Уныние, отчаяние, страх, чувство одиночества и ненужности — вот что мне дал монастырь

18 октября 2019 Ахилла
Просмотры: 7 888

Исповедь анонимного иеромонаха.

***

Читая исповеди бывших священников и черноризцев, можно соглашаться с некоторыми высказываниями, можно отвергать. Можно смаковать гниль, которая, как оказалось, есть в Церкви. Можно осуждать «богомерзких отступников», а можно просто — «понять и простить».

Моя история не уникальна.

В детстве, начитавшись житий, мне захотелось стать великим подвижником благочестия — монахом. Мечтал о жизни в идеальном «Ольшанском монастыре»… Моя дура мать (каюсь, я так думал), не видя моего пламенеющего сердца и тяги к постническому житию, заставила меня окончить среднюю школу. И вот я, вчерашний школьник, подзаработав денег с отцом на стройке, поехал за советом к духовнику известного столичного монастыря. Но волей неба (а я так это и воспринял) остался в том самом столичном монастыре.

В первый же вечер иеромонах, который был старшим над послушниками, схватил меня за писюн. Через месяц, под предлогом забрать зимние вещи, я уехал домой. Навсегда. Казалось. Из-за нежелания порочить святейшее имя Матери-Церкви никому не рассказывал о домогательствах. Но жажда спасти мир и сделать его лучше победила. Я вернулся в обитель. Ради пацанов, таких же, как и я сам. Горящих, живых, настоящих. Которые жили в полуподвальном помещении, терпели бытовые нужды, только ради грядущего Царства небесного…

В 19 — постриг в рясофор. В том же возрасте мне один брат признался в любви. Что с этим делать, я не знал. И поделиться не было с кем. Вот тогда я понял — я сам и все свои проблемы я должен буду решать тоже сам. Одиночество вошло в мою жизнь.

В 20 меня рукоположили в диакона. Во время сорокоуста, после литургии, я вернулся в свою келью, лег, подорвался, сел. Думаю: может, диакону не подобает так вот лежать. Подумал — понял, что особо-то ничего и не поменялось. Я остался прежним, только что-то добавилось. И с этим нужно будет жить дальше.

Жил, страдал. Нереализованные желания, идеи и творческие порывы порядочно портили мою карму. Хотелось рисовать, преподавать… Занялся золотошвейством. В мастерскую пришли ещё пару братьев. Но отношение священноначалия убило весь наш энтузиазм…

Ещё до пострига в мантию, диссонанс, который появился из-за несоответствия того, о чем пишут святые книжки, и того, что видел, ввел меня в депрессию. Депрессия с годами только хуже становилась, превращая меня в циничного пессимиста. Я просыпался и спрашивал: «Господи, почему я не умер этой ночью?» Он молчал. На период депрессивной пятилетки выпал мой постриг в мантию.

Незадолго до пострига из монастыря ушел один мой друг. До этого события я с другом часто ездил в гости к монахиням ордена С.S.F.N. Да, к католичкам. В их маленькой общине была сестра, которая тоже решила выйти из ордена (у нее были временные обеты). На волне ухода из монашества товарищ с этой сестрой сблизились. Как-то друг рассказал мне: когда эта монахиня объявила настоятельнице, что уходит из монастыря, настоятельница несколько часов кряду пролежала крестом, молясь в домовой церквушке об уходящей. «Если бы я узнал, что наместник так молится обо мне — я бы только ради этого не уходил из монастыря», — этими словами друг закончил рассказ. Через год я стал крёстным отцом его сынишки.

То, что братья оставляли сан (у нас почти все монахи в священном сане), не было событием для обители. Монахи покидали священные стены с упорным постоянством — ежегодно оставляли монашество 1-5 человек. На это никто не обращал внимания. Наместник ставил однозначный диагноз: бабу нашел. Братья, перешептываясь, осуждали тех, кто за бортом. Со временем я утвердился в мысли, что особо-то здесь никто никому не нужен. Или, как написал наш наместник резолюцию на прошении об уходе одного иеродиакона: любовь была без радости, разлука — без печали.

Уныние, отчаяние, страх, чувство одиночества и ненужности — вот что мне дал монастырь (нахожусь в другой епархии, а до сих пор боюсь наместника).

Ближе к 26 годам я начал заново учиться жить. Радоваться каждому дню. Любить себя и ближних.

Прожив в столице ровно десять лет, я уехал на малую родину. Благо, подвернулся случай — в одно забытое село нужен был священник. Наместник, как всегда, поставил и мне однозначный диагноз: бабу нашел!

Розовые очки бьются стеклом внутрь, так говорят. Мои не разбились. Так, немного выгорели на солнце.

На первом приходе начинал не что с нуля — с минуса. Не было ни где служить, ни на чём, ни с кем… Начал курить. По дороге в село брал литр пива и пачку сигарет. И уже на поповне, сидя в саду, пил пиво и курил. Курил и рыдал… Однажды, сидя на пороге баньки, куря, пия и плача, взглянул на небо. По всему небу тянулись четыре параллельные полосы. Так, словно Кто-то оставил след, проведя рукой. С той стороны. Так, словно Кто-то показал, что Он рядом. На расстоянии вытянутой руки. Разрыдался как баба.

Погодя, мне накинули ещё один приход, чтобы не дать умереть первому. Второй приход хоть и бедный, но не нищий, как первый. Во втором приходе служу в роскошном старинном храме. Правда, денег на содержание нет. Крыша затекает, роспись портится. Зимой служба при минусовой температуре. Благо, хоть в доме, зимой, уже не +7 на термометре.

Пытаюсь вести активный образ жизни. Пою в местном Доме культуры, вышиваю, занялся художественной фотографией. За последние четыре года отработал воспитателем семь смен в детском оздоровительном лагере. Вроде как и все хорошо, но временами, бывает, проснешься утром, а жить не хочется. Монастырская «закалка» даёт о себе знать.

Вот, мне сорок лет. В прошлом году сбылась моя давняя мечта — Боженька послал мне сына! Нет, я не женился — взял под опеку сироту. Меньше, чем через год, Боженька дал мне ещё одного сына. Вот так и осуществило небо мои желания и идеи — и семья, и, почти, монастырь.

Хвалиться счастьем не буду — оно любит тишину.

Читайте также:

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)


Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: