Ахилла

Из дневников, Благовещение 1921 года:

Никита Окунев (1868 — после 1924), служащий пароходства:

Вчера и сегодня тепло, но облачно: то и дело принимается дождь, смывающий остатки снега и, отчасти, уличную грязь. Одним словом «благовещенская» погода не предвещает красного дня для Св. Хр. Воскресения.

Несмотря на симпатии венгерцев к своему бывшему королю Карлу, он должен был под угрозой Антанты покинуть Будапешт и выехать в Швейцарию.

Несмотря на ожидания наших коммунистов, из последней германской «заворошки» ничего не вышло. О чем их коммунистическая партия заявила официально.

В церкви сегодня молились о здравии заключенных Митрополита Кирилла, Архиепископа Никандра и еще некоторых епископов. Значит, где-нибудь в Каменщиках или Бутырках целый Синод «заседает». Там же, может быть, и Саблер (если он еще жив), его в Рождественском монастыре я уже давно не вижу.

Михаил Пришвин, писатель:

Снились русские хороводы. Опять серо-ветрено, как вчера, дождик покрапывал еще до обеда, а после обеда был ливень с каплями, как градинками. После до вечера капало и тепло от дождя не стало.

Все-таки снились же мне хороводы. И потом в полусне пробуждения на эти хороводы легло рассуждение о патриотизме, что это есть иначе самость, такое чувство: мы сами.

…Благовещенье. Чуть ли не с Рождества берегли птичку — выпустить на Благовещенье. Сказали ей напутственное слово свободы, пустили, а она упала в грязь, видно, крыло себе в клетке помяла. Эх, свобода! Держали за уши — уши освободили, за хвосты схватили.

Алексей Орешников (1855 — 1933), сотрудник Исторического музея, специалист по русской и античной нумизматике:

Сегодня праздник Благовещения, но праздничного настроения совсем не видно: большевики своим жестоким режимом убили всякое чувство в интеллигенции, а большая часть народа развращена. Тяжело на душе! Погода утром ясная, +3°, днем шел небольшой дождь.

Бронислава Нижинская (1891 — 1972), артистка балета, балетмейстер, хореограф и балетный педагог. Младшая сестра выдающегося танцовщика Вацлава Нижинского. В 1921 году эмигрировала за границу:

Ужасное утро. Иду на комиссию. Вернее, ужасные две последние ночи. Трудно жить. Страшно начинающихся дней. Мука потери школы. Уже готовятся на спекуляцию. Скрывают от меня. Сами понесут на площадь. Я уничтожу в себе всю духовность — этого не должно быть, это дает такую ужасную муку. Нельзя сделать человека — нельзя сделать и творца. У стариков-мастеров была, очевидно, большая правда — истина. Мы еще наивны. Потому так живем. Все ошибки сделают то, что нужно.

Ужасно только болит. Но надо рвать. Все сотворенное в другом, крепкими венами, по которым перетекла моя кровь в них, спаяла меня. Порванные нити истекают кровью. Мне надо рвать их.

Анемия угрожает мне, оставить так дальше тоже нельзя. Моя кровь не помещается в сосуды — не перерабатывается — загнивает в них. Надо рвать, чтобы самой не захворать гангреной и им дать жить по-маленькому, как они умеют. Теперь рваные жилы мои кровоточат.

Все силы напрячь, чтобы не истечь — остаться жить.

Дмитрий Скрынченко (1874 — 1947), богослов, журналист, историк, педагог:

Мысли в Киеве около моих милых. Читаю «Воспоминания» князя Е. Трубецкого и дневник З. Гиппиус. Сильное впечатление. Был в церкви, помолился о своих. О, человеческое сердце, сколько ты можешь вытерпеть.

Нестор Белоус (1889 — 1972), крестьянин, свидетель массового голода 1932-1933 гг.:

Начался посев хлебов.

Пуд хлеба стоит 30 тысяч яшная мука. Лошадь средняя 800 тысяч и корова тоже. Сапоги 500 тысяч.

Ирина Кнорринг (1906 — 1943), поэтесса, мемуаристка, эмигрант:

Я хандрю. Меня мучает какая‑то смутная неизвестность, страх за близкое будущее, тоска, только не знаю по чему (или по кому). Почему‑то я сегодня вспомнила брата, и впервые сделалось грустно, что его нет. В первый раз в жизни мне захотелось брата, милого друга и товарища, странная мысль! Ведь он умер более двенадцать лет тому назад, и за это время я ни разу не жалела, даже не вспоминала его. А теперь мне вдруг так захотелось его. Если бы был жив Глеб, я бы не скучала, не тосковала бы, не хандрила бы, я бы даже не была такая скрытная, у меня бы был друг, с которым бы я никогда не расставалась. Хотя я и не могу представить, какие бы были между нами отношения: я вижу кругом, что сестры всегда с братьями ругаются. Но нет, мы были бы дружны, иначе и быть не могло. Но отчего сейчас я об этом вспоминаю? Оттого ли, что мне сейчас скучно и тоскливо как никогда, я чувствую себя совсем одиноко? И в мыслях ничего нет. Иной раз начну думать, мечтать, строить всевозможные планы, но невольно приходит мысль, что все это совершенно бесполезно, что всем моим мечтам и мечтаниям давно пришел конец, но такой странный, что я все еще не решусь поверить в него. Я стараюсь уверить себя мечтами, но мои мечты — безумные, дикие, рассудок говорит, что так никак не может быть, и я невольно останавливаюсь. Выходит так, что не о чем мечтать, для этого нет фундамента. И зачем строить себе иллюзии того, что никогда не будет. Я тоскую. Стараюсь себя уверить, что тоскую по родине, но это неправда: одна мысль о возвращении в Совдепию пугает меня. Я этого не хочу и стараюсь не думать об этом. Вернее — я тоскую о прошлом.

Я люблю мое прошлое, потому что в нем все то, чего нет у меня сейчас, но к чему я привыкла и люблю (фраза Каменева). Я люблю мое прошлое, потому что в нем Таня, а с ней связано все счастливое. Может быть, это и не так, но мне приятно связать с этим именем все хорошее в моей жизни. Милая, милая Таня, помнишь ли ты меня? Порой меня мучает нехорошее чувство: а вдруг она меня забыла? Я начинаю ревновать, начинаю думать, что она меня никогда не любила, просто весело и легкомысленно относилась к нашей дружбе. Но теперь мне все равно. В душе у меня она осталась милым любящим другом. Живи, Таня, живи, веселись и никогда не знай одиночества, это так тяжело. Я люблю, я тоскую по ней. Я часто мечтаю о ней, хотя никак не могу представить, когда и как мы с ней можем встретиться, т. е. буду ли я сама рада этой встрече? Вернее, я не мечтаю, а вспоминаю и, мысленно, повторяя прошлое. Нет друга, нет мечты, нет даже определенного дела, в котором бы я могла забыться. Все внимание поглощают мелочи дня, а их так много, и такие это все скучные вопросы, к которым сводится вся жизнь Сфаята.

Сфаят — это вечно волнующаяся масса людей, тревог, сплетен, толков, интриг и предрассудков. Сфаят — это лагерь бывших людей. У всех его обитателей положение настолько неопределенное, что они даже представить себе не могут, что ждет их. И в настоящем они зависят не от себя. Все в прошлом. В Сфаяте жизнь кипит: все вечно волнуются, торопятся что‑то сделать, копошатся, но к вечеру вся их деятельность сводится к нулю, и дальше Сфаята не идет. Лагерь полон предрассудков, в нем своя жизнь, свои обычаи, свои уставы. Нравы жителей грубые и суровые. Живут они грязно, голодно и холодно. Жизнь начинается рано, но к 9 часам вечера все уже спят. С первого взгляда Сфаят может показаться мертвым, но если заглянуть в каждый отдельный барак, в каждую комнатушку, то везде обнаруживается деятельность, правда, ленивая. Обитатели вечно ссорятся, ругаются, тоскуют и вздыхают. Жизнь Сфаята ленивая, скучная и до смешного однообразная, наводит тоску. Не произошло никаких событий, за исключением ухода 8‑й роты, установления ночных дежурств и рождения двух мальчишек. Центр Сфаята, его жизни и интересов — камбуз.

Источник: Прожито.org

Фото Ксении Волянской

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: