Ахилла

Продолжение цикла, начало тут.

Очерки женских образов современной РПЦ

У Русской Православной Церкви — преимущественно женское лицо. Это факт, нравится он или не нравится модным проповедникам, но Церковь-матушка держится на женщинах. И эти женщины, живые и теплые, далеки от того глянцево-картонного образа «правильной прихожанки», который так старательно лепят православные СМИ.

Автор надеется, что читатель не увидит в этих зарисовках осуждения и насмешки. Все персонажи имеют свои прототипы, порой довольно узнаваемые, однако автор предостерегает от возможного вульгарного восприятия героинь как реальных людей, напоминая, что они суть продукт несовершенного авторского мозга и любящего авторского сердца.

Тоже изрядно несовершенного.

Текст автора читает Ксения Волянская:

Глава 2. Панкетка Виолетта

Мы с ней не то чтобы дружили, просто тусовались в одной компании. Она была родом из крупного российского портового города и всем говорила, что её отец — капитан дальнего плавания. В советском и особенно раннем постсоветском обществе это был не просто социальный статус. Это была торговая марка и знак качества одновременно.

Её звали Виолетта. У нее была внешность маленькой парижанки: стрижка-каре с челкой до бровей, тонкие мальчишеские запястья, красивой лепки скулы, пристрастие к темно-бордовой, почти черной помаде, хрипловатый голосок и смешная привычка все время хохлиться как воробушек. А в декорациях у нас значился совсем не Париж, а брутальный Ебург начала девяностых, и обдолбанные ангелы бродили по его тротуарам, волоча подбитые крылья.

Виолетта, впрочем, была совсем не простушка и довольно искусно культивировала образ «Принцесса в гадюшнике». Наша общага была еще тем гадюшником, надо признать. Например, свои заграничные бусики, надушенные шёлковые платочки, туфельки 35-го размера и чулочки с кружевными резиночками Виолетта хранила, как сейчас помню, в большом кособоком и почерневшем тазу под кроватью. Когда затевалась стирка, Виолеттино добро грудой высыпалось на кровать и таз использовался по его прямому назначению.

В нашей компании мы все были бесприютные дети. Мы влюблялись друг в дружку и часто менялись одеждой — без спроса: у нас тогдашних было смутное понятие о частной собственности. Виолеттины вещички никто не надевал: ни на кого не налазили. Сама же Виолетта с удовольствием носила свитера подруг. Тогда не слыхивали про стиль «гранж» и одежду «оверсайз». Крошка Виола в шмотье с чужого плеча была первопроходцем стиля. Я думаю, это был такой неосознанный мэссэдж миру: не ешь меня, Серый Волк, я маленькая девочка, я ни для кого в этом мире не представляю угрозы, разве что для себя самой, я просто немножко заблудилась, кругом леса, а до Парижа еще сорок льё пути…

Никто из наших бы не удивился, если бы Виолетта поигралась-поигралась да нашла себе денежного папика. Но программа засбоила, и на последнем курсе Виолетта влюбилась в плохого парня по прозвищу Хмурый Боров и затусовалась с панками.

Однажды они завалили в общагу всей гоп-компанией. Я заглянула на огонек в самый разгар веселья, и дивная картина открылась мне в клубах сигаретного и прочего дымов. Гремела музыка, все пили и орали. Хмурый стоял и мочился на кровать Виолеттиной соседки — тихой, застенчивой девочки. Девочка чуть не рыдала, сдерживаясь из последних сил. В центре роковухой хрупкая Виолетта. Она нюхала розу и улыбалась. Чему она улыбалась, я так и не поняла. На мой субъективный взгляд, впору было выпить яду и бежать прочь.

После этого случая мы перестали общаться. Виоллету подвергли остракизму и запретили приводить панков. Она собрала вещички и съехала к своему хмурому-понурому милому. А там и преддипломная практика подоспела, следом — защита, выпускной, — мы разлетелись кто куда и потеряли друг друга, а Виолка так вообще исчезла с радаров. Тогда это было запросто: большая страна рассыпалась как карточный домик, все летело в тартарары, почта работала из рук вон. Письма терялись, не находя адресата. Междугородние звонки были не по карману. До меня доходили отзвуки слухов, что Виолетта очень нуждалась в этом своем портовом городе и даже какое-то время зарабатывала мытьем полов. Больше я ничего о ней не знала.

Мы нашлись четверть века спустя, случайно, благодаря фейсбуку. Я написала пост про приходские сплетни и «гражданский брак», — это когда люди сходятся и живут, не ставя государство в известность. Церковь такие отношения, даже многолетние, почитает за блуд. Разразилась кровавая сеча. В комментарии пришли разные люди, и многие между собой переругались, и многие души были загублены, и другие многие были забанены и забыты.

Какая-то женщина особенно зло отшлепала меня как автора, «пропагандирующего разврат». Меня поразил ее менторский высокомерный тон. Надменная комментаторша показалась смутно знакомой. Я открыла ее аккаунт и обомлела. Это была Виолетта. Правда, теперь ее звали Мария, как Богородицу.

Она здорово изменилась: в платочке, юбка до пят, все больше на фоне каких-то старцев и монастырей. Рядом с хрупкой Виолеттой маячил здоровенный мужик, бородатый, под скобку стриженный. Одет мужик был в осовремененную версию косоворотки. Мать моя женщина, то ж Хмурый! Счастливая православная семья. Я побродила с открытым ртом по гулким выставочным залам чужой жизни, разглядывая фотоэкспонаты, потом погасила свет и вышла на цыпочках.

Я поняла, что с Виолеттой случилось какое-то несчастье. Такая надменность служит защитной броней, как правило. В принципе, я поняла ее, Виолетту. Ведь и я такая же. Я так же пришла в Церковь спасаться — от самой себя, от всех моих демонов, гнавшихся по пятам. И там, в спасительной пропахшей ладаном полутьме, нашла, как мне казалось, приют и защиту.

Быстро выяснилось, впрочем, что чувство защищенности оказалось фальшивкой. Мои демоны, отступив для видимости, взбодрились и густо заколосились, удобренные обильным чувством вины, прямо под исповеднической епитрахилью. На место одного пришло семь более злейших, и спрятаться от них было уже негде. Осталось только растолочь себя в мелкую пыль и прильнуть, поскуливая: не ешь меня, Страшный Бог, не ешьте меня, демоны, я маленькая глупая девочка, я так и не вырулила в этой жизни, я ничто и никто, отрекаюсь от себя.

Но сказать такое язык не поворачивался. И тогда я подумала, что, может быть, Богу совсем не надо, чтобы я истолкла себя в пыль. Мелькнула крамольная мысль, что Ему вообще от меня ничего не надо. Может быть, самое разумное — оставаться сидеть на старой доброй «наркоте», я имею в виду мое чувство Бога Любви, который никого ни за что не карает. Который сходит с креста, чтобы обнять тебя окровавленными руками. Который знает нас как облупленных и не требует больше, чем каждый из нас может дать.

И пусть я потом сильно обломаюсь, пусть мой Бог для слабаков и городских невротиков, но я не хочу иного Бога. Я Его, такого вечно недовольного, раздраженного и мстительного, просто не вмещу. Ничтоже сумняшеся, я взяла и забанила Бога-Страшного судию до самого Страшного Суда.

Виолетту я тоже, кстати, забанила. Ее (вернее, последнюю ее версию) я тоже не вмещу…

Продолжение следует

Иллюстрация: Валерий Крестников, специально для «Ахиллы»

Читайте также:

• Стильненький белый платочек

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: