Ахилла

Военком города Ворошиловграда Нечипоренко сидел за письменным столом, обхватив голову. По левую руку на столе был черный телефон, по правую лежал пистолет системы тэтэ. Дверь в комнату открылась, и на пороге появился рыжеусый старшина Головков, стреляющий бешеными светлыми глазами.

— Ну? — только спросил он.

Военком опустил руки и, посмотрев на старшину, ответил:

— Телефонограмма получена, всеми силами выдвигаться на станцию и удерживать.

Краснолицый старшина еще гуще покраснел:

— А чем удерживать? Одно пацанье у меня во дворе, многие винтовку в глаза не видели.

— Вот и не увидят — наши, когда из города уходили, весь арсенал обчистили, а что не смогли унести, так разбили или погнули, чтоб фрицам не досталось.

— Здорово! — зло ухмыльнулся старшина и шмыгнул своим картофельным носом.

— Я пытался объяснить, а меня матом покрыли… Приказ, орут, и все тут: любой ценой станцию удержать… Понимаешь, «любой ценой», а не исполнишь — трибунал!

— Господи! Так пацанье ведь! А я попробую звонить?..

— Связи нет.

— Твою мать! — выругался старшина. — Ну что делать-то, Иваныч?

— Сам не знаю, а приказ не выполнишь, сам знаешь.

— А это зачем? — кивнул старшина на тэтэ.

— Мне приказа отступать не было, а немец прет… сам знаешь…

— Так ведь на убой пойдем! — простонал старшина, потом будто что-то вспомнил. — А може у него, начальства-то, хитрость такая задумана, нами внимание отвлечь, а самим ударить…

— Шо за хитрость такая, шо несешь, ты где голову у начальства отыскал?

— Так шо делать-то… — растерянно спросил старшина.

— Как шо, приказ исполнять, иначе сам знаешь — суд да позор! — военком немного помолчал и достал из карманов галифе папиросы, положил на стол. — Знаешь что, идите-ка вы до станции, а там как совесть подскажет…

— Понял, — сощурился старшина хитро, и сам подумал: «А там отпущу на усе четыре!..»

— Ну, тогда выполняй, — мрачно пробормотал военком.

Старшина вышел. Военком встал и подошел к окну, по двору слонялись призывники, некоторые с мешочками с нехитрой снедью, которую собрали родные в дорогу, многие в рубашках-вышиванках — совсем детвора. Вот появился старшина, они неумело выстроились перед ним, видно, старшина им что-то говорит, потом встал во главе колонны, и все двинулись со двора.

Военком снова сел за стол, будто что-то выжидая и прислушиваясь к странной тишине, поглядывая на портрет Сталина, будто испрашивая у него совета. Несколько раз поднимал телефонную трубку, но трубка молчала, несколько раз брал пистолет и, повернув к себе, вглядывался в дуло, будто ожидая что-то там узреть. Прошло около получаса.

Вдруг тихий стук в дверь.

— Входи! — крикнул военком.

В комнату вошел седой и широкий человек в белом кителе и с белой фуражкой в руках. Встал посреди комнаты молча.

— Что хотел? — спросил военком, приглядываясь к человеку и отмечая некоторое его сходство с портретом вождя на стене, — и усы такие же, и нос…

— Грузинец, что ли? — спросил военком.

Человек отрицательно мотнул головой:

— Не, армянин… Авдей Таривердович Мелконов зовут меня.

— А, — несколько разочарованно протянул военком. — Ну, какое дело?

— Повестка пришла, сыну моему, — человек протянул военкому бумажку.

Военком прочитал: «призывнику Григорию Авдеевичу Мелконову явиться к… утра в райвоенкомат для прохождения действительной службы…» Военком поднял глаза:

-Ну а сын-то где?

— Товарищ, — умолительно взглянул на него Авдей, — у меня старший сын уже в Красной Армии, финскую кампанию прошел, а счас не знаю где, живой ли… Один у нас остался младший, Гриша, жена плачет, не отнимайте надежды… Можно мне вместо сына? Прошу меня мобилизовать! Вы не смотрите на седину, я троих молодых по силе стою, я свое пожил, а ему жить…

— Значит, ты вместо сына хочешь? — удивленно переспросил военком.

— Да!

Военком с минуту молчал, потом сказал:

— Знаешь что, отец родной, вали-ка ты домой и сына спрячь, здесь немцы вот-вот будут…

И, словно в подтверждение его слов, со двора донеслось тарахтенье моторов, и военком рванул к окну: во двор въезжали мотоциклы с колясками и на солнце блестели высокие немецкие каски мотоциклистов.

— Давай, давай, уходи! — махнул резко и нетерпеливо военком Авдею. — Только не беги — застрелят.

Красноватое лицо Авдея стало свекольным, и он, развернувшись, вышел.

Шагая через двор, он еле сдерживал себя, чтобы не побежать. Мотоциклисты громко между собой переговаривались, будто лаяли, и не обращали на него никакого внимания. Когда он уже выходил на улицу, за спиной из здания военкомата донесся одинокий выстрел, и послышались крики. Выйдя на пустынную летнюю улицу, Авдей Таривердович все же не выдержал и побежал, затрусил до ближайшего угла. Завернув, он остановился отдышаться в жидкой тени тополя и, сняв фуражку, достал платок и вытер мокрую от пота лысину и лицо.

Отдышавшись, он зашагал дальше. Город словно вымер: на улицах ни души. Он старался двигаться ближе к стенам, не привлекая внимания, и вместе с тем чувствовал, что за ним наблюдают десятки глаз из окошек выбеленных, крытых красной черепицей хат. Стояла напряженная тишина, не слышно было со стороны станции обычных шипения и свистков паровозов.

Скоро он вышел на привокзальный пустырь с колодцем-журавлем посреди. У колодца две бабы с ведрами, а к колодцу мужичонка с бородой, согнувшись, что-то тащит. Пригляделся — человека за ноги тянет. Остановился, вытер пот. Авдей подошел и увидел в ряд выложенные тела — мальчишки в хилых одежонках, а тело в военной форме с голыми ногами (сапоги уже кто-то успел снять) лежало поодаль, лицом в сухую траву так, что только затылок был виден.

— Их командир, вишь? — сказал мужичонка, хотя Авдей ничего у него не спрашивал.

— Что тут было, веришь ли, — продолжал мужичонка, — гонялся немец за ними, как за зайчатами, на этих мотоциклах и порешил… Они вразброс были по поляне, а я их в рядок, — кивнул мужик на тела, — все ж не собаки какие, а люди, пацаны, а к смерти надобно уважение иметь…

— Стой, — добавил бородатый, — не беги…

Авдей обернулся. На тропку, пересекающую пустырь, выходила колонна молодых немецких солдат. Шли, несмотря на ранцы и винтовки за плечами, бодро и весело, многие сняв пилотки, будто возвращались с футбольного матча, где их команда выиграла. Шли, радуясь солнцу, молодости и легким победам. Впереди высокий голубоглазый блондин. Он, белозубо улыбаясь, показал рукой на тела у колодца, и в колонне послышался легкий смех и возгласы. Потом блондин, скинув ранец и винтовку, кинулся вперед, к колодцу, его примеру последовали другие. Блондин опередил всех, выхватил у женщины наполненное ведро и побежал, шутливо удирая от пустившихся за ним двух комрадов, держа перед собой ведро на вытянутых руках, потом остановился и под общий хохот стал выплескивать на них воду. Другое наполненное ведро пошло по рукам, вернее, по высохшим губам. И от этого веселья сердце у Авдея будто камнем придавило и солнце показалось холодным. А женщина стояла столбом, ожидая, пока они не наиграются и отдадут ведро. Лицо у нее было каменно-неподвижно, плечи покатые, руки длинные от ежедневной тяжкой работы. Вторая женщина, прихватив пустые ведра, куда-то исчезла.

— Чисто дети малые, — хмыкнул бородатый мужичок, глядя на веселящихся немцев, и вдруг, перехватив чей-то взгляд, стал угодливо улыбаться и мелко кланяться, козыряя и повторяя: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!..»

Неожиданно к телам убитых подбежала немолодая и прилично одетая женщина, в которой Авдей узнал живущую на соседней улице учительницу. Женщина сдавленно вскрикнула и опустилась на колени рядом с телом сына.

— Тарасик! Тарасик! — запричитала она, сдавленная ужасом, поглаживая голову с черными кудрями и красивым белым лицом.

Женщина вскинула глаза на Авдея: «Он утром обещал вернуться, обещал, что его не убьют, очень обещал, смеялся! Он героем хотел стать, радовался, что вызвали…» В глазах ее зрело безумие, раскачиваясь, начала ласкать мертвую голову и повторять, заклинать: «Вернись! Вернись! Ты обещал! Ты никогда не говорил неправду! Вернись же! Ты обещал! Ты никогда не обманывал!» А толстенький невысокий немец схватил коромысло и поднял над головой, показывая всем экзотическую невидаль, затем перекинул коромысло через плечи и стал весело приплясывать, вызывая хохот и одобрительные хлопки.

— Вернись! Вернись! — взывала женщина.

Авдей надел фуражку и, по-стариковски опустив плечи, побрел прочь.

Едва он вошел во двор, к нему кинулась жена.

— Ну? Ну?

— Сказали идти домой, Гришку не вызовут…

Гришка лежал в гамаке в придомном садочке и хрустел спелым яблоком, выплевывая косточки на землю. Завидев отца, он понял, что угроза отступила, и загрустил: надо же немцам сюда припереть, значит, сегодня танцев в клубе не будет и он не увидит Райку, с которой почти договорился.

Потом Авдей вошел в дом и позвал жену:

— Сирануш!

Войдя в комнату, он показал на висящее в рамочке над столом фото старшего сына, присланное сразу после финской кампании. Митя был в буденовке со звездой.

— Сними и спрячь, — приказал Авдей.

Обедали молча. Борщ, как всегда у Сирануши, получился отменный, но это Авдея не радовало. Неожиданно с улицы раздался треск барабанов. Гришка бросился к окну. По улице печатали шаг немецкие солдаты. Немецкий комендант приказал устроить этот парад и пройти по улицам города церемониальным маршем, чтобы показать силу Вермахта и что немцы здесь навсегда.

— Ух ты! — восхитился Гришка. — Красиво идут! А где барабаны — не видать!

Тяжелый кулак Авдея грохнул по столу:

— Прочь, прочь от окна!

Гришка отскочил от подоконника.

— Фуй! — воскликнула Сирануш. — С ума сошел, зачем на ребенка так кричать?

— Со двора никому сегодня ни шагу! — приказал Авдей.

— А ты, Григор, иди в подвал и до вечера там сиди, — сказал он и задумался: и почему Сирануш любит этого бездельника и шалопая больше старшего сына, серьезного, трудолюбивого Дмитрия?..

А со двора в открытое окно доносилось восторженно бессмысленное куриное кудахтанье: «Кооо-ко-ко! Кооо-ко-ко!..»

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: