Ахилла

Отрывки из книги протопресвитера армии и флота Георгия Шавельского (1871-1951) «Русская Церковь пред революцией». Саму книгу в формате pdf вы можете скачать в нашей библиотеке.

***

Последний самодержавный всероссийский император

Русская православная Церковь во всех проявлениях своей жизни теснейшим образом была связана с государством, самодержавный император которого по основным законам (ст. 42) считался «блюстителем правоверия и всякого в Церкви благочиния», а в акте о наследии престола даже именовался «главою Церкви».

При столь тесном союзе Церкви с государством и вытекающих отсюда разнообразных возможностях влияния самодержавного монарха на Церковь нельзя совсем отделить ту или иную эпоху Церкви от личности современного ей императора. Его характер, настроение, взгляды, весь его духовный облик не могли не оказывать своего влияния на течение церковной жизни.

Российский император имел возможность непосредственно или посредством подчинявшегося ему Синода направлять жизнь Русской Церкви по определенному руслу. (…)

XIX век не знал относившихся равнодушно к Церкви русских императоров. Императоры Александр I, Николай I и Александр II были верующими и преданными Церкви монархами. Александр III отличался особой набожностью и высокими семейными христианскими добродетелями. Император Николай II вырос в атмосфере подлинного русского благочестия, отличавшего весь уклад жизни семьи его отца. Благочестие было привито ему с детства, и оно не покидало его до последних минут его жизни. Женитьба императора нисколько не помешала развитию его набожности, так как императрица Александра Феодоровна также от своей семьи унаследовала горячую религиозность и своим влиянием на супруга лишь закрепляла, но не расслабляла его религиозное чувство.

Религиозность царя и царицы имела у каждого из них свои оттенки. Царь веровал смиренно, просто и непосредственно. Становясь на молитву или входя в храм, он совершенно отрешался от своего царского величия — тут он хотел быть как все — только смиренным рабом Божиим. Наблюдавшие царя умилялись, когда он «Слава в вышних Богу» на всенощной, «Верую» и «Отче наш» на литургии обязательно выслушивал, стоя на коленях; как он, подходя к чаше, делал земной поклон, лбом касаясь пола; как он смиренно, отнюдь не напоказ, после целования креста или Евангелия, лобызал руку священника. Всевозможные удары судьбы, в каких в его царствование не было недостатка, он принимал с удивлявшим наблюдавших его в те минуты спокойствием, фатально веруя, что все совершается по воле Божией. Его любимым праведником был многострадальный Иов, в день памяти которого (6 мая ст. ст.) он родился, а его излюбленным утешением — евангельское «претерпевый до конца, той спасен будет» (Мф. 10, 22). Церковность была неотъемлемой, как увидим дальше, частью его жизненного уклада.

Императрица представляла иной религиозный тип. Она верила глубоко, непоколебимо, восторженно, в некотором отношении — истерично. Она все рвалась ввысь, ждала знамений и чудес, искала провидцев и чудотворцев. Приняв православие, она чрезвычайно полюбила полное символики православное богослужение — в этом отношении она совершенно сходилась со своим царственным супругом. Но в то время как тот веровал спокойно, без экстаза и в богослужении находил успокоение, отдых, а посещение богослужений считал исполнением обязательного христианского долга, она во время богослужений как бы отрывалась от земли и уносилась в заоблачные сферы; для нее часы, проведенные в храме, были временем подлинной духовной, отрешенной от всего земного жизни.

В 1890–1900-е годы в русской церковной жизни, как и в жизни русского высшего светского общества, весьма ощутительно обозначилось увлечение мистицизмом. В церковной жизни оно проявилось в монахомании — в усиленной вербовке так называемых ученых монахов и во все чаще раздававшейся проповеди, что только монашеское состояние есть истинное состояние созданного по Божию образу человека. В высшем же светском обществе оно давало о себе знать в увлечении спиритическими упражнениями и в отыскивании святых на земле — прозорливцев, чудотворцев и т. д. В эти годы чрез разные великосветские салоны прошли, кроме всем известного Распутина, иером. Илидор, косноязычный Митя, полуграмотный архим., потом епископ, Bapнавa и др. В это же время получили большую известность Дивеевская монахиня Паша, Ялтинская парализованная матушка Евгения, привлекавшие много посетителей, которым они предрекали будущее.

Развившийся мистицизм нашел благоприятную почву в душе императрицы — во врожденном ее стремлении к таинственному и в ее личных переживаниях как царицы и матери.

Значительное различие религиозных характеров у царя и царицы однако не нарушало полного согласия между ними. В главном они сходились: в искренней и крепкой вере и неподдельной любви к Церкви. Различия же покрывались их горячей любовью друг к другу, уступчивостью и покорностью царя.

В своем домашнем быту царская семья представляла подлинную домашнюю церковь. Супруги нежно и верно любили друг друга, дети боготворили своих родителей; родители отдавали всю свою душу детям. Император каждую свободную от царственных забот минуту старался посвящать семье. Императрица неусыпно следила за воспитанием детей, просиживая на их уроках или сама занимаясь с ними. Детям усиленно прививались скромнocть в одежде, простота и приветливость в обращении, отзывчивость на горе, навык к труду. Все члены царской семьи садились за стол и вставали из-за стола не иначе, как осенив себя крестным знамением, а вечером все вместе совершали вечернюю молитву, причем некоторые молитвы пелись ими. В воскресные и праздничные дни, как и в канун их, царская семья обязательно посещала церковь. Даже во время великой войны в ставке государь не нарушал этого правила. Когда же два или три раза за полтора года пребывания в ставке по исключительным причинам ему пришлось пропустить субботнее всенощное бдение, он всякий раз конфузливо извинялся пред протопресвитером: «Никак не мог прийти на всенощную; и так чувствуешь себя после этого худо, точно совершил какoe-либо огромное преступление; меня церковь успокаивает и ободряет». Императрица же одна или с детьми, кроме того, ежедневно посещала ту или другую церковь, где, ставши в уголок и стараясь быть незамеченною, отдавалась молитве. В Феодоровском Царскосельском соборе для нее рядом с алтарем была устроена особая комната-молельная, где она выстаивала службы, следя за ними по лежавшим тут на аналое развернутым богослужебным книгам.

(…) Царская семья была христианской не по внешнему только укладу своей жизни, но и подлинному внутреннему настроению. Царь и царица боялись кого-либо обидеть и поэтому старались вперед сгладить возможную обиду. Этим именно объясняется та особенная ласка, которою царь окружал министров накануне их отставки. Непримиренность с кем-либо из «обиженных» весьма огорчала их. Ктитор Феодоровского Государева собора полк. Д. Н. Ломан рассказывал, что императрица Александра Феодоровна, идучи в соборе пред исповедью в Великом посту 1916 г., обратилась к императору: «Как тяжко идти на исповедь, зная, что есть человек, который обижается на тебя. Если б Хвостов сказал хоть одно слово, я с радостью примирилась бы с ним». А. Н. Хвостов в конце февраля этого года был уволен от должности Министра Внутренних дел за то, что он подготовлял убийство Распутина.

Для характеристики церковного, богобоязненно-смиренного настроения царя и царицы можно привести несколько фактов. 10 июня 1913 г. протопресвитер военного и морского духовенства освящал величественный кронштадтский Морской собор. При освящении присутствовали царская семья, все великие князья и великие княгини, все министры, Государственный Совет, Дума, высшие морские и военные чины. Храм был переполнен. Протопресвитер по окончании литургии говорил проповедь. Когда он произнес слова: «Этот уносящийся и уносящий к небесам величественный храм, ставший домом Творца неба и земли, будет отныне вещать о бесконечной силе и славе Царя Небесного, нашего Господа; в нем не только каждый смертный, но и сам царь земной, при всем своем блеске и величии, должен почувствовать свое бессилие и ничтожество пред Царем Небесным», — после этих слов точно электрический ток пробежал по наполнившей храм толпе. Многие тревожно переглянулись: о бессилии и ничтожестве царя земного пред Царем Небесным не принято было говорить в присутствии царя. А на царя и царицу, как потом стало известно, эти слова произвели самое сильное, в лучшем смысле, впечатление. (…)

От богобоязненных царя и царицы можно было ожидать многих благодеяний для Церкви. Они, если угодно, и изливались щедро. В царствование императора Николая II церковь могла быть уверенной, что ее державный покровитель защитит ее от всяких посягательств и от всяких врагов, внешних и внутренних. Служители Церкви видели немало царских благодеяний: таковы были, например, постоянные заботы государя о лучшем материальном обеспечении духовенства; таковы его многочисленные жертвы церквам и монастырям; таковы же бесчисленные награды, которыми в последнее царствование были буквально засыпаны духовные лица, и т. д.

Но Церкви Божией в известные моменты нужны бывают не мощная защита и богатые щедроты всесильного покровителя, а мудрая и мощная рука преобразователя. Излишняя опека, как в жизни человека изнеженное воспитание, может расслаблять организм церковный. Здоровый же организм сам может победить вредные для него влияния. А Русская Церковь в то время переживала такой период, когда для нее — для разных ее частей, как это мы уже видели, неотложно требовался длинный ряд самых серьезных преобразований.

Почему же благочестивый, преданный Церкви император Николай II не вступил на этот путь? Этому мешало многое в его настроении, характере; наконец, в его методе управления государством.

Как уже говорилось, император Николай II веровал просто, крепко, непоколебимо, детски-искренно. Его вера не знала никаких сомнений.

При такой вере он удовлетворялся минимумом того, что могла давать Церковь: благолепным богослужением и благословениями пастырей Церкви, и не мог остро чувствовать нужды в разносторонней церковной деятельности, какая тогда настоятельно требовалась для его государства. Каковая же сторона тогдашней церковной жизни могла только успокаивать его: везде он видел великолепные храмы, — сам наблюдал торжественно-пышные богослужения, его буквально засыпали несшимися со всех концов России от разных церковных обществ выражениями верноподданнических чувств, а Св. Синод — кроме того, бесконечными представлениями к наградам «доблестных» архиереев, иереев и разных иных людей церковного чина. Уже одни эти наградные представления, в которых не жалелось красок для восхваления представляемых, у лица, не проникавшего в толщу государственной жизни, не замечавшего всех церковных язв, могли создать убеждение, что Церковь блещет талантами и преуспевает в творческой деятельности. Узнать же подлинную, без прикрас, жизнь царям вообще нелегко, ибо они отгорожены высокой стеной от людей и жизни. А император Николай II искусственной надстройкой еще выше поднял эту стену. Это было самою характерною особенностью его душевного склада и его царственного действования. Это произошло помимо его воли, благодаря его манере обращения со своими подданными.

Даже совершенно убежденных, что император Николай II горячо любил Россию и для ее блага во всякую минуту готов пожертвовать собственною жизнью, весьма удивляло слишком спокойное, как бы безразличное его отношение к самым тяжким ударам, постигавшим его государство. Он со стоическим спокойствием прочитал телеграмму, извещавшую о Цусимском разгроме флота; вел. кн. Николаю Николаевичу, потрясенному катастрофой под Сольдау (15/28.08.1914 г.) он телеграфировал на его извещение: «Будь спокоен; претерпевший до конца той спасен будет»; убийство Столыпина в Киеве (в 1911 г.) и неожиданная в разгар войны смерть гениального воссоздателя и души Балтийского флота, адмирала Н. О. Эссена (в 1915 г.) вызвали минутное огорчение, за которым последовали полное успокоение и забвение. Государь чрезвычайно легко расставался с самыми близкими своими сотрудниками и сразу же легко забывал их. Во всем этом иные видели патологическое явление, отражавшее удар, нанесенный ему в Японии. Другие объясняли это высоким христианским настроением государя, относившегося к несчастиям подобно Иову: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно» (Иов. 1, 21). Вера, несомненно, укрепляла имп. Николая II в. несении им всех тяжестей царского венца.

Но одною верою всего объяснить нельзя: вера удерживает христианина от безнадежной скорби (1 Сол. 4,13), а не от скорби вообще. Понять настроение императора, кажется, поможет нам собственное его чистосердечное признание. Однажды он сказал Министру иностранных дел С. Д. Сазонову: «Я стараюсь ни над чем серьезно не задумываться, — иначе я давно был бы в гробу». Значит, стоическое спокойствие государя было результатом не одной крепкой веры, но и сознательной, в целях сохранения здоровья, тренировки.

Но государь и всегда оберегал свой покой, стараясь отстранять все, что могло взволновать его, нарушить его душевное равновесие. Стоило понаблюдать его беседы с представлявшимися ему, чтобы совершенно убедиться в этом. Своего собеседника он ставил в строго определенные рамки. Разговор начинался исключительно аполитичный. Государь проявлял большое внимание и интерес к личности собеседника: к этапам его службы, к подвигам и заслугам, если они были, к его семейному положению и месту его службы; вспоминал личные встречи с ним или с частью, где он служил, с его сослуживцами и т. д. Но стоило собеседнику выйти из этих рамок — коснуться каких-либо недугов текущей жизни, как государь тотчас менял или прямо прекращал разговор.

И таков был государь не только в обращении с посторонними людьми, но и с самыми к нему близкими лицами его свиты. «Нас все обвиняют, что мы не влияем на государя, — говорил 21 ноября 1916 г. командир конвоя его величества, свитский генерал А. А. Граббе, один из самых близких к государю лиц. — А что мы значим? С нами кушают, гуляют, шутят, но о серьезных вещах с нами не говорят. А попробуй сам заговорить, как тебя и слушать не станут или просто-напросто оборвут вопросом о погоде или еще о каком-либо пустяке. Для дел серьезных есть другие советники: Гришка, Аннушка, — вот им во всем верят, их слушают, с ними считаются»

(…) Такого рода манера общения со своими подданными лишала императора возможности узнать в неприкрашенном виде жизнь своей державы с ее недочетами, нуждами, с угрожавшими ей опасностями. Каждый «специалист» докладывал о тех недочетах, которые он собирался устранить или для устранения которых требовалась царская поддержка. На последней войне, как жаловался ген. М. А. Алексеев, в большинстве поступавших к нему реляций наши успехи преувеличивались, а неудачи сглаживались или совсем замалчивались. То же, несомненно, было и в мирных докладах царю. Если бы тот или другой начальник чистосердечно изобразил все язвы, продолжавшие разъедать его ведомство и им не устраняемые, — этим он обвинил бы себя самого.

Все сказанное всецело приложимо и к церковному делу. Государю можно было рассказать тот или иной анекдот из церковного быта. Если анекдот был остроумный, это ему могло понравиться. Но говорить о неустройствах церковных мог только официальный докладчик — «специалист», каким считался обер-прокурор. Когда в сентябре 1916 г. один из членов Св. Синода заговорил с императрицей о необходимости неотложных реформ в церковной жизни, она ответила: «Переговорите об этом с новым обер-прокурором Св. Синода». Император дал бы тот же ответ.

Видел ли государь церковные недочеты? Знал ли он об устарелости нашего епархиального управления, о тяжкой болезни нашей духовной школы, об отсталости наших монастырей и пр. и пр.? Если он имел об этом некоторое представление, то недостаточно ясное и его не беспокоившее. Кто мог нарисовать ему ясную картину печального состояния Церкви? А. А. Вырубова, неизменная советница царской семьи? Но она была узка и проста, да и не знала она и не понимала подлинной церковной жизни. Распутин, с мнением которого тоже считались? Но он — безграмотный мужик — мог говорить о своем сельском священнике, а не о переустройстве всего церковного корабля. Обер-прокурор Св. Синода? Но почти все они после знаменитого К. П. Победоносцева занимали обер-прокурорское кресло без всякой подготовки, без знания и понимания церковной жизни и оставляли его, не успев толком опомниться и кругом осмотреться. Епископы? Но их встречи с императором ограничивались чрезвычайно редкими минутными аудиенциями и шаблонными разговорами. Митрополиты не представляли в этом отношении исключения, кроме, разве, того, что они чаще удостаивались аудиенций. Да и докладывать епископам царю о непорядках в епархиальном управлении, о беспорядках в школе, о духовном убожестве большинства наших монастырей и т. д. не значило ли бы жаловаться на самих себя? Из литературы? Но духовных изданий, куда, несмотря на всю строгость цензуры, время от времени проникали статьи, рисовавшие печальные стороны церковной жизни, государь не читал. А художественная литература, которую он хорошо знал и очень любил, редко и поверхностно касалась церковных явлений. Если же до слуха государя и доходили разговоры о неустройстве в Церкви, то при его оптимистическом «Бог даст, наладится» и при его доверии к «специалистам» стоило обер-прокурору Св. Синода и даже митрополиту сказать, что эти неустройства не опасны и устранимы, чтобы государь успокоился. Государь всегда был более склонен верить хорошему. приятному, утешительному. Это могло быть весьма симпатично для человека и совсем небезопасно для правителя.

Провести нужные Церкви реформы могли обер-прокурор или первенствующий член Синода, в особенности после того, как последнему было предоставлено право личного доклада государю. Если бы они доказали государю неотложность известных реформ и затем проявили нужную настойчивость в отстаивании своих взглядов, государь оказал бы им всякую поддержку, даже и в ущерб своим самодержавным правам. Тень патриарха Никона не испугала бы его. К несчастью для Русской Церкви, Господь не послал ей такого обер-прокурора и такого митрополита.

Иллюстрация: Борис Кустодиев. Портрет царя Николая II. 1915

Читайте также:

• Церковная реформа должна начаться с епископата

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: