Церковная революция: кто и кого сверг?
28 августа 2017 Ксения Волянская
Февральская революция 1917 года изменила жизнь всего российского общества, включая и жизнь Русской Церкви. Выборность епископата, возвращение в церковь священников-революционеров и поминание на литургии Временного правительства – об этих и других малоизвестных широкой публике изменениях в жизни Церкви в период с февраля по август 1917 года рассказывает научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН, автор книги «Церковная революция 1917 года» Павел Рогозный.
***
— Вы автор книги о церковной революции 1917 года. Почему термин «церковная революция», который был в ходу у современников, забыт историками Церкви и оказался незнаком верующим постсоветской России?
— Нельзя сказать, что о «церковной революции» историки совсем забыли, просто они не очень замечали роль Церкви в 17-м году, и отчасти справедливо: она была тогда, на мой взгляд, периферийной. Однако для самой истории Российской Церкви (как она тогда называлась) 1917 год очень важен.
Термином «церковная революция» современники называли время с марта по август 1917 года. Еще говорили о епархиальной и даже религиозной революции, «церковной смуте» и «церковных нестроениях». Впоследствии на Поместном соборе даже среди епископов не нашлось желающих возглавить комиссию по расследованию того, что тогда происходило: непосредственные участники этой смуты были среди самих членов собора. Многие влиятельные иерархи, начиная с избранного на соборе патриарха, пришли к власти на волне революционных событий. Но и пострадавших во времена «церковной смуты» было немало. Это были не только изгнанные иерархи. И священников, и дьяконов выгоняли из приходов, причём этот процесс, в отличие от епископских изгнаний, принял совершенно неуправляемый характер. Да и, будучи избранными, и архиерей, и священник не могли себя спокойно чувствовать.
Надо заметить, что вопрос на соборе ставился именно об измене интересам Церкви, а не самодержавию. В то время даже и многие монархически настроенные церковные деятели понимали, что к тем формам правления, которые сокрушила революция, возврата уже нет.
— О необходимости церковных реформ заговорили задолго до революции. Различались ли взгляды на то, какими эти реформы должны быть у иерархов, духовенства и мирян?
— Об этом больше всего писали и говорили архиереи. Их идеалом было избавление от власти обер-прокурора Синода, созыв Поместного собора, на котором именно они, иерархи, и должны были представлять всю Церковь и избрать из своей среды Патриарха. Рядовые же представители духовенства и интеллектуальная церковная элита в лице профессоров и доцентов духовных академий считали, что будущий собор должен представлять всё церковное общество.
В годы Первой революции сложилось и движение белого столичного духовенства, манифест которого был опубликован в «Церковном вестнике» и назывался «Записка 32-х». Там говорилось о «восстановлении канонического строя», об избрании епископов клиром и «народом местной Церкви».
Если иерархи желали большей свободы и автономии от диктата государства, то рядовое духовенство мечтало избавиться от «деспотичной власти» самих иерархов. Внутри этих двух групп тоже были противоречия. В среде высших иерархов шла борьба за самые престижные кафедры; в среде белого духовенства – конфликт между священно- и церковнослужителями, основной причиной которого было неравномерное распределение доходов. Первая мировая война привела к тому, что материальное положение духовенства ухудшилось настолько, что к 1917 году в некоторых епархиях были даже отмечены случаи голодной смерти в среде низших церковнослужителей. Все это, конечно, влияло на предреволюционные настроения в церковной среде.
— Как епископат отреагировал на отречение царя?
— Синод собрался 4 марта. Он принял «к сведению» факт отречения царя и выработал определение о «молебстве Богу об утишении страстей с возношением многолетия Богохранимой Державе Российской и благоверному Временному правительству». Только 9 марта было принято обращение к пастве по поводу переживаемых событий. Составленное в самых нейтральных выражениях, оно было опубликовано во всех епархиальных ведомостях. Монархию практически никто не защищал, все считали, что хуже не будет. Удивительного тут ничего нет, даже впоследствии апологет монархии профессор Иван Ильин тогда приветствовал революцию. Февральскую революцию приветствовали почти все. Она стала кратким мигом консолидации.
Большинство из архиереев в течение первой половины марта 1917 года выпустили послания к своей пастве или выступили с проповедью, разъясняя смысл происходящих событий. Одни восторженно приветствовали новый строй и проклинали старый, другие просто констатировали события и призывали подчиниться новой власти.
Владыка Серафим (Чичагов) уже 3 марта направил личное письмо обер-прокурору Львову с приветствиями: «…Сердце мое горит желанием прибыть в Государственную Думу, чтобы обнять друзей русского народа и Русской Церкви – М.В. Родзянко, Вас и других борцов за честь и достоинство России». Он заявлял, что епископат «оскорблён засильем распутинцев» и желает «отмыться от всей грязи и нечисти». В своем же послании пастве владыка писал: «Милостью Божьей народное восстание против старых порядков в государстве, приведшее Россию на край гибели… обошлось без многочисленных жертв, и Россия легко перешла к новому государственному строю».
Впрочем, два архиерея публично себя назвали монархистами: Антоний (Храповицкий) и Андроник (Никольский).
— У любой революции есть свои герои и лидеры, можно ли это сказать о церковной революции?
— Наверное, да, самым известным иерархом Церкви на краткий миг стал архиепископ Андрей (Ухтомский). Он и до революции выступал с резкой критикой синодального строя, требуя его демократизации. По словам митрополита Евлогия, архиепископ Андрей прогремел на всю Россию своим либерализмом. Интересно, что его пытались привлечь к ответственности за «возбуждающие враждебное отношение к правительству статьи» за несколько дней до начала революции.
В послании, озаглавленном «Нравственный смысл современных великих событий», владыка писал, что революция произошла потому, что старый режим был «беспринципный, грешный, безнравственный. Самодержавие… выродилось… в явное своевластие, превосходящее все вероятия». По его мнению, «власть давно отвернулась от Церкви, причём последняя подвергалась явному глумлению… Под видом заботы о Церкви на неё было возведено тайное и тем более опасное гонение».
Вызванный сразу после революции в Петроград обер-прокурором епископ развернул бурную деятельность. Выступал с яркими проповедями, участвовал в заседаниях нового состава Синода, ездил на фронт, писал статьи для светской и церковной прессы, встречался с Керенским.
У него была трагическая судьба, в конце концов большевики его расстреляли.
— В автобиографическом романе уральского священника Николая Буткина, расстрелянного в 1937 году, есть эпизод, когда духовенство Шадринска собирается на площади, чтобы отслужить молебен с многолетием новому революционному правительству и панихиду по павшим бойцам революции. Это происходило во всех епархиях?
— Это не исключение, такие случая были фактически во всех епархиях. Более того, Синод возвратил сан всем представителям духовенства, которые были его лишены за революционную деятельность. Таких священников было немало, среди них и бывшие члены Государственной Думы, например, священник Тихвинский. Его выступление в Государственной Думе вызвало положительный отклик Ленина. Он писал, что Тихвинский открыто и безбоязненно защищает интересы народа.
— Одним из основных результатов «церковной революции» было повсеместное введение выборного начала. Как проходили выборы священников на приходах?
— Выборы в приходах порой принимали удивительные формы, об этом потом говорили на Поместном соборе. Для крестьян в священнике главное было – благообразие и хороший голос. И часто претендента, вообще не знающего церковной службы, облачали в священнические одеяния и смотрели, насколько он эффектно выглядит.
— А как выбирали епископов? Какова была процедура самого процесса и был ли элемент сакральности, как впоследствии при выборах Патриарха?
— 29 апреля Синод принял послание «Архипастырям, пастырям и всем верным чадам Святой Церкви». В нём среди прочего говорилось, что «издревле господствующее в Православной Церкви выборное начало должно быть проведено во все доступные для него формы церковного управления…» Законодательное оформление выборного начала в Церкви произошло только 5 июля, когда Синод утвердил «Общие правила об избрании епархиальных епископов». В синодальных материалах об их утверждении цитировалось мнение покойного профессора Болотова, который отмечал, что выборы епископа воспринимались в древней Церкви «за нечто неоспоримое, не подлежащее даже рассуждению». Правда, признавалось, что полностью восстановить древние правила выборов «при всём желании нет возможности, ввиду крайне обширных пределов наших епархий… у нас участие приходов в выборах может быть только посредственное, через посылку делегатов».
В итоге выборы были многоступенчатыми и не прямыми: вначале на уровне прихода избирали выборщиков, потом на епархиальном собрании избирали кандидатов на епархиальный собор. И уже там происходило тайное голосование. Например, в Петрограде оно происходило в Казанском соборе. Избранным считали кандидата, который при окончательной баллотировке получал не менее половины голосов. Если таковых не было, баллотировка должна была проводиться ещё два раза. При равенстве голосов бросался жребий. Избранный кандидат должен был утверждаться Синодом.
Выборы Патриарха – это особенный случай: вначале было рейтинговое голосование и выбрали трёх претендентов, а потом жребий, который пал на митрополита Тихона.
— Каким виделся тогда желанный пастве и клиру епископ?
— Все говорили, что он должен быть близок к народу и не вмешиваться в политику. С уверенностью можно сказать, что, наверное, ни один из современных епископов тогда бы не имел никакого шанса быть выбранным.
— Мы привыкли, что выборы – это всегда скандалы, разоблачения. Было ли тогда что-то подобное?
— В правилах об избрании архиереев, выпущенных Синодом, запрещалась «отрицательная критика» кандидатов. Но она постоянно присутствовала на выборах. Искали компромат (главным компроматом тогда служила связь архиерея с Распутиным). Усиленно искали компромат на епископа Вениамина (Казанского), кандидата на столичную Петроградскую кафедру. Его считали неудобным для правительства кандидатом. Но ничего не нашли. Ничего у него не было – ни счетов в банках, ни личной собственности. Была только искренняя религиозность и любовь к нему простого народа.
— Были ли случаи, когда на кафедру избирались вдовый священник или мирянин?
— Согласно канонам Православной Церкви, и мирянин, и вдовый священник могут баллотироваться на пост епископа. В первом туре голосования в Москве мирянин – бывший обер-прокурор Синода Самарин – набрал одинаковое количество голосов с архиепископом Тихоном, будущим патриархом. Он имел огромный авторитет в церковной среде. В 1915 году Самарин в течение нескольких месяцев исполнял обязанности обер-прокурора Синода, пытаясь противостоять распутинскому влиянию на Церковь.
— Сколько архиереев было уволено с кафедр? Какие архиереи чаще всего оставались или избирались на кафедры – консервативные или либеральные?
— До августа уволили 15 архиереев: кто консерватор, а кто либерал – не имело особенного значения.
— Насколько на происходившее в епархиях влияла местная власть, насколько – Синод и обер-прокурор?
— Местная власть в лице различных комитетов и советов пыталась воздействовать на церковную, но церковная власть как могла оборонялась.
— Какие органы самоуправления появились в епархиях?
— Появились Епархиальные советы, которые претендовали на власть. В епархиях тоже складывалось своеобразное двоевластие – Епархиальный совет и консистория.
— Были ли епископы, которые отказывались от кафедры, будучи избранными?
— Нет, таких епископов не было, был владыка Антоний (Храповицкий), известный правый деятель, который сам ушёл в отставку после революции, но потом был вновь избран на свою же кафедру в Харькове. А в 1918 году был избран и на Киевскую кафедру.
— Был ли кто-то из епископов уволен на покой из-за поддержки монархии или монарха?
— Формально – нет. Кое-кто из епископата в первые дни поддержал монархию, но потом резко сменил свои взгляды. Для увольнения епископов использовали другую терминологию. Хотя конкретно Екатеринбургский епископ Серафим (Голубятников) был уволен за то, что вовремя не успел перестроиться. 2 марта он произнес проповедь, в которой назвал членов Государственной Думы «кучкой безумных бунтарей». Но, конечно, никаким защитником монархии он не был. Среди рядовых священников таких защитников нашлось немало, их тоже увольняли. Некоторые до лета 1917 года продолжали поминать на богослужениях царскую семью.
— Сейчас часто говорят, что «церковники» предали государя. Есть ли основания так говорить?
— Нет, конечно, царя они не предали, он сам отрёкся от престола. И мнение некоторых историков, что Церковь якобы предала монарха, не имеет под собой никакого основания.
— Есть убеждение, что все верующие, кто приветствовал революцию, стали впоследствии обновленцами. Так ли это?
— Это совсем не так, революцию приветствовали почти все представители духовенства. Для многих из них вопрос государственного строя был вторичен, тем более что Временное правительство не проводило антицерковную политику. Когда же вопрос встал о самой вере, многие даже самые активные сторонники революции стояли насмерть, и даже большевистские гонения их не сломали. Хочется отметить, что и среди обновленцев были совершенно искренние люди, и мазать обновленчество одной чёрной краской, как это часто сейчас делается, не стоит.
— Был ли конец у церковной революции и когда?
— Я называю концом церковной революции август 1917-го, когда в Москве открылся Поместный собор.
— Свою книгу Вы посвятили светлой памяти отца – русского художника Геннадия Рогозного – и прадеда – протоиерея Василия Образцова. Расскажите, пожалуйста, об о. Василии: коснулись ли его гонения?
— Мой прадед – протоиерей Василий Образцов – современник эпохи революции, он был священником в Тверской епархии. Я специально работал в Тверском архиве, пытаясь найти материалы о нём, и нашёл немало. Он был яростным противником обновленчества, за что в благодарность от патриарха получил в награду митру. Когда только началась коллективизация, он избрал грамотную защиту: всю свою собственность перевел на детей, которые были учителями, свой дом отдал школе, а сам переехал жить в баню. «Ну ты и хитрый поп», – сказали местные партийцы, когда пришли его раскулачивать. В результате семья не была раскулачена, а прадед умер своей смертью.
Фото писателя Михаила Пришвина (Троице-Сергиева лавра)
Читайте также:
