Ахилла

Когда читаешь последования древних невизантийских литургий или участвуешь в них, первое, что ты испытываешь — это веяние древности, которой хочется жить и дышать. Ты более отчетливо чувствуешь, что литургия — это общее дело, подлинная молитва, служение Богу Отцу в Духе и истине, путь к Которому нам открыл Сын Божий. Второе, что сразу бросается в глаза — это отсутствие человеческих церемоний.

Литургии святителей Василия Великого и Иоанна Златоуста совершенно не уступают более древним по своему богословию, глубине и выразительности, но грешат своей перегруженностью церемониями, от которых порой очень хочется отдохнуть. Конечно, все это в формуляр богослужения внесли не сами святители, это после них потрудилась Византия. Да, в то время она была высокоразвитым культурным государством и вполне могла себе позволить заняться упорядочиванием такого немаловажного сектора своей жизни, как богослужение. В такой форме все и было передано на Русь. Синодальное богослужение, которое сейчас совершаем мы, только лишний раз это подчеркнуло.

Итак, что же делает в нашем богослужении византийский светский придворный церемониал? Какова его функция? Помогает ли он нам молиться, или же, наоборот, только захламляет службу, наполняя ее неактуальным историческим мусором?

У нас в Церкви все «по послушанию» — даже алтарник не имеет права просто так взять и надеть стихарь, он обязан его сложить особым, чуть ли не «каноническим» образом и испросить разрешения у иерея, поцеловав его руку. Диакон должен сопровождать каждый вздох священника своими многозначительными и обязательными комментариями: «благослови, владыко!», «повели, владыко!», «пожри, владыко!», «покрый, владыко!», «раздроби, владыко!», «исполни, владыко!» и пр. То есть каждое действие священника диакон должен как бы «пригласить» к исполнению, потому что, видимо, без этого приглашения священник не будет знать, что ему делать. Но что же такое, само по себе, эти все бесконечные диаконства? Разве это богослужение, повторюсь, Богу служение? Наверняка нет. Может быть, это молитва? Увы, но опять нет. Так если это не богослужение и не молитва, то что же оно делает на нашей литургии и на других службах?

Идем дальше. Поклон предстоятелю, целование его руки — это ведь вовсе не литургические действия, как бы нам ни пытались объяснять, что поцеловать руку священнику = поцеловать руку Христу (для этого есть иконы). Это ведь чисто светские жесты, которые в Римской империи, а потом и в Византии принадлежали светским высокопоставленным лицам, и которые, спустя какое-то время, были «подарены» как награды епископам, стремившимся быть похожими на светских чиновников.

Напомню, что «зачинателем» этой традиции был не кто иной, как еретик-монархианин Павел Самосатский, который, добившись расположения пальмирской царицы, стал высоким госчиновником, и это дало ему возможность богато и роскошно жить. До него епископы не старались обзавестись светской властью и быть похожими на «князей века сего». После него, и, особенно, после прекращения гонений на христиан, ему стали подражать и православные архиереи. Павел Самосатский был осужден как за ересь, так и за нарушения дисциплинарные: он отменил в своей епархии древние церковные напевы, а гимны в честь Спасителя заменил гимнами в честь себя самого.

Архиерейское богослужение — тоже отдельный разговор. Насыщенность церемониями здесь достигает своего максимума. Чего стоит только архиерейский, простите, «стриптиз» по центру храма на виду у всех людей при завесе кадильного дыма, медленно ползущего от иконостаса в храм, и невнятном бормотании протодиаконов! Но чисто внешне картинка получается красивая, и те, кто приходит на архиерейскую службу как на род некого шоу (а такие люди были всегда, на что неоднократно сетовал свт. Иоанн Златоуст), остаются довольными. Святые Дары кадятся всего три раза (да и не только Дары, но и Крест, иконы, мощи и пр.), а епископ — девять раз! Эта подхалимская асимметрия не может не смущать. «Исполла», «Тон деспотин кэ архиереа имон» (царю пели ту же песню, только «…кэ василеа…»), «многая лета», «вечная память» — тоже все проникло оттуда, с царского двора. Правда, многолетие и вечную память получилось хоть как-то воцерковить и превратить в молитву, что нельзя сказать про остальное.

Митра, саккос, поручи — тоже чисто светские, императорские регалии, которые, с течением веков, передавались от царей — патриархам, и дальше по цепочке. Например, поручи от царей перешли к патриархам, от тех — к епископам — пресвитерам — и, наконец, диаконам. Вообще, Византия выслушивала немало резонных упреков от Рима за то, что «ввела» в богослужение царя (он входил святыми вратами, кадил алтарь, причащался с престола и т.д.) и сделала его чуть ли не «литургисающим» лицом.

Некоторые священники до того искренне верят в чудотворную силу наших богослужебных текстов, что, даже когда служат без диакона, произносят его возгласы. Не раз приходилось слышать, к примеру, вот такие ненормальности: «Яко свят еси Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно… Господи, спаси благочестивыя… и услыши ны… и во веки веков». Режет слух невыносимо. Другой раз мне пришлось наблюдать, как один молодой священник во время анафоры разговаривал сам с собой: «Благослови, владыко, Святый Хлеб… Хлеб убо сей… Благослови, владыко, Святую Чашу… Чашу же сию… Благослови, владыко, обоя… Преложив Духом Твоим Святым».

А это бездумное «Господу помолимся» — «Господи, помилуй», которое десятки раз вставляется куда ни попадя, дабы только заполнить паузу? Нарезаешь Агнец — «Господу помолимся», надеваешь облачения на Преждеосвященной — «Господу помолимся», кадишь покровцы — «Господу помолимся». Приходится признать, что это не более чем сотрясание воздуха, потому что никакой реальной молитвы здесь нет. Так почему же нам, настолько обесценивающим значение своих слов, не научиться у древности благоговейному молчанию? Ведь в ранней Церкви паузы в службе, полная тишина и молчание никого не смущали, а наоборот, скорее располагали к молитвенному настрою.

Так что же мы имеем в итоге? Все эти церемонии, диаконские приглашения к молитве, его комментарии по ходу службы и т.д. — это не более чем правила хорошего тона, светский этикет, который был уместен во времена Византии, когда нужно было показать свой реверанс в сторону царя и придворных. Но какова необходимость и целесообразность этого элемента в нынешнем богослужении? Ведь лицемерие настолько глубоко вошло в нашу плоть и кровь, что даже священники, враждующие годами, могут друг друга лобызать со словами: «Христос посреди нас», потому что таковы правила богослужебного этикета, а что написано в Служебнике — нужно неукоснительно соблюдать.

Нужны ли все эти церемонии Богу? Сомневаюсь. Нужны ли прихожанам? Разве что только тем, для которых богослужение измеряется лишь своей эстетической составляющей. Нужны ли они духовенству? Любой клирик может задать это вопрос самому себе. Ну а вопрос «и что с этим всем делать?» я бы хотел адресовать читателям.

Напомню только, что знаменитый литургист о. Мигель Арранц говорил о «литургике черной буквы» и «литургике красной буквы». Первостепенной является черная буква, то есть непосредственно текст молитвы Богу. То что в наших Требниках и Служебниках пропечатано красным шрифтом — тоже важные комментарии, но не ради них самих мы служим. И как человек, много лет истративший на изучение устава и богослужения, могу однозначно сказать: правило «чем больше ритуала — тем меньше молитвы» работает всегда.

Фото: Сергей Власов/patriarchia.ru

Читайте также:

• Ничего католического в пассии нет
• Невыносимая риторика великопостного богослужения
• «Абсолютный… разрыв между содержанием… и его восприятием молящимися»

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: