Ахилла

Из дневников архимандрита Арсения (Стадницкого), в бытность его ректором МДА.

***

1901 год

17-е октября. …В Великом посту, как раз в воскресенье Крестопоклонной недели, произошел в Академии очень неприятный казус, доставивший мне много хлопот. Это — покушение на самоубийство студента III курса С. Колмакова*, из вологжан. Причины точно не выяснены: не то любовь, не то вообще пессимистическое настроение, не то своеобразие наружности его или все взятое вместе.

Я как раз выходил из своих покоев в Лавру для совершения литургии; в это время вбежал, запыхавшись, помощник инспектора о. Борис и еле-еле от волнения смог выговорить:

— У нас большое несчастие!

— Какое? — совершенно спокойно спросил я.

— Застрелился студент.

— Какой?

— Колмаков.

— Не удивляюсь, хотя и очень прискорбно. Теперь я иду служить, а вы скажите отцу инспектору сделать надлежащие распоряжения.

Много труда мне стоило сохранить спокойствие, чтобы отслужить. После обедни пошел я в больницу, где и увидел этого несчастного. Предложено было ему исповедаться и приобщиться. Он отказался. Созвано было Правление. Решено послать Н.Ф. Каптерева в Петербург для личного доклада митрополиту, которому предварительно послана телеграмма о прискорбном случае. С почты было перехвачено письмо Колмакова к предмету его любви в Ярославль. Оно хранится у меня, то есть копия с него, а письмо было отправлено. К удивлению, он выздоровел. Хотели было его уволить, но он сказал, что если переведут его в другую Академию, то он тут же покончит с собою, хотя и не таким способом, так как он не может выносить запаха пороху. Решили оставить его и произвести ускоренные экзамены. Теперь он на IV курсе. Что дальше будет, еще неизвестно.

1-7-е ноября. Эта неделя была слишком тяжела для меня. Причина — несчастный студент IV курса Колмаков, покушавшийся в прошлом году на самоубийство. Оказалось, эта мысль не бросила его, несмотря на все попечение о нем, на милость, оказанную ему. Он — несомненно психически больной, полнейший дегенерат, хотя по виду этого совершенно нельзя сказать.

Поводом к покушению на самоубийство как тогда, так и теперь — предложение девушке, той или иной, выйти за него замуж. Теперь предметом его любви явилась одна из девиц посадского семейства В-вых, над которым 14-го сентября сего года стряслось поразительное несчастье: сгорело рано утром, в пять часов, при пожаре дома семь душ — мать, маленькая (лет девять) дочь, два сына гимназиста, гимназист-квартирант и две прислуги.

Студенты проявили самое живейшее участие к горю осиротевшего отца с оставшимися спасшимися дочерьми-девушками. После этого некоторые из студентов стали гостями этого дома. В числе их был и Колмаков, который, не долго думая, по обыкновению влюбился в одну из девиц и, несмотря на то, что рана от несчастия не зажила еще, объяснился в любви и требовал согласия на выход ее за него замуж, не определяя даже времени.

Девица, понятно, отказывала ему, а он все настойчивее домогался ее согласия, угрожая, что он покончит с собою и что причиною этого будет она, как не желающая принести себя в жертву за него. Находясь в таком состоянии, девица эта написала доверительное письмо отцу инспектору, как к знакомому и тоже принимавшему участие и сочувственно отнесшемуся к их горю. Это было 3-го ноября. Отец инспектор дал мне прочитать это письмо, которое нельзя было без содрогания читать. Тут же сообщалось, что недавно он изрезал свою руку в шахматы, потому что это ему нравится. Девушка просила принять какие-нибудь меры против приставаний Колмакова.

Ничего мы не придумали с инспектором тогда вечером. Решено было, чтобы отец инспектор с ним поговорил и незаметно навел речь на эту тему, тем более что им иногда приходилось вместе бывать у В-х. Вместе с этим решили занять его чем-нибудь. Отец инспектор решил поручить ему заведывание фонарем в душе, давать ему корректуру и т.д. Но 4-го, в воскресенье, он где-то скрывался. А барышне отец инспектор написал, чтобы она всячески успокаивала его, как будто обнадеживая, вообще, чтобы разыгрывала роль Пенелопы.

5-го числа отцу инспектору удалось побеседовать с Колмаковым. Беседа была очень мирная. Колмаков согласился и на корректуру, и на фонарь, хотя как-то вскользь проговорился, что ему не долго придется возиться с этим делом. Затем отец инспектор незаметно перевел мысль на семейство В-х и на несвоевременное намерение, по слухам, какого-то студента, вероятно, низших курсов, ибо высших курсов студент не может допустить такой бестактности, и что-де такого студента нужно проучить, и в таком роде. Колмаков со всем соглашался, хотя, как оказалось, он отлично понимал, в чей огород камни бросаются. По окончании беседы он немедленно, хотя было уже и поздно, часов девять, помчался туда же… и опять пристал с своим требованием.

Барышня, согласно письму, стала вилять и обнадеживать; он же сказал при прощании, что завтра зайдет за последним словом.

6-го утром отец инспектор получил от барышни письмо, где она, описав вчерашнюю беседу с Колмаковым, взывала о помощи. Утром же пришел к отцу инспектору студент четвертого курса Воробьев и сказал, что они отняли у Колмакова револьвер, что Колмаков может с минуты на минуту покончить с собою, что присутствие его для них страшно. С такими вестями пришел ко мне отец инспектор.

Я увидел, что дальше откладывать дела нельзя, если не желаем иметь самоубийцу со всеми слишком неприятными последствиями. Немедленно же я решил отправить его в психиатрическую больницу в Москву и об арестовании его написал отношение полицмейстеру, с которым в двенадцать часов встретился у наместника по случаю именин. Решено было после обеда схватить его; хотелось не в Академии.

Ужасно тяжелые минуты я пережил за обедом, тем более что пришел студент и доложил, что Колмаков насильно требует револьвера, в противном случае он уедет в Москву за покупкою револьвера. Тут же произошел крупный мой разговор с нашим доктором Успенским, который на предложение полицмейстера засвидетельствовать о психической ненормальности Колмакова сначала отказался под тем предлогом, что он не опасен для других, что он не имеет данных о его ненормальности. Тогда я пригрозил ему судом, и он согласился. Полицмейстер со своей стороны сделал распоряжения.

Я, инспектор и доктор в два часа пришли ко мне. Здесь я настоял, что сам доктор должен ехать с больным. Теперь был вопрос, как схватить больного. Этим делом поручено было заведывать помощнику инспектора о. Борису, который через каждые пять минут сообщал мне о ходе дела.

Товарищи решили было заманить его на прогулку на санях и завезти его в часть. Сначала он было согласился, оделся; но по некоторой ажитации всех он догадался и засел в номере, о чем и доложил мне помощник, которому я поручил наблюдать, чтобы больной не ушел. Затем я дал приказание схватить его. И вот мы с отцом инспектором в сильном нервном возбуждении прислушиваемся, как будут брать. Но в это время вбегает помощник с извещением, что больной убежал. Картина! Разрешилась она таким выражением по отношению к помощнику, что его неудобно и писать. Посланы были гонцы на вокзал и к В‑м. Тяжкие минуты в это время я переживал при мысли, что он теперь «назло» моментально покончит с собою. Скандал! Но, слава Богу, обошлось.

Его настигли у В-х, где он намерен был скрыться. Но тут его арестовали, свезли в участок, а оттуда и на вокзал для отправления в Москву. Сопровождали его: доктор, помощник инспектора А. Покровский, студент Т-в и два полицейских. Вообще — такая почетная стража, что, по выражению больного, «и самого ректора так не провожают». Без всяких инцидентов привезли его в Москву. Доктор ушел в больницу Александра III, а остальную свиту оставил на вокзале. Если бы не полицейские, никто не мог бы подумать, что тут есть что-нибудь особенное, потому что Колмаков выглядывает совершенно здоровым и рассуждает логично, но только в одном направлении, и даже с цинизмом, что он намерен покончить с собою, и никто не вправе удержать его от этого намерения, и что он очень жалеет, что довел дело до такого беспокойства для других, а не успел тихонько сделать этого.

В десять часов вечера доктор пришел и объявил, что мест нет, но что во всяком случае завтра решится вопрос, а теперь нужно где-нибудь переночевать. И вот они отправились в гостиницу, где в одном номере с Колмаковым и переночевали, но почти не спали. На другой день отправились в больницу. Доктор Фомин с час говорил с Колмаковым наедине и вынес такое заключение, что в нем диавол сидит; что он типичнейший дегенерат; что он не подходит к характеру больных его больницы, так как за ним нужен присмотр человек пять, но он его возьмет на месяц, а затем Академия должна спровадить его по месту родины — в вологодскую земскую больницу, как хроника. Сейчас же послана была мной телеграмма. И я вздохнул. Слава Тебе, Господи! Слава Богу, что Академия избежала скандала. Сейчас же мы его уволили, отдав его на попечение Братства.

*Колмаков Сергей Григорьевич (1879—?), студент МДА. Окончил Устюжское духовное училище (1892), Вологодскую ДС (1898); решением Правления семинарии был послан в МДА. 04.03.1901 г. покушался на самоубийство, непосредственным поводом чему послужило «влечение к девушке, не вызвавшее взаимности» (ЦИАМ. Ф. 229. Оп. 4. Д. 1761. Л. 6 об. Из личного дела студента МДА).

По заключению врача МДА С.Н. Успенского, студент Колмаков «представляет собой психостеника, приближающегося к типу дегенерата с наследственным влечением к самоубийству» (старший брат Колмакова покончил жизнь самоубийством), «но, принимая во внимание молодые годы Колмакова и не резкие признаки вырождения, нельзя терять надежды, что, поставленный в благоприятные жизненные условия, он может настолько психически укрепиться, что роковой конец отойдет на продолжительное время» (Там же. Л. 7 об.). Для скорейшего отправления студента домой, в семейную обстановку, экзамены за III курс ему были устроены досрочно. Дело о предании Колмакова церковному покаянию за покушение на самоубийство было предоставлено Московской духовной консисторией «на распоряжение самого ректора Академии преосвященного Арсения» (Там же. Л. 8).

По мнению психиатра С.И. Фомина, «Колмаков должен быть помещен в приют для душевнобольных хроников» (ЦИАМ, Ф. 229. Оп. 4. Д. 1761. Л. 11). 07.11.1901 г. определением Правления МДА Колмаков был уволен из числа студентов МДА и помещен в Московскую Александровскую больницу под наблюдение доктора Фомина. С согласия Вологодского губернского земского управления Правление МДА отправило Колмакова за счет МДА в Вологодскую лечебницу для душевнобольных, выделив фельдшера при больнице МДА П.И. Петрова для сопровождения. В сентябре 1902 г. по прошению С. Колмаков был зачислен в число студентов IV курса КазДА и в мае 1903 г. заканчивал курс КазДА; см.: Там же. Д. 1761.

Читайте также:

• «Студенты Московской академии… просят прислать ревизора»
• «Принять решительные меры к прекращению зла»: основные грехи студентов МДА конца XIX века

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: