группировки. У Сергея Соловьёва это создавало ощущение неуверенности, перед лицом же надвигающегося на христианство воинствующего безбожия — усиливалось стремление найти незыблемую опору „в твердом камне Церкви“, в „скале Христовой“. Таким фундаментом Вселенской Церкви, по его мнению, оставалась, как и прежде, Церковь Католическая, возглавляемая епископом Римским», — пишет Марк Смирнов.

Вот что известно о русских католиках согласно исследованиям священника Поля Майе, дьякона Василия фон Бурманна и священника Антония Венгера.

Общины, состоявшие целиком из католиков русского происхождения, появились в начале ХХ века. Одна община образовалась в Петербурге из кружка Волконской, наиболее активным ее членом была Наталья Ушакова, кузина Столыпина. Постепенно она собрала в столице трех священников, перешедших в католичество из православия и старообрядчества: это были Алексий Зерчанинов, Иоанн Дейбнер и Евстафий Сусалев. Все трое переехали в Петербург после Манифеста 17 апреля 1905 года, даровавшего свободу совести. Появление указа вызвало массовое возвращение в Католическую Церковь бывших униатов, насильственно зачисленных в православные. Но свобода не была полной: при возвращении в католичество от них требовалось в таких случаях принятие латинского обряда; католичество византийского обряда оставалось совершенно неприемлемым.

Вплоть до Февральской революции католические общины византийского обряда в обеих столицах существовали на полулегальном положении.

После Февраля наступил краткий период расцвета. Митрополит Андрей (Шептицкий) посвятил Владимира Абрикосова в священники, сделав его официальным главой Московской общины русских католиков. Экзархом русских католиков восточного обряда стал священник Леонид Федоров. В тот же период состоялся Собор под председательством митрополита Андрея, положивший каноническое основание РКЦ.

В сентябре 1922 года вместе с большой группой ученых, писателей, философов из России были высланы о. Владимир Абрикосов и член московской общины известный публицист Дмитрий Кузьмин-Караваев (первый муж будущей матери Марии). Община была практически обезглавлена. Весной 1923 года, когда власти развернули кампанию против Православной Церкви, обвиняя ее в попытке сопротивления изъятию церковных ценностей, процесс прошел и над католическим духовенством. 13 священнослужителей предстали перед судом. Прелат Будкевич был расстрелян, остальные приговорены к различным срокам заключения. Леонид Федоров отсидел два срока подряд и умер в 1935 г., в московской доминиканской общине было арестовано 38 человек. Именно в эти критические для русского католичества годы Сергей Соловьёв присоединяется к Католической Церкви.

Между православием и католичеством

Дальше, однако, начинаются странные метания…

Из книги немецкого бенедиктинца Василия фон Бурманна о Леониде Федорове мы узнаем: «На Фоминой неделе 1921 г. о. Соловьёв сообщил о. Владимиру Абрикосову о том, что сила благодати Божией и молитвы преподобного Сергия вернули его в лоно Православной Церкви. Отцу Леониду Федорову, который пришел поговорить с ним в Румянцевский музей, где тогда работал Соловьёв, он сказал, что не вернулся в православие, а считает себя „запрещённым католическим священником“».

«Оказывается, что он не находит в католичестве глубины православия и ещё не разрешил себе окончательно вопрос о папской непогрешимости, о моменте Пресуществления и об отношении Католической Церкви к русским святым, — вспоминал об этом свидании о. Леонид. — Свой переход он считает ложным шагом (faux pas) и важно заявляет, что призван распространять и углублять „идеи своего дяди“».

Андрею Белому в декабре 1922 года Сергей Соловьёв пишет: «И пусть в нём (католицизме) много вековых грехов, много демонической жути, но ведь это волшебный лес с чудовищами, в глубине которого таится чаша с Божественной кровью. Я отвергнут и католиками, и православными, но всё с большей бодростью чувствую, что иду по правильному, хотя очень опасному и скользкому пути». Из письма к дочери мы узнаём, что в октябре 1923 года отец Сергий ещё совершает богослужения в православной церкви деревни Надовражино (рядом с имением Коваленских).

Однако уже в августе 1924 года, в своем обращении к Католической миссии помощи России отец Сергий говорит о том, что передаёт Ватиканской библиотеке рукопись Владимира Соловьёва «История и будущность теократии». Он подписывает: «Племянник Владимира Соловьёва, католический священник восточного обряда».

Незадолго до этого, в мае были вынесены приговоры всем арестованным членам и прихожанам доминиканской общины: различные сроки заключения от трёх до десяти лет. В начале июля осуждённые были отправлены по этапу.

Вновь католик

Как ни странно, но именно возросший риск служения привел к тому, что Соловьёв наконец определился по отношению к католичеству. В 1925 году он возглавил маленькую общину русских католиков в Москве. Он служил в римско-католическом храме Непорочного Зачатия на Малой Грузинской улице, где настоятелем был священник Михаил Цакуль, с которым на первых порах у них сложились хорошие отношения.

Питерская католичка С.А. Лихарева встречалась с отцом Сергием в то время. Вот что она вспоминала:

«Зимой во время богослужения замерзала не только вода, но и вино; приходилось перед Пресуществлением отогревать около кадила. Было Рождественское время… Верующих, да ещё восточников, было мало; они же чтецы, певчие. Беседовали мы у о. Сергия на дому; в другой мой приезд — в одной из небольших чайных. О. Сергия пока ещё не трогали, так как он имел документы профессора и литератора».

Марк Смирнов в своей книге цитирует воспоминания монахини Екатерины, в миру Норы Рубашовой: «Мне много раз приходилось слышать молитвы на церковнославянском языке в православных храмах, но такого красивого богослужения и таких проникновенных проповедей, как у отца Сергия, мне слышать почти не приходилось. Зимой в храме было холодно, отец Сергий служил в шубе. От соприкосновения с металлом чаши губы его всё время были окровавлены».

Основной принцип католичества восточного обряда (в литургической практике) сформулировал ещё в 1912 году государственный секретарь Ватикана кардинал Мерри дель Валь: «Ничего не прибавлять, ничего не убавлять, ничего не изменять» (в восточном обряде, аналогичном обряду Православной Церкви. — М.С.). Таким образом, русские католики оказались в межеумочном положении. Для обычных католиков они были обрядово и культурно инородным телом, а для православных — еретиками и предателями отеческой веры.

В 1926 году Россию посетил автор исследований о Владимире Соловьёве, епископ Мишель д’Эрбиньи, член Общества Иисуса, председатель Папской комиссии «Pro Russia», ректор Папского восточного института. Явно — с целью изучения положения религии и Церкви в Советском Союзе, но была и секретная миссия — восстановить католическую иерархию в России. Осенью 1926 года Д’Эрбиньи познакомился с отцом Сергием Соловьёвым. «Он так меня обнимал и целовал, — писал Соловьёв старшей дочери, — что и не знал, как вырваться».

Во время пребывания в СССР Д’Эрбиньи рукоположил четырёх новых католических епископов, среди них был Пий Эжен Невё, назначенный апостольским администратором в Москве.

В ноябре того же года Невё назначил Соловьёва вице-экзархом католиков восточного обряда — то есть заместителем экзарха Леонида Фёдорова, находившегося в заключении на Соловках.

Невё избрал отца Сергия своим духовником. Нора Рубашова вспоминает: «К восточному обряду монсиньор Невё относился с большой любовью, и хотя никогда не служил по восточному обряду, хорошо знал его. В беседах со мной он часто высказывал своё неодобрение тем русским католикам, которые практиковали западный обряд. Он считал, что русские должны практиковать только восточный обряд».

Соловьёв продолжал поддерживать отношения с дочерями, переписывался с ними. Несколько лет подряд отец Сергий гостил с ними у Максимилиана Волошина в Коктебеле. Вот как вспоминает о нём один из гостей «Дома поэта» (так называл свой гостеприимный дом Волошин) С.В. Шервинский: «Последний раз мы встретились летом 1926 года в Коктебеле, в гостях у Макса Волошина. В те годы там собиралась значительная группа литераторов, проводившая в Коктебеле время своего отдыха. Там были священник Дурылин, Белый, Габричевский. Мы довольно весело проводили время, устраивали любительские спектакли, в которых я принимал большое участие, шуточные вечеринки, танцы и т.д.

С.<ергей> М.<ихайлович> во всём этом никакого участия не принимал. Жил он в соседнем от волошинского дома здании и почти всё время проводил в своей комнате, как в монастырской келье, в полном уединении. Одет он был в цивильный костюм — чёрные брюки и куртку. Однажды я зашёл в комнату к С.М. и стал его уговаривать пойти в наше общество развлечься, немного пообщаться и отдохнуть. При этом я уверял его, что ничего плохого, не подобающего его сану, не произойдёт. На это С.М., показывая на свою очень скромную старенькую чёрную куртку, сказал: „И без того, вот этим святые ризы унижены, а вы говорите идти развлекаться, нет уж, дорогой, увольте…“ Впрочем, он принимал участие в религиозно-философском вечере, посвящённом 700-летию со дня смерти св. Франциска Ассизского, который устроили отдыхающие литераторы».

Катакомбный католик

В 1929 году по какой-то причине отец Михаил Цакуль, с которым первое время у о. Сергия сложились такие хорошие отношения, отказал ему в алтаре для совершения богослужения по восточному обряду. Служить в православных храмах по договоренности с кем-нибудь из друзей — православных священников Соловьёв не хотел, чтобы не дать повод православным говорить о его возвращении.

И Соловьёв переходит на «катакомбное» положение. «Отец Сергий забрал из храма Непорочного Зачатия несколько облачений, напрестольное Евангелие, антиминс и другие вещи, необходимые для совершения богослужения на дому. Богослужения проходили в катакомбных условиях, присутствовали только несколько человек, служил он всегда по восточному обряду. Престолом у него был обычный, накрытый белой скатертью стол» (из воспоминаний Н. Рубашовой).

Выживать удавалось благодаря переводам: в первую очередь с греческого, латыни, немецкого, итальянского. Английский и польский были выучены специально ради заработков. Многие из сделанных тогда Соловьёвым переводов стали классическими и публикуются по сей день.

В то время отец Сергий продолжал размышлять о путях к достижению христианского единства. Он полагал, что, если в Католической Церкви будут почитать древнерусских святых, это могло бы помочь молитвенному общению католиков и православных, сблизить их.

Он передал в Рим свою рукопись о преподобном Сергии Радонежском, но получил ответ, что говорить о Сергии Радонежском как о святом нельзя, потому что в Русской Церкви не было святых после разделения Церквей. (Удивительно все-таки, как Церкви-сестры были похожи друг на друга в своей горделивой замкнутости.)

Память православных святых была установлена для русских католиков Папой Пием XII в 1940 году еще при жизни о. Сергия. Правда, он о первом шаге к осуществлению своей мечты о соединении Церквей вряд ли имел возможность узнать…

Монахиня Екатерина (Нора Рубашова) свидетельствовала, что «после присоединения ко Вселенской Церкви отец Сергий никогда не выступал против Православной Церкви, со священнослужителями которой у него сохранились дружеские отношения… Он терпеливо и незлобиво принимал непонимание и недоброжелательность к восточному обряду как некоторых латинских священников, так и мирян, и иногда с остроумием, ему свойственным, шутил по этому поводу».

В 1931 году одна из дочерей переехала жить к о. Сергию в Москву. К тому времени у него появился свой приличный угол — комната из фондов Центральной комиссии улучшения быта учёных.

Арест и помутнение рассудка

А вскоре после этого отец Сергий Соловьёв, а одновременно с ним и многие прихожане его общины, в том числе Нора Рубашова, были арестованы. Обвинялись они в шпионаже в пользу Ватикана и Франции и содействии интервенции.

В тюрьме Соловьёв пробыл чуть более четырёх месяцев. Нора Рубашова вспоминала о случайной встрече с о. Сергием в тюремных коридорах: «По его виду я поняла, что ему очень плохо, что он тяжело болен. Я была так потрясена его внешним видом, что не смогла ничего ему сказать. Было заметно, что его рассудок уже помутился».

Приговор был вынесен довольно мягкий — десять лет ссылки в Алма-Ату (шесть лет спустя расстреляли бы). Но в ссылку он не уехал. Болезнь обострилась, и Соловьёва доставили в так называемую Троицкую колонию — психиатрическую больницу на станции Столбовая Курской железной дороги в 64 километрах от Москвы.

Епископ Невё тогда писал в одном из писем в Рим об отце Сергии, ссылаясь на сообщение женщины, освобождённой вместе с Соловьёвым: «О здоровье отца Сергия она рассказала очень грустные факты. Он так худ, что при виде его можно испугаться… Ему сказали, что <…> обе дочери арестованы. Вследствие этого отец Сергий потерял способность здраво рассуждать». «В разговоре у себя дома он обронил слова: „Я всех выдал“. Правда ли это? Или это игра его воображения? Один Бог знает истину».

На Столбовой отец Сергий пробыл чуть больше года. В ноябре 1932-го он был выпущен на поруки старшей дочери. В течение трёх последующих лет Сергей Михайлович большую часть времени провел в психиатрических клиниках: 1-го Медицинского института, в Донской больнице, в больнице имени Кащенко. Пока он был в больничных застенках, в издательстве «Academia» вышел в свет последний прижизненный литературный труд Соловьёва — поэтический перевод трагедий Сенеки.

По воспоминаниям дочери, «болезненное состояние С.М. Соловьёва усугублялось тем, что он подверг себя казни, заключавшейся в отказе от всякой деятельности». «Недовольство собой у него начало проявляться задолго до болезни, внешне оно выражалось в том, что он никогда не фотографировался и не смотрелся в зеркало. Единственное изображение его внешности — портрет, выполненный художником М.С. Родионовым в 1925 году. Он не передаёт главного, что одушевляло, озаряло его лицо, — глаз, о которых кто-то из хорошо знавших философа Владимира Соловьёва восклицал: „Опять я вижу соловьёвские глаза!” В болезни глаза приобрели трагическое выражение. Отца мучило ощущение своей вины перед теми, кто ему поверил, за ним последовал и оказался в тюрьме. Наступало очередное обострение болезни, и его приходилось в очередной раз помещать в психиатрическую больницу. Он твердил: „Я отравил весь мир! Смотри — небо темнеет, с него падают мёртвые птицы”».

***

В 1909 году Андрей Белый обратился к другу в стихах:

Какою-то нездешней силой
Мы связаны, любимый брат.
Как бы неверная зарница,
Нам озаряя жизни прах,
Друзей минутных вереница
Мелькнула в сумрачных годах;
Ты шел с одними, я — с другими;
Шли вчетвером и впятером…
Но много ли дружили с ними?
А мы с тобой давно идем
Рука с рукой, плечо с плечом.
Годины трудных испытаний
Пошли нам Бог перетерпеть, —
И после, как на поле брани,
С улыбкой ясной умереть.

Годины трудных испытаний предстояли, в этом Белый не ошибся, хотя, если смотреть со стороны, пожалуй, что Соловьёву их досталось много больше. Борис Бугаев скончался от инсульта в 1934 году, об их встречах в 20-30-е годы ничего не известно, их пути разошлись еще до революции.

Соловьёв умер 2 марта 1942 года в больнице Кащенко, эвакуированной из Москвы в Казань. Но на поле брани в прямом смысле не умер ни тот, ни другой. Но не была ли кончина Сергея Соловьёва смертью мученика идеи церковного единства в брани с духами поднебесной злобы?..

Иллюстрация: набросок портрета работы Александра Габричевского

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: