Ахилла

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги оксфордского профессора истории Николаса Старгардта (род.1962) «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».

На внутреннем фронте начальство СД все меньше тревожилось по поводу социальной революции и все больше опасалось сексуального взрыва, настолько, что в апреле 1944 г. даже составило особый рапорт об «аморальном поведении немецких женщин». По мнению его авторов из Главного управления имперской безопасности, проблема произрастала «из-за продолжительности войны» и того тревожного факта, «что значительное количество женщин и девушек все больше склонны предаваться распутству». По всей видимости, тон задавали жены выполнявших свой долг на фронте мужей, — в каждом городе и городке все знали пивные, куда ходили эти дамы ради встреч с мужчинами. Незамужние молодые женщины и девушки не отставали: СД отмечала рост процента беременностей и венерических болезней среди девиц в возрасте между 14 и 18 годами. Подобные вещи служили основополагающими причинами для отправки их в исправительные дома, и, как фиксировала СД, комитеты по делам молодежи во многих городах именно так и поступали. СД тревожилась и по поводу вступления немок в половые связи с иностранцами — умаление национальной чести даже при отсутствии нарушения расовых законов. Сотрудников безопасности волновали дети, брошенные на произвол судьбы «делать, что хотят», пока их матери занимаются любовью с первыми встречными, пусть даже и с немцами, в тесных подвальных апартаментах за тонкими перегородками — порой просто за ширмой. СД страшно беспокоило воздействие неверности жен на боевой дух мужей в армии.

Вести с фронтов подтверждали обоснованность подобных страхов. Один солдат в артиллерийской части Курта Оргеля обратился к нему за советом после получения рушившего его жизнь письма от жены. «Побывки нет, — написала она. — Кто знает, когда ты приедешь? По всей вероятности, только после войны. Мне незачем ждать тебя. Могу иметь хоть четырех мужиков, если только захочу, в любой момент. Мне все надоело, я хочу этого прямо сейчас! В конце концов, я хочу иметь пару крепких парней — здесь и сейчас. Все, не знаю уже, что еще написать!»

Курт посоветовал солдату не пытаться удержать жену, а Лизелотте Пурпер написал: «То, чего мы требуем от него, он вправе ожидать от жены» — верности и стойкости. Однако Курт признавал факт: очень многие «военные браки» развалились, отчего само понятие вызывало циничные ухмылки и аллюзии. Курт спрашивал Лизелотту, что же так отличает их союз? Может быть, другие просто принимали сексуальное влечение за «настоящую, глубокую любовь»? Были ли другие пары слишком молодыми, или у них всего-навсего не оказалось достаточно времени узнать друг друга? Но он не задавался вопросом о том, насколько война изменила их с Лизелоттой отношения. Та недавно жаловалась, что последние шесть лет живет «точно монашка». Как она заметила, почти никто не спрашивал ее о муже. В 1944 г. даже ношение обручального кольца в Германии зачастую ничего не означало. «По всей вероятности, — предполагала она, — у большинства людей имелся скверный опыт и они предпочитали „не спрашивать“». Смерть и неверность все только осложняли.

Хранители морального облика гражданок Германии из СД и католической церкви совпадали в женоненавистнических диагнозах сексуального беспорядка. СД призывала к отказу в выплатах «денег на поддержку семьи» солдатским женам, ведущим «распутный» образ жизни, призывала военнослужащих ради поддержания воинской чести не спать с женами товарищей. Сотрудники безопасности требовали от Министерства пропаганды «деэротизировать» прессу, радио и кино путем исключения песен с «эротическими» куплетами. Однако как нацисты, так и католические поборники морали блуждали в потемках и не знали средства для восстановления сдерживающих механизмов. Если отбросить их недовольство и огорчение по поводу «аморальности» по состоянию на начало 1944 г., общество все еще демонстрировало способность выдерживать напряжение и тяготы «тотальной» войны. Структуры его в большинстве своем работали, а ожидания и чаяния послевоенной жизни оставались скромными — сосредоточенными на поиске жилья, создания семьи или воссоединения с ней и выстраивания карьеры на личном уровне, в своем мире, куда однажды вернутся солдаты с фронта.

СД отмечала еще одну проблему, возникшую отчасти из немецкого культа «знаков любви», а именно — поддерживаемой в народе традиции побуждать девочек-подростков писать письма и посылать бандероли незнакомым неженатым молодым солдатам. «Дорогая, незнакомая мне фройлейн Гизела! Вы, должно быть, совершенно удивитесь получением почты от незнакомого вам солдата и начнете ломать себе голову, откуда у меня взялся ваш адрес», — начиналось одно письмо в октябре 1943 г., направленное молодым подводником по имени Хайнц из далекой Норвегии Гизеле, проживавшей вместе с родителями девушке из Берлина. На протяжении целых четырех лет переписки они, по всей видимости, виделись один-единственный раз, когда в июне 1944 г. Хайнцу наконец дали отпуск. Однако в остальное время оба с нетерпением ожидали встречи, фантазируя на тему, когда и как это произойдет, а пока обмениваясь корреспонденцией и снимками. Ее фотографии он прикреплял к койке — единственному кусочку личного пространства, «чтобы всегда видеть тебя, когда встаю, и вечером, когда ложусь спать, мне надо видеть тебя. И тогда я думаю: „Сейчас Гизель тоже думает обо мне “».

Курт Оргель и Лизелотта Пурпер продолжали писать друг другу любовные письма, эротическая составляющая которых заметно расширялась по мере того, как все труднее становилось переносить разлуку. Оба подтверждали приверженность один другому и обещали дождаться, словно останавливая движение действительной жизни. Сны и фантазии приходили им на помощь. Курту приснилось, как ночью он гулял по улице Лизелотты в Крумке и вдруг она и Хада появились в люльке мотоцикла. Он обнимал их изо всех сил, пока они с трудом выбирались наружу. «Можешь сама видеть, сколь сильно я нуждаюсь в любви!» — комментировал он. Курт уверял Лизелотту, что считает ее куда более привлекательной, чем Хаду, с которой он лично еще не встречался. Как поведала ему Лизелотта, его письмо пришло как раз тогда, когда она сидела на балконе в загородном доме, принимая солнечную ванну и «наполовину голая». Она со смехом заметила: «Не надо зваться Зигмундом Фрейдом», чтобы разобраться в значении сна, который описала Курту: «В прошлую ночь мне приснилось нечто куда более грандиозное, чем просто сидение в люльке мотоцикла и приветственное помахивание рукой… Я прошу прощения, но прошлой ночью другой мужчина заключил меня в объятия и целовал, хотя мне все-таки удалось отбиться, мягко повторяя и повторяя, что я замужем! (Я не забыла!)»

Позднее, в том же году, после ночной работы над сюжетом в фотоснимках Хада и Лизелотта каждая написали Курту, представляя себе, что он видит их глазами своей фотографии на стене. Лизелотта отогревала длинные голые ноги около печки голландки; Хада раздевалась перед сном, «а ты смотрел на нее не так, как полагается мужу, — писала Лизелотта. — В следующий раз тебе придется отвернуться или прикрыть любопытные глазенки тряпкой».

Другие пользовались иными средствами для самовыражения. Родившийся в Бремене в 1926 г., Рейнхард подростком лишился отца — тот погиб в 1941 г. Два года спустя юноша выучился на радиооператора и получил назначение в относительно спокойную Венгрию. Оттуда он поддерживал регулярную переписку с шестью молодыми женщинами. Каждая из них знала о существовании других, но все равно писала ему любовные письма. Они рассказывали о «других поклонниках», о своих разочарованиях и флирте с иными мужчинами и представляли себе, каким «бравым» он выглядит. «Мне бы хотелось увидеть тебя в военной форме», — признавалась Ева. Ина видела Рейнхарда в каске и находила «симпатичным». Они цитировали понравившиеся отрывки романтических песен из фильмов. Когда обучавшаяся на медсестру в Кёнигсберге Ханнелоре слышала по радио: «Девочка, к тебе я иду, когда разобьем мы врага, останусь с тобою навеки», то думала о нем. Для них война даже в 1944 г. продолжала казаться скорее приключением, чем смертельной опасностью, поскольку принесла куда больше свободы на личном уровне. Самая младшая из шести, Ина, пока жившая в родительском доме, тоже занималась делом — училась на секретаршу. Все они курили — хотя кротко принимали справедливость его упреков в этом — и следовали собственным желаниям. Ханнелоре инстинктивно отвергла ухаживания французского военнопленного, несмотря на то, что он был офицером. Она, похоже, жила в соответствии с установками о необходимости блюсти честь немецкой женщины без лишних напоминаний.

Рейнхард и его поклонницы не испещряли страницы посланий политическими цитатами и лозунгами, не призывали друг друга «держаться», подобно парам постарше, таким как Гукинги или Курт Оргель и Лизелотта Пурпер. К тому же меньше говорили о желании мирной жизни. Поиск чего-то личного, возможно, и заслуживает штампа «аполитичный» из-за безразличия к официальной пропаганде, но назвать его антивоенным никак нельзя. Корреспонденты признавали наличие у них обязанностей и морального долга, строя представление о происходящем на «мягкой» пропаганде в виде популярных фильмов и музыки, а их эротизм соединялся с напоминаниями о том, что все лучшее обязательно сбудется, но только после победы. Молодые люди выросли во время войны и относились к ней как к нормальному, почти естественному положению дел. Так или иначе, весной 1944 г. война даровала им свободу наслаждаться молодостью. Их наигранная распущенность, скорее всего, неприятно поразила бы родителей, однако она мало походила на призрак морального разложения, нарисованный сотрудниками СД.

Перевод А. Колина