Ахилла

Продолжение. Начало тут.

***

— Недавно, — говорит о. Василий, — лежал в больнице с диабетом. Рядом койка, тоже священник. Монах. Тумбочка меж нами, с одной тарелки капусту едим. Я все анализы сдал, жду, чего скажут. Врач и говорит: «Ну, отец Василий, держись». Все, думаю, рак нашли… А он увидал мое замешательство и успокоил: «У соседа сифилис». У меня все в душе обвалилось, я деру из больницы.

А вообще-то за ним давно замечалось. Он вел спортивную секцию в духовной школе, так кто-то из родителей даже писал жалобу владыке — тому еще прежнему, который сам был падок до «пуфиков»…

***

В начале девяностых о. Василий построил в Хомутовке храм, который сразу же и обокрали. Пропали чаша, несколько икон, еще что-то и наперсный крест, помеченный инициалами батюшки. Прошло лет восемь. И вдруг на одном священнике о. Василий видит свой крест. Узнает, где купил, у кого, давно ли, а потом идет в милицию. Там человека, который продал крест, быстро находят, раскручивают и раскрывают банду, на счету которой много ограбленных храмов. Началось следствие, вот-вот суд.

Ночью звонок в дверь. На пороге игумен Мок-го монастыря, а за спиной у него две иномарки, в которых застыли братки.

— Отец Василий, ты пострадал, тебя ограбил племянник вон того, что в машине. Какой тебе принесен ущерб, он сию минуту заплатит.

Отец Василий думает, с паршивой овцы хоть шерсти клок и называет сумму — 36 тысяч — столько ему не хватало для покупки подсвечников в собор (он уже здесь служил). Тут же «дядя» выкладывает деньги, а отец Василий пишет заявление в суд, что отзывает свой иск и ни в чем подследственных не винит.

— А что, игумен ездит в тюрьму? Окормляет осужденных?

О. Василий всплескивает руками:

— Да мне точно говорили, что он общак пасет!

Похоже на правду. Если братки грабят храмы, а он их отмазывает, то ведь он с ними в завязке…

***

«Отец Давид целибатный священник. Он, как выпьет, ему бабу подавай. У него была староста. Послал ее в кладовку за свечками и сам следом. Запер дверь, ширинку расстегивает. А она ему как врежет по яйцам… Вмиг протрезвел».

***

Мишка самый младший в приюте, самый жалостливый. Ребята поймали мышь и давай добивать ботинком. Мишка закричал: «Не надо!!!» Спрятал ее в карман и выпустил в дырку под плинтусом.

***

— Я против воскресных школ для взрослых, — говорит отец Крискентий. — Появляется лидер, и люди подпадают под его влияние. У нас такой был, мои прихожане ему помогали на огороде…

— Что же худого в том, что люди помогают человеку, который им тоже помогает? Помогает в главном — в знании и понимании Священного Писания.

— Не нужна им эта помощь. Есть храм, проповедь. Писание доступно.

Чувствуя мое несогласие, о. Крискентий, распаляется:

— Это все протестантские штучки — читать Евангелие в домашнем кругу. Я протестантов терпеть не могу.

— Но благодаря им, их свидетельству и горячей проповеди в местах заключения, люди оттуда выходят другими: не курят и не пьют.

— Ах, знаете… уж лучше бы пили. Да, да, да, лучше пить, чем лишиться благодати!

— По-вашему, пьяница и наркоман, если у него крест на шее, пребывает в Святом Духе?

***

Во дворах нет мусорных ящиков, единственный в округе стоит возле школы — но, кажется, без всякой надобности, потому как всегда пустой. Зато вдоль улиц шелестит и дыбится бумажная и целлофановая шелуха. Особенно сейчас, когда стаявший снег обнажает уродство и нищету старого города. Облезлые домики дореволюционной постройки. На одном вывеска: «Магазин „Сударушка“».

В «Сударушку» привезли пиво. Шофер сгружает громыхающие ящики. Напротив мужик метет улицу. Поглядывая тоскливо на ящики, говорит:

— Погода вроде нормальная, а у меня голова сдает. Давление. Все лечатся звериным, а меня он не берет.

— Что это — «звериное»? — спрашиваю я.

— Ну самогонка там, водка… Он повышает давление. А мне-то что, мне нужно понизить.

«Звериное, человек от него звереет» — так мне объяснили. А почему «он», почему мужского рода, я догадался сам. Наверное, имеется в виду существительное «зверь». Его никаким определением не заменить…

***

Отец Василий:

«Летом не убирается мусор, а зимой снег. Дашь на бутылку — подгонят снегоочиститель. Поскребет маленько. А то покойника с вечера привезут, а ночь снежная, никак не вывезти. Или невеста — на каблучках по сугробам…»

***

На свежевыбеленной стене автовокзала крупными красными буквами начертано:

ПЕДАРАСЫ ИНДЕГРАНД СУКИ УБЬЮ!!!

На другой стене:

ЖИЛАЮ ЖИЗНИ ПО КАЙФУ!

***

В субботу о. Василий топит баню.

О. Крискентий помылся, попил чайку, без пяти пять вызвал такси — в пять вечерняя служба — и покатил в храм, хотя расстояние до храма не более километра.

***

Отец Василий:

«Сын недавно скончавшегося епископа К-а был тоже монахом. Это с ним Сонька кувыркалась в ту ночь, когда за стеной удавился ее бывший муж. Они обчистили дом епископа, который уже жил на покое — у него была домовая церковь. Украли все старинные иконы. Епископ жаловался: „Сын мой с какой-то шлюхой обокрал меня“. Но в суд подавать не стал, поднимать шумиху».

***

Благовещенье. Исповедь за полчаса до службы. Посреди храма куча прихожан — тонкой струйкой просачиваются к аналою. Так текут песочные часы, не меняясь в объеме, из одной емкости в другую, из центральной части поближе к клиросам, к амвону, к алтарю. Едва-едва успела перетечь к концу обедни — молодой священник старается проводить исповедь не формально, хоть сколько-то выслушать исповедника. А пожилой батюшка расправляется с ними куда быстрее: «В два счета их всех расщелкает», — говорит о своем помощнике о. Василий.

В храме скверная акустика. Храм строился по частям. В передней, где алтарь, в стене видны колосники, в средней, которую пристроили позже, уже плохо слышно, а у свечного ящика вообще ничего — сплошной гул.

В этой части храма не слышны ни возгласы из алтаря, ни молитва священника, ни Евангелие, которое он читает, повернувшись к людям спиной. «Я так привык, менять ничего не буду. Я искренне служу, Слово Божие объясняю в проповеди».

Но Слово Божие не заменить никакой проповедью, даже самой проникновенной. Толпа людей, в основном пожилых женщин, не понимает, что происходит, что поют, что говорят. Крестятся, целуют иконы, понуро стоят. Чтобы поцеловать Распятие, водруженное высоко на картонной Голгофе, надо лечь на Голгофу и, корячась, дотянуться до подножия креста. Молодым-то трудно… А на стариков смотреть и горько, и смешно, а главное, никак не поможешь…

Дети читают часы, как барабанят по кастрюле: звонко и быстро. Павлик похвалился: «Я в минуту 100 слов делаю».

— Зачем им такая скорость, ничего же не понятно, — спрашиваю я отца Василия.

— Кому надо — поймут.

Однако совсем уж запредельного невежества сердце батюшки не выдерживает. В деревне, где он открыл новый приход, подают поминальные записки «О свежепредставленных», «О упокоении господа Соваофа, Ленина, Сталина, Брежнева». Или, например, заказывают панихиду о упокоении всех святых: св. Матронушки, св. Николая Чудотворца, свв. Царских мучеников и так далее…

— Дорогие мои, — ласково, как к детям, обращается пастырь к своим овечкам, — святые это Божьи угодники, они к Богу ближе, чем мы с вами, и сейчас пребывают рядом с Его престолом. Их голос Ему слышнее, чем наш. Они своей земной жизнью удостоены особой близости к Богу. Так что не за них мы должны молиться, а просить их молитв перед Богом за нас, грешных.

***

В первых рядах, у самой солеи, — седовласый слабоумный Вова. Он не пропускает ни одной службы в соборе. То и дело поворачивает голову, ему любопытно, что там у него за спиной происходит. Из тех, что впереди, он всех знает — батюшек, алтарника. А сзади, может быть, кто новый пришел.

Читать спиной к народу положено по уставу. Что означает почитание алтаря — места присутствия Бога. Поэтому священник или дьякон в православном храме читает Слово Божие, стоя лицом к алтарю и спиной к людям. Почитание ветхозаветное. Христианство — религия Воскресения и Воплощения. Божество из местного употребления — из капищ, из Святая Святых переместилось в человека. Но священнослужители, верные ветхозаветному правилу, как будто не замечают богоприсутствия в человеке и поворачиваются к человеку спиной.

А между тем правящий архиерей не противится повороту на 180 градусов и чтению Евангелия по-русски. Некоторые священники пользуются либерализмом владыки. Когда-то, я помню, читал по-русски и о. Василий. Но инертность паствы не побуждает к нововведениям. Может быть, чуть пристыженный моим возмущением, батюшка оправдывается:

— Поступит сын в семинарию, перейду на русский. Ему тренироваться надо, на экзаменах прочесть по-славянски без запинки.

Дьякона о. Василий не держит — накладно, вместо дьякона читает Апостола сын. У его коллеги сын тоже кончает школу.

— Будет поступать в семинарию? — спросил я.

— Нет, хочет в Политехнический. А я не противлюсь, попадет еще после семинарии к какому-нибудь сумасшедшему архиерею…

***

В начале службы я поставил свечку за маму — перед иконой Пантелеимона целителя. Поглядываю — тает свечечка…

***

Грустноватые у меня получаются записки «во дни печальные Великого поста…». Но ведь такова действительность. И не только в одной, отдельно взятой епархии. Перед отъездом сюда я получил письмо от молодого человека, который крестился в колонии (мы с ним переписывались несколько лет) и после заключения вернулся к брату, на Кубань. Он пишет: «Хожу ли я в ближайший храм? Он находится в 40 км в городе Темрюке. Там православный батюшка торговал красной рыбой, занимался валютными операциями и продавал наркотики (все об этом знали). Церковь в обветшалом состоянии, а его дом-дворец величественен и богат. Два месяца назад батюшку наконец-таки посадили за решетку. Я-то осведомлен о каноне, по которому все таинства признаются действительными и спасительными в независимости от степени греховности священника, и я в это верю, но вот, к сожалению, для большинства и для моего брата эта греховность, „непростительная для священника“, убеждает не верить в святость Церкви, а следовательно, в ней ничего и не искать».

***

Когда о. Крискентий в алтаре набирает голос и доходит до крещендо, тогда паства понимает, что сейчас какой-то главной молитве настает конец, и все начинают креститься. Голос у него напруженный, неестественный. Дуется, чтобы посолидней звучало. Так же берет и телефонную трубку, важно растягивая: «Ал-л-л-ё-о…»

К нему в храм зачастил сумасшедший. Крестится он так: потрогает нос, потом затылок, потом перстами ударит в затылок, в плечи и сует руку в карман. Стоит он впереди, своим видом и странным крестоналожением многих отвлекает.

Другой молодец пробивается в очередь к чаше:

— А мне причаститься можно? Я ничего не ел, только чаю попил.

— А исповедовался?

— Исповедовался, исповедовался, — бормочет молодой человек, явно не имеющий об этом никакого понятия.

— Пусть причащается, хуже не будет, — причитают бабушки.

— Почему храм не поет Символ веры и Отче наш? — спросил я у о. Крискентия.

— Я не люблю, когда старухи поют, рты разинут и тянут целый час.

***

Сын о. Василия Тимофей учится в 9-м классе. Любит спорт, «качается», ходит в секцию уличной борьбы. Борьба жестокая, лупят по чем попало, дерутся в железных масках. У него уже первый разряд, тянет на мастера.

Вчера, на Благовещенье, после обедни, где он прислуживал отцу в алтаре, заторопился в спортзал, на тренировку. Отец взорвался:

— Устава не знаешь! Собираешься в семинарию поступать: не нужен тебе спорт! В Благовещенье будешь по мордам бить и кости ломать!

Все. На спорте поставлен крест.

— Слишком увлекся. Нехорошо, если человек чем-то слишком увлекается. Он одно время собирался поступать в военное училище. Я специально определил его в военный лагерь. Пусть узнает, почем фунт лиха — дисциплина, труд чрезмерный, лес, полевые условия. А я еще попросил, чтоб его не жалели, погоняли хорошенько. Сбежал из лагеря раньше срока. Военное училище как отрезало. И спорт этот сейчас отрублю.

Священнику вторит матушка:

— Ни к чему ему драться, одну травму уже получил: нос сломали и руки вон, как у отца, скрюченные.

Руки у о. Василия скрючены от диабета, от болезни, которая требует беспрестанного перерабатывания пищи.

— Диабет — «где обед?!». Кто мало ест, тот долго живет, — смиренно шутит о. Василий, — а мне много надо. Я каждый день себе ложкой могилу копаю.

***

«Господи и Владыко живота моего…»

Ближе к полуночи я выхожу помолиться к собору, сзади которого, за алтарной апсидой, лежит валун. По преданию, на нем молился преподобный Геннадий. В камне есть выемка, можно встать на колени, как встают в католическом храме, опускаясь на приступочку перед ногами. Жил Геннадий в ХI веке, в пустыньке — вокруг леса, холмы, та же речка внизу, только наверняка этой поймы не было, ее намыло за десять веков. Молился он на воле, в виду необозримого простора, а ночью — под звездами, стоя на этом камушке…

В 11 часов город уже спит, весь темный, кое-где поблескивают, как рыбья чешуя, окошки. Далеко за рекой, на пойменных болотах, извилистая зубчатая лента огня. Это горят камыши — детская забава. Будто огненная конница пластается по горизонту, все ближе и ближе подступаясь к городу. Шлейф низкого дыма висит над черными крышами, над бледным закатом.

Продолжение следует

Иллюстрация: картина Zdzislaw Beksinski

Читайте также:

• Часть 1

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: