Волонтер: отучиться от «комплекса спасителя»
26 марта 2018 Регина Криваковская
Этот текст нам прислали в качестве ответа на заметку священника Романа Тарабана «Слепые и Священное Письмо».
***
В 2010 году после очередного разочарования в личной жизни я вернулась в церковь. Первые полгода я молилась, ходила на службы и зализывала душевные раны. Где-то через полгода я пришла к выводу, что молитв и посещений богослужений недостаточно и мне нужны добрые дела. Подавать мне было нечего и к тому же хотелось делать что-то самой. Я жила в Киеве, с волонтерством никогда не сталкивалась, и мои познания о нем ограничивались знанием, что есть люди, которые собирают деньги на больных детей.
Я искала волонтерство, которое не требовало бы больших материальных вложений, не занимало бы бо́льшую часть моего времени, но было достаточно постоянным, ну и чтобы оно казалось мне осмысленным.
На поиски такого ушло полгода.
В 2011 году я нашла проект, в котором нужно было писать письма для поддержки детей в онкобольнице. Я была в этом проекте в 2011-2013 и в 2014-2016 годах. За это время я написала некое количество разовых писем (анонимных), и на постоянной основе занималась около 20 детьми, в основном, подростками (мне с ними легче общаться, да и желающих писать им было меньше). Одновременно у меня было до трех постоянных детей, которым я писала каждую неделю, на большее у меня не хватало душевных сил. Трех я навещала в больнице по нескольку раз, еще трех разово, с одной девочкой переписывалась, но ее быстро перевели в другой город, а потом и вовсе отправили в Италию на пересадку костного мозга. Несколько раз относила письма в разные отделения, собирала новости, общалась с мамами. Ну и всякое по мелочам, типа поучаствовать в благотворительной ярмарке.
Волонтерство по переписке — это во многом игра в одни ворота. Некоторым детям я писала по несколько месяцев, но ответа так и не дождалась. К этому нужно быть готовой.
Отношения с детьми, с которыми я общалась, у меня были разные. С двумя девочками с запада Украины у меня сложились почти дружеские отношения, я их регулярно навещала, мы обсуждали разные темы. Одна, правда, потом замкнулась в себе после ампутации. Еще с одной я отношения плавно свела на нет после ее выписки, так как она постоянно просила подарки, причем такие, что нужно искать.
Были и курьезы. Я несколько лет писала мальчику, мама которого была Свидетельницей Иеговы. Как-то я написала в письме о Рождестве и получила ответ на лист А4, исписанный с двух сторон, где она говорила, что Рождество не могло быть зимой и что день смерти важнее дня рождения (это цитата из Екклезиаста). К сожалению, это письмо я не сохранила.
***
Проект у нас был светский, и нас просили не проповедовать в письмах. Я иногда упоминала о своей вере, но не проповедовала.
В волонтерах у нас была постоянная текучка, я считалась старожилом. Были те, которые по нескольку раз уходили и возвращались, это считалось нормальным. Писали в основном женщины, но было и пару мужчин. Большинство участников во что-то верили, правда, некоторые верили в «славянские практики». Я заметила, что самыми стойкими были люди, верующие тихо и скромно, не афишировавшие свою веру. У нас была одна женщина, которая писала по семь писем в неделю, разносила их, умудрялась пообщаться со всеми мамами и детьми и всех разговорить. О том, что она верующая, я узнала через два года общения, когда она мне предложила изучать Библию. Я тогда сказала, что Библию уже прочитала. Возможно, этого не стоило говорить.
Как-то на наше собрание пришла «каноническая» матушка в платке, длинной юбке и с ребенком. Она долго общалась с координатором о том, что можно сделать, но больше я ее не видела. Еще была желающая проповедовать протестантка, кажется, адвентистка, которая постоянно приносила какие-то религиозные книги. В конце концов ее попросили больше не приносить книги и не писать. Она пару раз принесла игрушки и перестала ходить.
УПЦ МП старается активно присутствовать в больницах. Возле каждой больницы Киева, а то и на территории находится храм или часовня, где регулярно служат. Другие конфессии стараются в больницы не допускать. В одной больнице я видела доску с телефонами священников разных конфессий и разных православных церквей (МП, КП, УАПЦ), но это было только раз.
На праздники в детские онкологические отделения приходят священники УПЦ МП (разного уровня в зависимости от больницы, до митрополита включительно), постоянно организуют поездки по монастырям. Особенной популярностью пользуется некая «матушка Алипия» (мнения о которой отличаются от «святой» до «ведьмы»), похороненная в Голосеевском монастыре. Говорят, она всех исцеляла, поэтому к ней всегда очередь стоит, в церкви народу меньше. Еще возят в другие монастыри, но куда конкретно, не скажу, не интересовалась. Насколько церковными остаются люди после выздоровления, тоже не знаю.
Также есть православные волонтеры. Их лучше всего видно в новостях. Сами по себе они не существуют, только в форме проектов, в названии которых обязательно присутствует слово «православный» или даже «ПРАВОСЛАВНЫЙ». Иногда в новостях они выглядят забавно, типа «Православное движение «Спас» провело в больнице N кружок по художественной лепке». Или «Православная христианка М передала в отделение лекарств на сумму…». Занимаются православные волонтеры проведением творческих занятий и поздравлением с большими праздниками. Внешне они ничем не отличаются от неправославных (пересекались пару раз, я передавала одному проекту материалы для творчества). Платков, длинных юбок и бород у них замечено не было.
Кроме больниц, православные волонтеры ездят по детдомам. Устраивают такое обычно харизматичные батюшки. Это не постоянные поездки, как у протестантов, а разовые. С волонтерами до поездок обычно бесед не проводят, чего ожидать, не говорят. Одна моя знакомая после такой поездки вернулась в ужасе (дети ей нахамили и напошлили). Батюшка это никак не прокомментировал, и организаторы сделали вид, что ничего не произошло.
***
Несколько раз я посещала разные онкологические отделения. Мое первое посещение началось с того, что мы (я пошла с более опытной женщиной) встретили в холле заплаканных маму и бабушку ребенка, которому стало хуже, он попал в реанимацию, и они срочно искали доноров для переливания крови (доза в центре крови стоила как среднемесячная зарплата). Мы пытались как-то помочь, но это было не в наших силах.
У меня несколько раз умирали подопечные дети. Сравнительно немного, меньше 25%. Волонтеры часто на этом ломаются, особенно если умирают совсем маленькие. Я с самого начала знала, что так будет, поэтому старалась держать дистанцию. Самой тяжелой смертью для меня была смерть ребенка, которому я писала несколько лет и о котором последний месяц его жизни я знала, что он умрет (у него была почечная недостаточность, и он не дождался трансплантации). Я не знала, что писать, писала, что очень волнуюсь и молюсь за него. Еще я старалась поддержать его отца, который лежал с ним. Не знаю, получилось ли у меня.
Общение с тяжелыми пациентами очень хорошо отучает от «комплекса спасителя». Понимаешь, что на многое не можешь повлиять и что иногда все, что возможно — это быть рядом столько, сколько нужно.
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
