Ахилла

Иоанну Павлу II приписывают следующую фразу: «Если вера не становится культурой, это ненастоящая вера». Как можно понять эту фразу? Можно ли ее понять так, что вера в каком-то смысле рождает культуру? А когда меняется вера, то меняется и культура. Если это так, то по изменениям «культурных, смысловых матриц» или «архетипов произведений искусства» можно судить и об изменениях в области веры. В какое-то время вера действительно задавала «пространство жизни», и культура жила внутри этого пространства. Но теперь ситуация другая.

Какая?

Что мы имеем на настоящее время? Можно ли говорить об изменении «культурных матриц»? Безусловно, изменилась «технология» создания «культурного пространства», но само «обживание» этого «пространства» часто недоступно анализу с точки зрения веры. Впрочем, если «культурное пространство» становится более комфортным и более человекоориентированным, наверное, можно говорить о цивилизационном прогрессе и о некоем прогрессе в области веры, если допустить, что вера и человеколюбие находятся в прямо пропорциональной зависимости друг от друга. Не случайно в Новом Завете заповеди о любви к Богу и любви к ближнему стоят рядом.

С другой стороны, искусство как часть культуры сейчас — «поле конфликта» и интуитивного поиска, в котором часто как раз и формируется пространство нового. И это новое уже в свою очередь может отзываться на церковной жизни и даже менять ее. Конечно, здесь речь идет не только о реализации творческого потенциала, но и о риске.

Сложнее с «архетипами произведений искусства». Если взять подавляющее большинство произведений литературы и кино постсоветского времени, то в них, по сути, можно заметить тот же взгляд на церковь со стороны искусства, что был характерен, скажем, для дореволюционного времени. Либо это жесткая оппозиция церкви и искусства с частой подспудной критикой клерикализма (Кирилл Серебреников «Ученик», Андрей Звягинцев «Левиафан», «Нелюбовь», Владимир Сорокин «Сахарный Кремль»…), либо это вживание в дореволюционные формы церковности (например, Павел Лунгин «Остров»), либо это вообще что-то странное и нелепое (например, образ священника в сериале «Эпидемия»). Про исторические фильмы и произведения литературы и говорить нечего.

Из тех, кто пытается пробиться в какую-то новую церковно-художественную реальность, наверное, можно выделить Людмилу Улицкую и Ольгу Седакову (в области литературы) и Людмилу Мезенцеву с ее экспериментами в «Лаборатории христианского искусства» (в области театра). Характерно, что все перечисленные творческие дамы иногда от вымысла переходят в прямой нон-фикшн, что и не удивительно, так как лучше всего «духовная динамика» наблюдается именно в плоти реального мира, а не художественного вымысла. Конечно же, мы ни в коей мере не хотим умалить другие яркие произведения литературы и кино (в особенности, кино). В любом достойном произведении искусства присутствует, по словам о. Александра Меня, духовное измерение. Однако роль фантазийности (причем как на основе прямой фантастики, так и на основе сериальной вымышленности) в последнее время возрастает.

Что же получается? Искусство не заметило, что церковь изменилась, что она уже не та, что была сто-сто пятьдесят лет назад? Или возможно более страшное: церковь не изменилась, она не прочувствовала ХХ-й век, так и оставшись в своей внеисторичности, отделенности, причем, часто натянутой отделенности. Если так, то деятели искусства и церковники вновь конкуренты, которые предлагают каждый свой вымышленный миф, а не союзники и партнеры, когда в диалоге друг с другом углубляется и проверяется на прочность основание бытия каждого.

Наверное, строго говоря, искусство в известном смысле автономно от церкви. Оно органически по праву «священства по чину Мелхиседека» (или даже «священства по чину Адама») имеет свой прямой доступ к Божественному. Способность к творчеству превращает деятелей искусства в богоподобных личностей. Одно из качеств библейского Бога состоит в том, что это Бог Творец. Также и деятели искусства — творцы, они подобны Богу по этому общему с Ним признаку — способности творить.

У искусства нет традиционного церковного атрибута — святости. Поэтому искусство не знает Бога «изнутри», как знает Его церковь. Но знает Его «снаружи», и это тоже подлинное знание. Должно ли тут быть какое-то взаимное дополнение, как в случае любви и влюбленности или в случае совести и красоты?

Искусство не о церкви, а о чем-то своем. Но оно может увидеть покров Божий. Так же, как в свое время увидел покров Божий над народом Израилем библейский Валаам… Искусство в ХХ-XXI вв. мощно продвинулось вперед. И, скорее, церковь устремилась за искусством, жадно впитывая все его достижения, чем наоборот (также можно сказать, что церковь устремилась за наукой, психологией, философией…). Однако и искусство ощущает свою онтологическую «опустошенность» и обращено к церкви с немым вопросом. Но как церковь отвечает и что являет?

Конечно, церковный кризис никуда не делся: церковь в массе своей так и не преодолела вековой раскол на клир и мирян, она остается непросвещенной, ей до сих пор не удалось избавиться от инерции язычества. Поэтому реальность народа Божьего в церкви не выявлена и не актуализирована, что осложняет дело. Появись сейчас библейский Валаам, смог бы он проклясть такой «народ Божий»? Большая вероятность, что да.

Вообще, всмотримся пристальнее в библейского Валаама. В чем его трагедия? Валаам слышит Бога, но он находится вне народа Божьего. Он в известном смысле одиночка. Валаам слышит Бога, но без народа Божьего он осознает свою неполноценность. Когда Валаам дает совет Валаку, как развратить народ Израиля, чтобы от того отвернулся Всевышний, — этот совет во многом от бессилия, от невозможности преодолеть границу и войти внутрь особого расширенного сакрального пространства.

В отличие от библейской ситуации можно сказать, что сейчас границы церкви открыты. В них может войти любой, тем более тот, кто уже слышит Бога. Однако, войдя внутрь, человек искусства не должен отказываться от искусства, стилизоваться под окружающую его действительность. Он может и в каком-то смысле обязан произвести синтез его собственного пути перед Богом и того, что он встретил в церковном собрании. Можно привести примеры таких синтезов. Это, пожалуй, и преп. Андрей Рублев, и Ф.М. Достоевский, и Андрей Тарковский… Часто говорят, что А.С. Пушкин и преп. Серафим Саровский, два солнца литературы и церкви, не встречались… Да, это так. Но мы знаем, что позже была встреча преп. Амвросия Оптинского и Ф.М. Достоевского. В каком-то смысле плод этой встречи — роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», повлиявший и на церковную мысль, и на русскую религиозную философию.

Творческие люди, входя в церковное собрание, придают новое качество этому собранию, они и вверх, и вглубь раздвигают его, с их присутствием исчезает скука, один из атрибутов мертвенного застоя. Важно сказать, что каждый человек в каком-то смысле — творческий человек. Разделение людей на «актеров» и «зрителей» условно. Тем более сейчас, когда каждый второй ведет собственный блог в Интернете, снимает фото или выкладывает видео…

Художник, входя в общину, неизбежно привносит туда новые смыслы и формы, новый язык. Творческий человек — это человек, дерзающий на духовную самостоятельность. Поэтому часто творческие люди не любят церковь как церковь пастырей и общин, а общины и пастыри в ответ часто не представляют творческих людей своими: «либо ты изменись и будь, как мы, либо ты нам не брат». Конечно, художник, тем более большой художник, как и пророк в ранней церкви, не может принадлежать только общине или одной общине, но это не означает, что он должен быть ей иноприроден.

С другой стороны, церковные общины могут возгревать в своих собраниях творческий элемент: например, устраивать киноклубы с обсуждением, музыкальные вечера, литературно-философские кружки и т.д. Удачным примером здесь может служить, скажем, католический культурный центр «Покровские ворота» в Москве. Однако, что мешает такие центры организовывать и православным, в том числе в других городах? Неужели успех «Покровских ворот» связан именно с тем, что это не наш, а западный, католический центр, в котором православные могут чувствовать себя свободно тогда, как на своей родной, православной площадке такая свобода часто исчезает?..

И здесь мы коснулись другого важного вопроса: есть ли сейчас в православной церкви такая свобода, чтобы можно было говорить о творческом взаимодействии людей церкви и людей культуры? Возможен ли был бы, скажем, некий аналог фильма «Два папы» на православной почве с полным погружением в конкретику церковной жизни на макроуровне? Или все-таки реальность церковной жизни епископата часто слишком неприглядна, чтобы быть открытой для широкого обозрения? Если церковь хочет стать тем местом, которое будут любить творческие люди, она должна стать местом прозрачности и адекватности. Только тогда люди культуры и искусства придут туда.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: