Ахилла

Предлагаем вашему вниманию отрывки из книги знаменитого норвежского путешественника Тура Хейердала (1914-2002) «По следам Адама».

Когда мне предложили объехать Советский Союз с моим фильмом о «Кон-Тики», я согласился на одном условии: я сам составлю программу поездки и буду передвигаться совершенно свободно. Сегодня я могу сказать, что и за время войны, и в последующие годы войны «холодной» я хорошо узнал мир по обе стороны «железного занавеса». Главный вывод — вовсе не государственная граница пролегает между друзьями и врагами.

Быстрее других в советской Академии наук я подружился с этнологом Генрихом Анохиным, ветераном войны, специалистом по скандинавским языкам и культуре. Именно благодаря ему во время моего первого визита в Москву я встречался не только и не столько с учеными, сколько с членами писательской и актерской гильдий. В тесных квартирах и маленьких затерянных в подмосковных лесах дачах водка текла рекой, икра лежала горами, и атмосфера была самая что ни на есть дружелюбная. Все знали, что я одновременно являюсь почетным членом Академии наук Нью-Йорка и почетным доктором наук АН СССР, но старательно избегали разговоров и о науке, и о политике.

В поездке по бескрайним русским равнинам и по многочисленным республикам СССР неизменно рядом со мной был переводчик книги о «Кон-Тики». Мы вместе гостили у крестьян в колхозах, заходили в деревенские православные церкви, густо пахнущие благовониями, к моему удивлению, они всегда были полны народа. В свете множества свечей стены сияли чистейшим золотом, а за право обладать иконами, хранившимися в этих скромных храмах, владелец любого музея отдал бы правую руку. За тяжелыми церковными дверьми царила удивительная атмосфера — воспоминания о невозвратно ушедшем прошлом и надежда на лучшие времена в будущем.

Ночным поездом мы приехали на запад от Москвы в Ленинград, чтобы взглянуть на раритеты с тихоокеанских островов, доставленные в прошлом веке в царские музеи. Много дней мы ехали на восток по транссибирской железной дороге, через всю Сибирь, мимо бесконечных лесов и покосившихся заборов, и на остановках закутанные в меха пассажиры уходили в скованные морозом поселки. В конце концов, мы оказались в самом Владивостоке, где у северо-восточной оконечности Тихого океана соседствуют Советский Союз и коммунистический Китай. Далее, в океане, Япония, Курильские и Алеутские острова образовывают мост до притулившейся у берегов Британской Колумбии цепочки островов, где я жил перед войной и где впервые узнал о существовании естественного морского пути из Азии в Америку и Полинезию. Меня поразило, что советские власти, совершенно не думающие об экологии на западе страны, принялись строить здесь, на востоке, Целлюлозно-бумажный комбинат — а ведь вопросы сохранения окружающей среды стоят в восточных регионах гораздо острее.

В Сибири мне было слишком холодно. Я предпочел бы, чтобы меня подхватило теплое японское течение и медленно вынесло к покрытым снегом и льдом берегам Северной Америки.

…Я познакомился с Никитой Хрущевым в музее «Кон-Тики». Он вместе со своим верным министром иностранных дел Громыко находился в Норвегии с визитом. Хрущев дал разрешение на издание моей книги о «Кон-Тики» в СССР, и теперь он хотел увидеть сам плот, к которому испытывал почти родственные чувства. Громыко всегда следовал за ним безмолвной тенью, но когда мы подошли к скульптурам острова Пасхи, он шепнул, что переводчик из их делегации — тот самый, кто перевел с норвежского на русский мою книгу «Аку-Аку». Сам переводчик был занят по горло, потому что жизнерадостный советский лидер постоянно задавал вопросы, шутил и вообще нарушал все правила этикета, равно как и свой собственный график. Он явно предпочел бы стоять босиком вместе с нами на плоту, чем часами сидеть на скучных совещаниях, где для того, чтобы проветрить ноги, надо разыгрывать приступ ярости и стучать башмаком по пюпитру. Наконец он собрался уходить, задержавшись в музее на тридцать минут дольше запланированного. В дверях он остановился и спросил, возьму ли я его с собой в следующую экспедицию. Журналисты и переводчики разом подались вперед, просунув микрофоны на длинных рукоятках прямо мне под нос. Что я мог ответить на такой вопрос человеку, воплощавшему для всего мира идею коммунизма?

— А что бы вы там делали? — поинтересовался я.

— Я мог бы быть поваром, — раздалось в ответ. Оказывается, Хрущев умеет готовить.

— А как бы вы готовили еду на борту?

— Я бы взял с собой примус.

— Захватите икры побольше, и можно ничего не готовить, — отшутился я.

На том мы и расстались. Первое доказательство того, что он не забыл о нашем соглашении, я получил в тот же день — бочонок икры и ящик отборной водки из советского посольства в Осло. И, словно этого было не достаточно, Хрущев не замедлил продемонстрировать, что отвечает моему главному условию — чтобы русский участник экспедиции обладал чувством юмора.

Через несколько часов после встречи в музее «Кон-Тики» на мое имя из Министерства иностранных дел пришло неожиданное приглашение на неофициальный прием в честь главы советского государства. Прием происходил в особняке, незаметно стоявшем в одном из уголков парка Народного музея. По такому случаю парк на целый день закрыли для туристов. После обеда мы все вышли на свежий воздух, где пара танцоров в национальных костюмах под аккомпанемент скрипки исполнила «халлинг» национальный норвежский танец. Хрущев пребывал в отличном расположении духа и наслаждался вовсю.

У меня не возникло ни малейших сомнений, кому я обязан приглашением. На прием не допустили ни журналистов, ни представителей светских кругов только несколько политиков из обеих стран да ваш покорный слуга. В таком обществе я чувствовал себя довольно неловко, поэтому держался позади и издалека, через головы остальных гостей смотрел на представление.

Когда артисты закончили прыгать и скакать («халлинг» состоит, в основном, из прыжков), глава советского государства вышел на лужайку, знаком велел скрипачу играть и пригласил на танец министра Громыко. Громыко позеленел от отчаяния. Кроме всего прочего, он не производил впечатления спортивного человека. Получив от Громыко отказ, Хрущев невозмутимо подошел к министру иностранных дел Норвегии Харальду Ланге и низко поклонился. Я знал Ланге как опытного дипломата, умевшего находить выход из любой запутанной ситуации, но это было слишком даже для него. Он покраснел как рак и не двинулся с места. Скрипач продолжал, как заведенный, наигрывать веселые народные мелодии.

А затем я увидел картину, которая доставила мне не меньшую радость, чем чаплинские фильмы, которые мы смотрели в детстве, захлебываясь от смеха.

Маленький, кругленький Хрущев не желал сдаваться. Следующим он пригласил нашего высокого, худого премьер-министра Герхардсена. Голова Хрущева находилась где-то на уровне живота Герхардсена. Когда премьер-министр вышел в круг, силы оставили меня. Хозяева-норвежцы пытались выдавить из себя вежливые улыбки, русские стояли с каменными лицами, советский президент прыгал и вертелся, как мячик, в руках длинного премьер-министра Норвегии, а я, потеряв всякий контроль над собой, визжал от смеха и топал ногами от восторга.

Прошло какое-то время, и в очередной свой приезд в Москву я встретился с дочерью и зятем Хрущева. Она возглавляла какой-то экологический журнал, а ее муж был главным редактором газеты «Известия». Единственный из всех моих знакомых он дал мне политическую характеристику. Дело было так. Меня пригласили в редакцию его газеты. Он вывел меня на балкон с видом на дома и практически свободную от машин главную улицу.

— Все это мы построили благодаря революции, — гордо заметил он.

— Вы были в Осло вместе с вашим тестем. Вам понравилась улица Карл-Юхансгате? — спросил я.

Он признался, что очень.

— А ведь мы не устраивали никакой революции.

Он рассмеялся и повернулся к коллегам.

— Хейердал — неисправимый социал-демократ, — пояснил он.